Воробушек

Люси тащила его в сторону фонтанов, и Гарри понятия не имел, как объяснить ей, что папа умирает. Он шёл следом за дочерью, согнувшись почти в половину, чтобы крепко держать своё солнце за руку, но сколько же усилий ему пришлось для этого приложить. Все мышцы Гарри болели, и ныли, и жаловались. А суставы скрипели, словно двери на ржавых петлях. Кажется, он разваливался, и только звонкое «Папуля, там Хоуп, смотри, папуля!» могло вдохнуть в него жизнь. Совсем немного. Всего до конца дня. Если серьезно, он жалел, что поддался уговорам Люси. Эта проказница была полной его противоположностью: ей не хотелось учиться, она отлынивала от уроков, притворяясь спящей, а утром просила померить температуру. Забавный ребенок. Гарри сам не верил своему счастью. Его кроха была самой обычной девчонкой, который нравилось гулять на улице, брызгаться водой из фонтана, хохотать во весь голос. И, конечно, она мечтала стать актрисой, а не великим химиком, поэтому недолюбливала подготовительную школу. Она канючила о сцене так часто, что Софи подарила им с Гарри не только воскресенье, но и субботу. Стайлс презирал себя прошлого, решившего жениться на этой пустоголовой «аристократке». Единственное, что теперь связывала их, — Люси, а Люси явно души в отце не чаяла. У них это было вполне взаимно. И Гарри не мог проигнорировать дочь, когда она уже в третий раз просила отвести ее в актерскую школу. У нее даже была подруга из класса, которая училась в неплохой студии прямо в центре Лондона. — Папа, это ее семейная актерская школа! — решительно заявила Люси в субботу. — Хоуп сказала, что выросла там. Она хорошая, я верю ей, а ты должен верить мне! Что он мог возразить ей? Ее чудесные кудряшки никак не поддавались под напором расчески, и пришлось самому Гарри поддаться ее обаянию. Они заключили сделку: она остается с Джеммой на ночи и не шалит, пока папа сходит на работу, а утром они вместе запишутся в студию и пойдут на первое занятие. Люси скакала по кровати, продавливая до самого пола, но ее глаза по-настоящему светились, и она едва не визжала от радости. Гарри не мог желать большего. Вернувшись с работы в шесть и проснувшись от тяжелой тушки — серьезно, Люси всего семь, откуда такая сила? — прыгнувшей сверху около восьми утра, он успел разочароваться в собственном здравомыслии и справедливости цивилизации. Никто не должен был выходить из дома в воскресенье раньше полудня. Это закон, о нем знают все. Однако дочь растолкала его локтями, крича на ухо: «Мы не можем бросить Хоуп. Это неприлично!» Гарри пришлось встать. Да, он проиграл, но это не последний бой. Однажды Люси повзрослеет и сама будет просыпаться в понедельник, не понимая, как пролетели выходные. Гарри не сомневался в этом. Сейчас же его грубо волокли за собой, и, как смиренный отец, он не особо возражал. Лишь зевал на ходу, радуясь, что у Люси от природы короткие ножки. «Ну хотя бы не влезет в модельный бизнес к матери», — утешал себя Гарри. Солнце жарило, ему хотелось окунуться в ближайший фонтан, и они, кажется, опаздывали на занятие. Это не совсем красиво. Точнее, совсем. Правда Гарри не мучила совесть. Он сделал все, что мог: припарковался в неположенном месте, половину аллеи нес Люси на руках, а теперь он хотя бы не бурчит. Этого более чем достаточно. — Хо-о-оуп! — издалека закричала Люси, и Гарри пришлось остановить ее. Он замер на месте, замечая, как малышка удивленно оборачивается. Ее рука так и осталась висеть в воздухе после резвых взмахов, будто она отгоняла насекомых. Глаза сразу приняли жалостливый вид. Благо, Гарри знал все эти приемчики и остался непреклонным. — Папочка? Ладно, он смягчился. — Котенок, давай договоримся сразу. Мы идем на пробное занятие, да? — Гарри ласково поправил косички Люси, из которых выбилось несколько завитков. Девочка слушала внимательно, не перебивая. Гарри гордился ее воспитанностью, отчасти гордился и собой. — Я хочу посмотреть не только на школу, но и на твою подругу. На ее родителей, понимаешь? Папочка хочет быть уверен, что его сокровище будет делить сцену только с самыми достойными людьми. Ты ведь не против? — Он робко улыбнулся, получая в ответ такую же улыбку. — Я не нарушаю правила? — Нет, ты просто заботишься, я знаю. — Люси покачала головой и поправила воротник его рубашки. — Но ты мог одеться получше для знакомства! Она выглядела серьезно, и Гарри невольно опустил глаза на обычную клетчатую рубашку. Слегка помятую, но он не любил утюги, такова реальность. Затем вновь посмотрел на дочь. Та выдержала десять секунд, прежде чем рассмеяться. — Я люблю тебя. Все будет хорошо. Я буду послушной девочкой. — Я знаю. Просто не хочу, чтобы тебя обидели. Их объятия были самой правильной вещью на свете. Сидя на корточках, Гарри был ниже малышки, но ради этого все и устраивалось. Он не хотел казаться Люси каким-то тираном. Ни когда она вырастет в чудесную девушку, ни сейчас, когда ей всего семь. Никаких взглядов сверху. Они могли бы простоять так и дольше, если бы над ухом не послышалось неловкое покашливание. — Хоуп! — Похоже, Люси действительно восторгалась новой подругой, раз так резко отпрянула от отца. Гарри поднялся, отряхнул джинсы и только после этого взглянул на детей. На секунду его сердце сжалось, и он сам не понял, из-за чего именно. Обнимающиеся перед ним девочки были… слишком похожи. Это ненормально, точно ненормально. Хоуп стояла слегка сгорбившись, словно чего-то стеснялась. Она была меньше Люси на голову, но казалась не на много младше. Все-таки природа не одарила ее чудесными кудряшками, а дети с ними всегда похожи на карапузиков до самого совершеннолетия. Наоборот, ее волосы были прямыми, коротко постриженными и слегка скрывались за зеленым ободком, идеально подходившим глазам. На самом деле, это вторая причина, почему Гарри едва не потерял равновесие за миг до того, как малышка опустила взгляд к асфальту. Они буквально пылали вызывающей зеленью. — Правда мы как близняшки, пап? — нарушила тишину Люси. Она будто чувствовала смущение отца и пыталась его компенсировать. Пока Хоуп не смотрела, она осуждающе покачала головой. Гарри пришлось исправляться. Он снова присел на корточки и, взяв в обе руки маленькую ладошку, опустил голову: — Прошу простить меня, я был крайне невежлив. — Хоуп медленно подняла на него глаза и покраснела. Хорошо, что Гарри не мог заметить этот румянец, пока отдавал почести. Иначе его сердце могло бы разорваться на части. — Я очень рад с тобой познакомиться. И раз уж вы так похожи с Люси, — он наконец встретился с ее глазами и неуверенно сглотнул, — тебе придется называть меня по имени. Просто Гарри, хорошо? — А можно… можно хотя бы дядя Гарри? — Ее голос звучал настолько тихо, что смех Люси показался резким и чрезмерно шумным. — Папа, не смущай ее. Она разговаривает смело только со мной и с учителями. — Люси разорвала рукопожатие отца и подруги, вставая между ними и указывая по очереди. — Папа, это моя тайная сестра Хоуп, а это — мой папочка Гарри. Он самый лучший, поэтому называй его как угодно. Гарри криво улыбнулся и поднялся на ноги. Он догадывался по взгляду Хоуп, что она не согласна: для нее существовал другой лучший папочка. И все же малышка промолчала об этом, отвечая коротким: — Мне очень приятно, мистер Стайлс, — на что Люси, конечно, закатила глаза. — Она всегда так делает, — будто жаловалась Гарри дочь. — Поэтому учителя считают ее любимицей. Хоуп легко ущипнула ее за запястье, и Люси замолчала. Гарри с трудом сдержал смешок, разгадывая их личные жесты. Они с Люси любили так общаться дома. Без слов, в пронзительной тишине. Если бы он поборолся с Софи за дочь еще при разводе, их знаков было бы гораздо больше. Иногда это не давало Гарри покоя. Когда его принцесса звонила во вторник или среду, поздно вечером, и ей точно следовало спать, но она просила папочку «побыстрее приблизить субботу». У Гарри сжималось сердце, сносило крышу, и после того, как Люси засыпала, он сам ворочался по подушке до самого утра. Он ругал себя за слабость, но не мог позволить забрать ребенка и бросать почти каждую ночь из-за смен. Его жизнь уже не была той милой сказкой, как раньше. Он не мог зависать полдня в лаборатории или на чужой конференции и возвращаться домой с уставшим видом. Гарри оставил это в прошлом и теперь уставал по-настоящему, как вол, наконец нашедший водопой после адской прогулки. Подушка стала его верным и единственным другом, и он боготворил Джемму за то, что она иногда забегала к нему с готовым обедом. Гарри сам нуждался в опеке и боялся подвести Люси. Он не мог дать ей все в своем лице, обнадежить, а затем растоптать все обещания. Софи хотя бы не давала их дочери, а потому Гарри уделял малышке все внимание на выходных. Это было их время, пусть теперь в него и вторгались театральная студия и девочка с глазами-фонариками. — Нам пора подниматься, мы можем опоздать, — робко проговорила Хоуп и первой двинулась в сторону входа. Вывеска на втором этаже аккуратного здания гласила: «Школа свободных птиц». Гарри мысленно закатил глаза, такое мог придумать только романтик. Он пошел за девочками, и уже внутри, на первом пролете лестницы, Люси дернула его за руку. Гарри привычно наклонился, убирая кудри от ушей. — Когда ты задумываешься, похож на спящего. Это иногда пугает, не делай так больше, — прошептала Люси и рванула вперед. Гарри пообещал себе над этим поработать. Все-таки пугать детей никогда не входило в его планы. А еще ему надо было поторопиться. — Так вы готовы, юные актрисы? — Хоуп всегда ко всему готова. — Сама же Хоуп промолчала. — Её не очень интересует учеба, но она все равно умная. Все так говорят. Они подошли к нежно-розовой двери и остановились. Хоуп взялась за ручку и внимательно посмотрела на подругу, а после и на Гарри. На ее лице появилась легкая, но все же неожиданная улыбка. — Я не такая умная, как говорит Лю. — У Гарри что-то зашевелилось под кожей. Или в венах. Или в желудке. Лишь себе он позволял так называть дочь, но ведь такое прозвище было неизбежным, правда? — Просто ей нравится, как я различаю цвет наших глаз. Он уже собирался спросить, как Люси перебила их обоих. Кажется, ее пора было отучать от привычки говорить за других людей. — Только представь, она называет мои глаза яблочным садом ранней весной, а свои — диким лесом, где потерялись воробьи! Красиво ведь? Очень красиво! — Она приобняла Хоуп одной рукой, а та лишь скромно пожала плечами. — Я придумала только первую часть. Про лес всегда говорит папа. Девочка не дала им ответить и, повернув ручку, вошла внутрь. Люси счастливо побежала за ней, а Гарри смотрел им в спины и, похоже, не чувствовал пола под ногами. Почему весь мир сделал очередной вдох, когда он сам не мог дышать?

***

Гарри зашел медленно, настороженно. Он уже не видел, куда делись девочки, но особо не переживал. Хоуп давно знала это место, а Люси умела выкручиваться из любой ситуации. Чудесный тандем. Сзади Гарри толкнули и сразу же извинились — такие же родители, как он сам. А милая блондинка, обходя его, вдруг замерла на секунду, внимательно всматриваясь в его лицо, затем спросила, впервые ли он здесь. Гарри просто кивнул. Весь его настрой куда-то улетучился. Ему хотелось поскорее записать Люси и свалить в ближайшую кофейню. Да, потом он получит нагоняй от своей крохи, но его голова трещала. Требовала кофе, если точнее. И воздуха, легкого и прохладного воздуха, от которого наконец заработает разум. Вся эта мозаика жутко напоминала карикатуры Дали или Пикассо. Или какого-нибудь другого признанного гения-психа, Гарри все равно не знал ни одного из них. Он замер в дверях, всего на мгновение, чтобы убедиться, в порядке ли Люси. Ее макушка мелькнула возле импровизированной сцены, затем скрылась в раздевалке. На ее плечах еще висел рюкзачок-кролик, поэтому она сама могла справиться. «Даже ребенок спокойно обходится без тебя», — кольнуло где-то внутри, и Гарри развернулся, чтобы найти ресепшн, оплатить занятие и уйти, но его планы провалились. Они порушились как хрупкий карточный домик от игривого дыхания, потому что в следующую минуту его подхватил ураган беспросветного прошлого и все вокруг перестало быть правильным. Девушка-блондинка, уже переодетая в черные лосины и чешки, вышла на середину зала, подзывая всех к себе: — Всем доброго воскресного дня. Надеюсь, вам не пришлось вставать слишком рано, чтобы добраться сюда, маленькие носики? — В ее глазах плескалась доброта, и дети двинулись к ней, смело окружая. Им передавалось это легкое настроение, и малыши примерно одного возраста с Люси и Хоуп смеялись, переглядываясь и знакомясь без слов. Даже родители отвечали ей улыбками. — Вот так, правильно. Нам предстоит стать одной семьей, а в семье должно быть тесновато! — Она захихикала, и Гарри показалось это слишком знакомым. — Я рада видеть старые лица. Хорошо, что вам нравится возвращаться сюда. И, конечно, мне приятно знакомиться с новыми носиками. Кто здесь никогда не был раньше, а? Гарри однозначно сталкивался с этой манерой сюсюкаться с детьми. Но где именно? Это не одна из деловых встреч в элитных пансионах, ни благотворительные фонды. Никакой привязки к работе, он буквально чувствовал это, и неприятное покалывание под ребрами… Да он с ума мог сойти от внезапного волнения. Девочки и мальчики поднимали руки, старались перекричать друг друга, и Гарри отчетливо слышал среди них голос дочки. Значит, она справилась с одеждой, возможно, даже выскочила одной из первых. — Здорово! Итан, Маргарет, Джуди, вы просто замечательные. Ваши родители будут гордиться вами, обещаю, — приветствовала каждого преподаватель — да, у Гарри все еще существовала логика — и присаживалась в низком реверансе. — А кто это там стоит рядом с Хоуп? Твоя подруга, милая? Люси, да? Наслышана. — Стайлс вздрогнул. Это не обещало ничего хорошего. Почему блондинка слышала про его дочь? — Меня зовут Шарлотта, и я буду вашей Феей-Крёстной, если вы не против? Если бы кто-то взялся описывать остановку сердце — последнюю секунду, когда механизм запирает и смолкает, — он бы наверняка подобрал из всех слов нечто трогательное и траурное одновременно. Нечто воздушное и болезненное, описывающее, как за потухшим ритмом исчезает дыхание, а после весь мир для одной души перестает существовать. Если бы за это взялся Гарри, он бы написал кровью на стенах готического замка: «Мне было в я з к о тонуть и принимать неизбежность; я не сопротивлялся, когда меня п о г л о щ а л и». Гарри тонул. Тонул в голубых глазах, наблюдающими за ним пристально, беспощадно, будто вокруг не собралась добрая кучка людей. Тонул в воспоминаниях. В ощущениях. По коже пробежался мороз, а слух отключился. Гарри смотрел и не открывал рта, даже не пытался. Разве он мог оправдаться? Только не перед Лотти, которую когда-то любил не меньше собственной сестры. — Думаю, сегодня мы займемся сценическим движением, идет? — продолжила говорить она. — Присаживайтесь в первый ряд, родители могут сесть возле стены. Только не мешайте нам и закройте глаза, если попрошу. Мы не должны смущать талантливых артистов. — Шарлотта шутила и смеялась со всеми. Она не слышала бешеный стук сердца Гарри, так и не отступившего от выхода. Она так выросла… — Мы будем танцевать, мисс Шарлотта? — кокетливо спросила Люси, и Гарри догадывался о ее мотивах. Его принцесса рьяно привлекала к себе внимание, словно сидеть перед учителем мало. Лотти наклонилась к ней и поправила косички. Естественно, она узнала и глаза, и непослушные кудри. Какая жестокость. — Мы будем не просто танцевать. Мы будем искать контакт, ведь на сцене важно быть не одиночкой, а стаей. Как у волков, понимаешь? — Люси кивнула, и парочка детей позади нее повторили этот жест. — Волки — честные животные, они держатся за тех, кого любят. Это был удар ниже пояса. Он далеко не волк. — А если я не хочу играть с противными мальчишками? Они всегда дразнятся и не моют руки! — завопила девочка рядом с Хоуп, и та одарила ее осуждающим взглядом. Боже, откуда у ребенка такое чувство справедливости? — Тогда тебе придется играть старательнее, чем остальным. На сцене нет места вашим чувствам, поэтому иногда приходится любить даже тех, кто вам не нравится. Помните Тома и Джерри? Они ругались большую часть времени, но перед хозяйкой объявляли перемирие и притворялись лучшими друзьями. Джерри — мой любимый актер, кстати. Засмеялись все, даже родители. Не смеялся только Гарри. Его надпись на средневековом замке все еще горела, и пламя расползалось по всей коже. Руки, шея, грудь, живот… Навеивало мысли об инквизиции. — Мистер Стайлс, вы могли бы мне помочь? Гарри не удивился. Это было предсказуемо, если честно, но он все же натянул улыбку и подошел к Шарлотте. Люси восхищенно прошептала: «Это мой папуля!», и Гарри подмигнул ей и Хоуп. Со второй девочкой вышло как-то… машинально. Ее глаза пронзали его насквозь, взгляд был тяжелым, едва ли не физически ощутимым, но не злым и не сердитым. Дикие леса по-прежнему казались загадкой. — И что я должен делать? — Он повернулся к Лотти с некоторой обреченностью. Изумление сменилось тупой болью в груди. Там всегда жил Луи, даже когда Гарри не задумывался об этом и забывал о миниатюрном мужчине из прошлого на месяцы. Теперь же Гарри чувствовал вакуум: Луи покинул его, не попрощавшись. — Чечетка? Джига-Дрыга? Шарлотта покачала головой. — Расскажите шутку. Уверена, у вас много в запасе. — Хм, я не особо талантлив в этом, — признался честно Гарри. Конечно, они оба знали об этом. — Даже не сомневаюсь, поэтому и прошу. Если бы не детская ручка, коснувшаяся лодыжки Гарри, он бы бросил эту затею. Он столько раз сбегал с конференций из-за плохого настроения, он потерял счет бывших коллег, которые ненавидели его «гениальную, но безответственную» голову. Он уволился без предупреждения и не подумал забрать вещи с кафедры. Ему ничего не стоило поддаться эмоциям в очередной раз и превратиться в упрямого козла. Но теперь с ним была Люси, и он просто не мог подвести ее. — Шутка? — Гарри размял плечи. — Ладно. Как называет день недели, когда никуда не нужно идти и можно долго нежиться в постели? — Он услышал, как пискнула дочь, и быстро приложил палец к губам, призывая ее к молчанию. Она просто не могла не помнить его фирменную шутку. — И как же, мистер Стайлс? Шарлотта сложила руки на груди в ожидании. Кажется, все вокруг перестали дышать, а когда Гарри выдал с гордой ухмылкой: — Высплюсенье, — захихикали только дети. Ну еще бы, ради них он и старался. Лотти же закатила глаза с деланной раздражительностью. — Внимание, носики! Юмор мистера Стайлса мне совершенно не нравится, но это не значит, что мы не можем закружиться в танце как лучшие друзья. Она хитро подмигнула ученикам и, резво повернувшись к Гарри всем корпусом, схватила его за руки. Большие ладони легли на аккуратную талию, и два тела оказались неожиданно близко друг к другу. Не так горячо и развязно, как бывает в фильмах, но достаточно для детского примера. Музыка, отдающая чем-то латиноамериканским, зазвучала из колонок под потолком, и Лотти сама втянула кудрявое — невероятно неуклюжее! — недоразумение в плавные движения. Она слегка покачивала бедрами, иногда отталкивалась от Гарри, держась за его ладонь и позволяя притянуть себя обратно. А еще довольно элегантно подыгрывала себе мимикой. Шарлотта совершенно не изменилась: она наслаждалась мелочами с таким же упоением, как и в детстве. Так ее учил Луи. Замечательный, прекрасный Луи, любивший всем сердцем не только сестру, но и недостойного мальчишку-«гения». — А теперь разбейтесь по парам и тоже попробуйте! — предложила Лотти, перекрикивая мелодию. Дети не ждали второго приглашения. Они зашумели, загалдели, и теперь, когда за ними никто не наблюдал, Лотти могла впервые посмотреть на Гарри честным взглядом. Взглядом, переполненным обиды, презрения, боли. Она будто хотела ударить его, или схватить на горло и не отпускать, или кинуть в окно, или… Но ее глаза слезились, и Гарри банально не мог пошевелиться. Его рот приоткрылся для извинений, но так и замер. — Почему ты вернулся, Хазз? После всех раз, когда он распадался на части? — шептала Шарлотта, и Гарри ненавидел себя. Он изнутри душил себя, не позволяя больше видеть это небесное сияние. — Лотти, солнце, нет… Господи, нет, я не хотел причинять никому боль, не снова. Если бы я только знал, я бы… Она опустила голову и всхлипнула. — Естественно, ты бы не пришел сюда, я знаю, Гарри. — Лотти развела руками, и в этом жесте было столько наивной открытости, словно ей не под тридцать. Словно она та же девочка, не понимающая, куда пропал ее брат посреди вручения дипломов. А Гарри оставался дураком, не умеющим подбирать правильные слова. — Он ждал тебя столько лет, до последнего верил. Если бы не театр, он бы замкнулся, не представляю, во что это могло бы превратиться… — Шарлотта лепетала, не заботясь о громкости и скорости. Она проглатывала некоторые слова и не сопротивлялась, когда Гарри наконец прижал ее к себе. — Он сумел подняться с колен, сумел выпрямить спину. Ты даже не представляешь, какой он счастливый, когда занимается этим, когда он с детьми. Когда рядом Хоуп, и я помогаю ему, но его глаза, они больше не светятся. Гарри, он поставил замок на свое прошлое, он всегда веселый, но это не то. И когда он увидит фамилию Люси в списке, он просто… — ей не хватало воздуха, — просто разрушится. Ты мог попасться ему на глаза, Гарри, ты мог довести его до… Боже, ты ведь опять уйдешь, а мы с Хоуп будем восстанавливать его по крупицам, она ведь все ощущает. Она такая чуткая, ей тоже больно… Гарри осенило. Он сжал ее тонкие запястья, заставляя замолчать и поднять взгляд. — Лотти, так Хоуп… она твоя дочь? У вас в семье есть малышка? Луи наверняка не выпускает ее из рук! Тогда понятно, почему она сказала… — Гарри заметил, как Лотти качает головой, смотря куда-то мимо. Это стоящий повод для заминки. — Он ведь не одинок? У него есть любимый человек, и Хоуп, такая чудесная племяшка, и ты, и Джоанна, и… Да что не так? Сердце пропустило удар. Один или два, или три — неважно, но кровь перестала бежать по векам. Эти самые вены заледенели, они… Они лопнули от мороза, и с этой секунды Гарри больше не был целым, нормальным, живым. Луи смотрел на него своими большими, невероятно большими для человека глазами, и он не плакал. Он не злился, не бушевал. Казался лишь слегка удивленным, но и это Гарри мог бы списать на собственную фантазию. Внезапно возникший Луи был статуей, напряженной и пугающей. Только сидящая на его руках Хоуп добавляла в эту картину жизни: ее ладошка у Луи на щеке и нежное «дыши, папа, дыши». Одновременно это же отнимало остатки жизни у Гарри. Папа папа папа. — Она наша… — несмело начал он, но прежнего деликатного Луи не существовало. — Она моя дочь, Стайлс. Только моя, — холодно отчеканил он, чтобы слышала только их крохотная невеселая компания. — А теперь убирайся отсюда.

***

Белый шум — это неприятно. Белый шум накрыл Гарри с головой, и он даже не смог закрыть уши. Гарри ненавидел, жалел, корил, вымаливал прощения, но ни один звук не прорвался через волну нахлынувших чувств. После стольких лет безнадежной боли Луи наконец прогнал его. Послал грубо, не стесняясь ни детей, ни их родителей. Лотти, Хоуп, Люси… — Папуля, — захныкала она, хватаясь за его рубашку. Вокруг царила тишина, и Люси было страшно. Она замерла между Гарри и Луи, будто выпрашивая объяснения. — Папочка… Гарри опустил руку ей на макушку и нежно провел вниз по одной из косичек. Неосознанный жест — глядя в ледяные голубые глаза, он тоже искал спасение. Луи так и не пошевелился. Не смотрел ни на Люси, ни на сестру, а малышка Хоуп по-прежнему изучала Гарри проникновенным, совиным взглядом. Его не прощали. Его не ждали. Не то чтобы Гарри надеялся на что-то иное. — Солнышко, давай сходим в парк? Папе нужен свежий воздух, — честно произнес он, беря Люси за руку и грустно ей улыбаясь. Она явно не хотела уходить. Ее чудесные глазки расширились, а уголки губ опустились. — Нет! Нет, папа, нет, — затараторила она, вырывая ладошку, — мы только пришли! И мне нравится здесь. Здесь весело, и Хоуп, и я не хочу уходить! Веселья вокруг, на самом деле, не осталось. Ученики пялились на них с наивным любопытством, а родители — с неким осуждением. Гарри понимал их, конечно, понимал. Драматический кружок не должен быть настолько драматическим. Он вздохнул и на секунду прикрыл глаза. Силы бесследно исчезли. Он не чувствовал ни привычного тепла, находясь рядом с любимым человеком, ни разочарования. Гарри заслуживал этого, но Хоуп… Его взгляд неосознанно метнулся к изумрудам на детском личике, и только теперь Гарри понял, почему у них такой цвет, а эти волосы… А еще вместо купальника на Хоуп был растянутый свитер, наверняка один из тех, что носил дома Луи. Дышать стало еще сложнее. Шум, шум, шум. — Лю, нам правда пора… — Его остановила чужая рука. Лотти сжала его плечо и покачала головой, затем повернулась к остальным, отталкивая Луи в сторону, а Люси притягивая к себе. На ее лице светилась улыбка, и Гарри считал ее прекрасной. Не улыбку. Лотти. Она умела переключаться. Может быть, и прощать. Она была их маленькой спасительницей. И ведь уже не маленькой. — Ну и сцену показали нам мистер Томлинсон и мистер Стайлс, правда? Подлинный театр! — Шарлотта подмигнула, и малыши вновь заулыбались. Даже взрослые вернулись к стульям у стен, соглашаясь на продолжение. — Теперь давайте отпустим их, а сами немного разомнемся. Вам ведь понравилось танцевать? Я научу вас двигаться очень, очень, очень красиво! Гарри не дожидался, пока она закончит. Он благодарно кивнул и мгновенно пробрался к выходу. Ноги подгибались, все внутри сжималось, но он сбегал по ступенькам так быстро, как не бегал последние лет десять. Или с окончания школы. Только на улице, под жарящим солнцем, совершенно не касающемся кожи Гарри, он сделал глубокий вдох. Он ужасно замерз, его трясло, и он хотел раствориться в проклятой духоте. Исчезнуть, вырвав свой лист из истории. Хотел не быть Гарри Стайлсом, причинявшим лишь боль дорогим людям. И он мог бы сделать это. Мог бы, но… — Зачем ты вернулся, Гарри? Зачем? Почему ты каждый раз появляешься из ниоткуда, переворачиваешь все в моей жизни, а затем пропадаешь? Пропадаешь в никуда, чертов ты урод! Луи кричал на всю улицу. Его не беспокоили прохожие, не волновали туристы. Его маленькие — как и раньше, маленькие — ручки колотили Гарри по спине, и тот боялся пошевелиться. Луи плакал, Луи едва не матерился, чего никогда не происходило раньше, но он спустился за Гарри. Он бил его, но все еще не мог отпустить. — Ты эгоистическое чудовище! Ты снова променяешь меня на науку, на работу, на свою аристократку с обложки! — продолжал Луи, не открывая глаз. Он даже не заметил, как Гарри повернулся и спину сменила широкая грудная клетка. — Из стольких мест ты выбрал это! Я никогда не поверю, ты просто искал нас, чтобы снова заставить страдать. Боже, ты… Я только встал на ноги. Хоуп… я сумел справиться с ее глазами, этими огоньками, а тут ты, и ты… Я ненавижу тебя, Стайлс! Асфальт однозначно плавился, иначе как они могли оказаться так близко друг к другу, не сделав ни шага? А воздух наверняка превратился в желе и сам притянул ладони Гарри к запястьям Луи, останавливая удары, замедляя происходящее. Они оба всего-то попали в старую киноленту, они лишь марионетки. — Тише, Лу. Пожалуйста, тише, успокойся, — нежно шептали городские звуки. Город говорил за них. — Как ты посмел назвать ее Люси? Почему, Гарри, почему Люси? — гораздо слабее допытывался Луи. Его голос больше не принадлежал ему. — Из всех имен ты выбрал именно Лю… именно мое имя, зачем?.. А дальше Гарри не сдерживался. Он прижал Луи к себе, заставляя замолчать, подавиться всеми словами, дурацкими мыслями, догадками, обвинениями. Гарри заслужил их, но не сейчас они должны быть звучать. Только не после Люси. — Я не мог назвать ее иначе, воробушек. Мне всегда нужна часть тебя. Луи уткнулся лицом Гарри в грудь, пряча настоящую истерику. Он всхлипывал так громко, но Гарри гладил его по спине, позволяя выплеснуть мрачные эмоции. Его Луи — светлое, прекрасное создание, в нем нет места для слез и боли. Гарри больше не даст ему плакать. Когда чужие руки робко обхватили его талию, а хриплый шепот «я всегда хочу быть рядом» пронесся мурашками по коже, Гарри перестал ощущать себя несчастным. Он не имел права не быть самым счастливым человеком на Земле, ведь его любил Луи. После стольких лет, после предательств, расставаний, недомолвок, обманов, прощаний и раскаяния — крошечный комок преданности любил его. Луи любил его всегда, и Гарри любил его в ответ не потому, что должен был. Он просто не мог существовать иначе. Ни в одной вселенной «Гарри» невозможно без «Луи». — Почему ты здесь, Хазз? — прозвучало где-то в районе сердца. Луи знал, куда утыкаться, чтобы быть совсем-совсем близко к Гарри. — Я ведь спросил у тебя, еще тогда, шесть лет назад, смогу ли я привести в твою школу Люси, а ты не ответил. Мне пришлось составлять координаты самому. Он не мог быть настолько жесток к Луи и одновременно так с ним мягок. Тот тихо застонал, и его ногти вцепились в горячую кожу. Гарри застонал следом, но уже по другим причинам, и оба не сдержали смешки облегчения. Где-то неподалеку заиграла легкая музыка. Тихо, почти неразличимо, но они слышали ее. Мотив напоминал рождественские песни, и это было кошмарно глупо — плавно двигаться посреди аллеи, переполненной туристами, под Синатру в разгар июня. Они обнимались крепко, и их дыхания словно переплетались. Вдох-выход, навстречу друг к другу. — Хоуп обожает Люси, знаешь? Она не замолкала о ней весь год, а ей не так уж просто завести друзей. — Луи боялся нарушить приятную тишину. Он даже головы не поднял, чтобы посмотреть Гарри в лицо. — А Люси оказалась твоей дочерью, боже… — Лу, как так вышло? С Хоуп? — неожиданно серьезно сказал Гарри. Это выводило его из себя, сейчас, когда они так подходили друг к другу, он просто не понимал. Луи, похоже, тоже не понимал его. Он замер и вздохнул, прежде чем прошептать: — Это моя… — Луи осекся, Хоуп не была ошибкой. — Я принимал противозачаточные, сам не понимаю, что пошло не так. Прости, я не хотел пользоваться тобой или что-то такое, я люблю ее. Она лучшее, что есть в моей жизни. Он вздохнул еще раз, и этого было слишком много для нормального продолжения разговора. Гарри с трудом успел ухватиться за него, не позволяя вырваться из объятий. Глупый, глупый воробушек. — Я имел в виду, почему ты не сказал мне. Я счастлив, что она появилась в твоей жизни и сделала тебя чудесным папочкой, но она и моя дочь. — Он наконец приподнял голову Луи за подбородок, не позволяя смотреть мимо слезящихся глаз. — Это не только твои надежды, милый. Когда губы Гарри прижались к виску Луи, они оба были в порядке. Было все еще больно, страшно. А еще немного жарко, но им некуда было уйти из объятий друг друга. Судьба давно перевязала вокруг их тел тяжелые узлы — им не выбраться. Праздничная мелодия сменилась тягучим джазом, и они вновь сократили расстояние. Ладонь легла в ладонь, кожа приятно ощущалась под пальцами. Гарри с наслаждением вдыхал запах лавандового шампуня. Это был не такой танец, как у них с Лотти на показательном выступлении, но он радовал даже больше. — Я хочу, чтобы мы танцевали так же на нашей свадьбе. Никаких лишних гостей, позовем только твоих сестер и Джей. Девочки могли бы прочитать что-нибудь красивое. Люси говорила, что Хоуп хвалят учителя, она старательная, да? Луи рассеяно засмеялся, и морщинки у него глаз стали для Гарри вновь повторившимся открытием. Как пролетевшая комета, которая падала много лет назад, когда ты был маленьким и почти ничего не помнил. Они были родными. — Они хотят разорвать ее на части или отправить сразу в колледж, — Луи театрально закатил глаза. — Она такая маленькая и хрупкая, а они считают ее великим дарованием. Даже умнее, чем был ты. — Он неосознанно разглаживал большим пальцем складочки у Гарри на ладони. — Я защищаю ее как могу, у нас даже есть специальная программа глупых передач, чтобы деградировать по выходным, но в остальное время она сама читает. Я никогда о книгах таких не слышал, какие просит она, а ведь ей всего пять! Он ненадолго задумался, словно вспоминал забавный случай из последних дней, а Гарри улыбнулся его ласковому выражению лица. Луи любил их ребенка, и он не винил Гарри в паршивых генах, разрушивших часть их жизни. — Люси с ума сходит от сцены. Она несколько месяцев просится в театр, обещает стать великой актрисой. Думаю, она будет восхищаться тобой даже больше, чем своим умным папулей. Они говорили так тихо, так лично, потому что в конце концов это их дети. Их маленькие принцессы, или крошки, или малышки, или еще куча забавных и приторных прозвищ, от которых ни один не устал бы. Пока Луи не остолбенел с широко раскрытыми глазами. Могло показаться, что он переосмыслял всю свою жизнь, сводя ее к незначительному, короткому мигу. Или очень значительному. — Гарольд, ты только что сделал мне предложение? — прощебетал он сдавленно, и Гарри с нагловато-счастливой ухмылкой пожал плечами. — Мы старики с лучшими на свете детьми и огромными ранами в груди, этого вполне достаточно, чтобы любить друг друга до скончания веков и не проклинать весь мир. — Лазурные волны океана глядели на него так честно, так открыто, что он смог бы собрать ажурные ракушки на глубине этих чарующих глаз. — Если ты о мирском, то у меня за спиной развод, отказ от родителей, заброшенная докторская степень, а сейчас я работаю обычным менеджером в ночные смены и собираю документы, чтобы навсегда забрать дочь себе. Твоей школе птичек придется обеспечивать наши голодные рты едой, а я позабочусь о тепле. — Лицо мгновенно стало серьезным, без толики шутки или иронии. — И я клянусь любить тебя, пока у меня не откажет пусть не самый гениальный, но самый искренний орган. Луи взвизгнул и повалил его на себя, падая прямо на асфальт. Она лежали посреди чертовой улицы, рядом с театральной студией, где занимались не испорченные грязью взрослой жизни ребятишки, и целовались. Они целовались, приветствуя друг друга и обещая никогда не прощаться. Их губы заключали договор важнее любых бумаг. И слов. И времени. У них была, есть и будет вечность. — Я люблю тебя, даже когда ты шутишь о сердце как о члене, — выдыхает Луи Гарри в рот. Он запыханный, красный и абсолютно счастливый. — Я просто люблю тебя всеми органами, Воробушек Стайлс. А ещё втайне надеюсь снова увидеть твой круглый животик. И, кажется, это лучшее начало бесконечной истории повзрослевших и когда-то несчастных, но невозможных друг без друга.