Плодотворное сотрудничество

Конечно, Слава сходу залип на этот рот. Пиздатый такой рот, большой красивый рот, которым бы… Которым бы хуи сосать, подумалось Славе, а потом стало тоскливо и мерзко, и он исправился. Сосать один определённый хабаровский хуй. Этим вот пиздатым-пиздливым ртом. Прямо стоя на коленях в дорогих трениках, стоя на коленях посреди комнаты, и сосать с жадностью даже, с большим удовольствием, чтобы слюна по подбородку текла и в горле пузырились, булькали гневные слова о том, что он не такой вообще. О том, что он не такой вообще, Окси говорит пьяному как-то совсем в сопли Славе в ресторане, где они о баттле договариваются. А Слава что-то не вдупляет совсем, о чём эти губы пухлые шевелятся, поэтому просто трогает их пальцами, осторожно и даже чуть-чуть благоговейно, будто до святыни дотронулся. Окси замолкает тут же, как по щелчку, а потом очень обидно и как-то по-бабски шлёпает ладонью по славиной руке, щурит глазищи и отказывается дальше общаться. А после баттла почему-то не отказывается. И даже сам зовёт, на своих спидах влажных дешёвых небось такой пружинисто-энергичный, горячий и чуток мокрый. А откуда Слава это знает, что мокрый и горячий? Оттуда, что Мирон в сортире дурацком, в кабинке узкой тесной к нему жмётся сам, жмётся всем тощим жилистым телом, присасывается к шее, как вампир хуевый, и пальцами своими, руками влажными, лезет Славе в штаны. Слава от удивления (охуения даже) выдаёт весь список шуток про латентную педерастию и предыдущие баттлы великого отца рэпа на русском, но Мирон будто бы не обижается. Он только от шеи отлипает с мокрым чмоком, облизывает губы растрескавшиеся и выдыхает горячо и мятно в славин рот. — Ебаться будем, или шутки шутить изволите, Соня? И что-то Славу от этого «Соня» конкретно так накрывает, жёстко так, в солнечное сплетение бьёт и внизу живота растекается горячо возбуждение. Мирон улыбается шало, обнажив зубы, и эти зубы не обещают ничего хорошего, если сунуть в рот хуй, поэтому Слава, — В очке зубов нет? Мирон смеётся хрипло, полузадушенно, и одной рукой он уже держит славин хер в ладони, дрочит ему нетерпеливо-рвано, и Слава не собирается спускать в ладошку, как школьник ссаный. — А ты проверь, герой. Слава проглатывает очевидно детское «а вот и проверю!» и торопливо расстёгивает чужие джинсы, стягивает их вместе с трусами понтовыми: на резинке небось марка и размерчик, а какой размерчик у отца рэпа на русском? Какой размерчик — он видит сразу, моргает часто, склонив голову, и думает, что в жопу жиду не даст, да и вообще это инцест какой-то, он же батька русского рэпа, а Слава русский рэпер, и вообще, мужиков-то и не ебал ни разочка… А Мирон выворачивается в тесной кабинке, прижимается грудью к стенке и жопу отставляет как-то выверенно, уверенно даже, будто тысячу раз так делал. И Славе что-то так муторно на душе становится, так гадко, что даже член чуть опадает, но Мирон поворачивает голову, приподнимает брови чуть-чуть и спрашивает: — Пожалуйста? И что-то Славу от этого «пожалуйста» обратно так вставляет, что он, смешно было бы скаламбурить, но нет, он не вставляет Оксимирону, отцу русского рэпа, он сначала пальцами под тихое напутствие «ещё, вот так, да, Славочка» — Славочка блядь он, не Гнойный, не Слава, не Вячеслав, а «Славочка» задушенное стонущее. Он сначала пальцами, а потом членом трахает Мирона, обычного, человечного, что морщится чуть заметно, когда слишком становится, который цепляется пальцами за славино предплечье, когда Слава его за живот придерживает чуток, чтобы удобнее было. Ну, или чтобы немного обнять Мирона, чтобы это всё выглядело как не секс на один раз, а начало долгого и плодотворного сотрудничества. Не сильно, конечно, верится, но может же такое статься. И об этом мечтает Слава месяц спустя, сидя в хате облупленной, за которую дерут немерено бабла, и, когда звонок трещит мерзко-зубодробительно, он идёт открывать, весь в мыслях своих розово-воздушных. А там Оксимирон вдруг, весь своей царственной персоной, не в трениках правда, а в джинсах и кроссовках белоснежных, стоит и улыбается как-то не шало и пьяно, а немного смущённо. — Можно? — спрашивает, переминаясь с ноги на ногу, и облизывается. А у Славы сразу встает. Вот так, по щелчку пальцев, ещё не прозвучавшему, член уже в полной боевой, и он только отстраняется молча, потому что слова в глотке застряли, и жестом приглашает войти. А Мирон входит осторожно, с опаской будто, оглядывается и снимает свои кроссовки аккуратно, в уголочке — «чтобы не натоптать». И Слава что-то вдруг понимает, что даже если не навсегда, то эти кроссовочки в углу будут ещё не раз и не два. Потому что потом Мирон поворачивается, смотрит из-под ресниц своих густых и длинных, улыбается несмело ртом своим красивым, а потом трёт шею неловко. Не предлагает сразу в койку, а предлагает Славе предлагать и делать. И Слава оставляет ключ в замке, чтобы никто не смог войти, пока он предлагает и делает. Сначала чай, потом по коньячку, а потом минет. В разношенных трениках посреди комнаты, стоя на мгновенно заболевших коленях. И в горле у него не булькают гневные слова, только слюна по подбородку, потому что первый раз чужой член во рту (вообще член, он и себе не сосал ни разу, хотя хуесосом кличут давненько). И Мирон смотрит сверху жадно, жарко так, что по позвоночнику мурашки табуном, и облизывается быстро, и Слава спускает раньше, чем он. Смотрит вверх удивленно, растерянно смотрит, и тогда уже Мирон спускает ему в рот, густо и много, что Слава давится и фыркает, оплевывая дорогие джинсы, и немножко носки. А Мирон ничего не говорит, наклоняется как-то дёрганно-быстро и целует. Прямо вот так, со своей спермой в славином рту, целует горячо и всё никак не может оторваться. И Слава думает, что вот сейчас наверняка начало плотного и плодотворного творческого и не очень сотрудничества.