не спасти

танат вспоминает по крупицам, выуживает из затуманенной бездны сознания крохотные картинки прошлого, когда-то — совместного. тогда, когда они были неразлучны. кажется странным представить таната младенцем, ведь он не человек, и, вроде бы был всегда, изначально, поэтому у него нет ничего, кроме единственной функции — отбирать. танат не видит, не слышит, он не дышит — что говорить про то, есть ли у него чувства. но танат пытается изо всех сил, всё ещё изредка перебивая себя внутренне, переубеждая в том, что это всё — детская глупость, наивность, которая почему-то за века не прошла. танат вспоминает. пепельно-белые кудри, бледные губы с красной каймой, будто всегда обветренные, будто болезненные; маки, долбаные алые цветы, запах которых становится призраком, всегда следующим за танатом шлейфом. танат знает, что это отвратительно, извращенно, и он думает, что люди правы, потому что танат — смерть, танат уничтожает, танат забирает нечестно, танат не фемида, танат не дике, танат лишь ужас, у которого в руках не хочет оказаться никто. танат в своих руках хочет лишь одного. танат страшно загибается от высасывающего изнутри желания, своего единственного и тем ещё более тяжёлого порока, пусть он сам и не ангел, но танат любит. танат хочет. танат нуждается. танату нужно снова ощущать, снова мимолетом дотрагиваться, хоть он потом и чувствует себя ещё хуже, танату нужно знать, что он рядом, тот самый бог с белыми, как снег, кудрявыми прядями. его брат. и когда танат видит его снова, из головы исчезает абсолютно всё, а потом её наполняет нескончаемый шум, будто бы морской прибой, и танат впервые боится, что утонет. гипнос — сколько они не виделись? — слишком хрупкий, хоть они и одинаковы по телосложению, у него — танат вспомнил не всё — ресницы длиннее и на молочной коже смотрится это всё резко, контрастно. танат не знает, как выглядит, но пытается сделать лицо хоть немного проще, убрать извечную черноту из глаз, но как, если он и есть её источник? танату страшно, кажется, мелко дрожат пальцы, когда он дотрагивается до тёплой спины, облаченной в белоснежную рубашку. мучительные секунды его сердце отталкивается от прутьев рёбер, пока гипнос не поворачивается. танат думает, что мог окликнуть, позвать или просто дождаться, когда брат обратит на него внимание, танат винит себя снова, но оправдывает всё тем, что он тень, его невозможно заметить. потому что тёплые ладони касаются спины. и потому что это одуряюще приятно — понять, что гипнос его обнял, крепко, сильно прижался телом к нему. танату будто становится легче дышать, он слышит где-то вдалеке грохот обрушающихся оков, и сцепляет руки у гипноса на пояснице.

~

гипнос стоит напротив окна, за которым весенняя слякоть и небо постепенно синеет, будто загораются неоновые лампы где-то там, наверху. гипнос на таком фоне выглядит совсем эфемерным, нереалистичным, и танат думает, что всё вокруг как-то слишком странно, нет объяснения ничему, и это ощущение-предчувствие мучает, не уходит. танат подходит к гипносу, оказывается сзади, оставляя расстояние в каких-то ничтожных сантиметрах, и чувствует его тепло. такое до сумасшествия осязаемое, настоящее, и думает, что он либо наконец сошёл с ума, либо… нет, такого правда не может быть. так близко не было, наверное, никогда. танат видит, как гипнос сжимает пальцами нижнюю губу, сдирает чуть зажившие корочки, то ли задумался, то ли нервничает. танат думает, что тот устал — не знает, от чего, — но у гипноса изможденный взгляд воспаленных глаз, и он смотрит в никуда. танат не знает, что побуждает его сделать это, но крылья распахиваются сами, доносится лёгкий шорох, и гипнос оказывается в объятиях непроглядной темени. он делал так много раз раньше, ещё тогда, когда не было ничего: ни этих людей, ни грехов, ни виновных душ, которых танат обязан забирать, и это чувство какое-то древнее-древнее, такое изначальное, что в нём нет ничего постыдного. танат хочет в это верить. — я устал от твоей нерешительности. танат замирает. нервы мгновенно стягиваются в струны, он слышит, как стучит в висках кровь, он думает, что спятил, потому что гипнос как-то странно удрученно усмехается, дергаются и тут же опускаются уголки губ. — прости, что залез к тебе в голову. гипнос разворачивается в его объятиях и смотрит исподлобья, как-то не то обиженно, не то безнадёжно, и танат думает, что пропал. потому что он глуп до безобразия. или потому, что он вкрай свихнулся. танат думает, что у гипноса очень большие глаза, безразмерно, но сам он, как мальчишка, которым танат его всё ещё помнит. маленький и белокрылый с маками в руках. у таната был всегда только меч и огромные тяжёлые крылья, которые он всегда ненавидел — ему казалось, эта ненависть была старше его самого. у таната всегда был только меч и адская темнота в глазах, поэтому у него в квартире нет зеркал. танат ненавидит себя, ненавидит весь свет за то, что смерть должна быть и за то, что смертью должен быть именно он, но он сомневается, когда гипнос шепчет ему куда-то в шею: — останься. пожалуйста, останься. сомнения раздирают его изнутри, он думает, что ослышался, он думает, что это всего лишь издёвка его больного воображения, но гипнос здесь и он такой тёплый, и почему-то проводит медленно руками по его спине вверх к шее, останавливает там ладонь и целует. всего лишь касается своими губами его губ, чувствует привкус крови на языке, не торопится. ждёт ответа. танат чувствует на щеках брата фантомные слёзы, и он теряется, думая, что его щеки влажные тоже. и отвечает. трогает тонкие плечи, спускается к талии, прижимает к себе настолько близко, чтобы точно рехнуться, сегодня, вот здесь, на этом чертовом месте. с ним. он прикусывает кожу на его шее, когда гипнос откидывает голову назад, задыхаясь, будто в лихорадке. гипнос ведёт рукой по его волосам, дёргает совсем короткие пряди выше затылка, снова ловит губы. и этот поцелуй тягучий, томительный, долгий до того, что сердце бешено заходится, глубокий до того момента, когда звёзды перед глазами. — я не отпущу тебя. гипнос шепчет, гипнос стонет в первый раз, когда танат проводит губами по выступающим ключицам, и танат думает, что это грех. смертный грех. и как же это всё до истерики смешно. потому что гипнос больше никогда не отпустит, а танат никогда и не уходил.