and never parted

      Вернувшись в собственный мир, оба Сиско на несколько дней очень притихают, и Джейк глазам своим не верит: отец робеет перед ним. Сиско-старшего явно волнует какая-то потаенная мысль, и младший решает последовать его примеру, когда выбирает не особенно богатый событиями и опасностями день и за ужином спрашивает отца:       – Пап, тебя ведь задело куда сильнее, чем ты хочешь показывать, так? Может, я могу помочь?       Бенджамин молчит несколько секунд и даже не поднимает глаз от тарелки, пока наматывает спагетти на вилку. Словам предшествует тяжелый вздох:       – Не во мне дело. Я даже не знаю, сказал бы тебе, если бы ты не спросил... Давай я открою тебе один секрет – по крайней мере, я надеюсь, что это все еще секрет, – а ты скажешь, можешь помочь с ним или нет?       Джейк кивает и откладывает вилку. У него тоже нет особого аппетита.       – Несколько месяцев назад, – мужчина так смотрит на свой стакан с водой, будто хочет вскипятить его взглядом, – после первой встречи с той Дженнифер, я испугался, что не так хорошо помню нашу. Подумал – может быть, и ты тоже, – он взглядывает на сына и снова опускает глаза. – У нас есть несколько голограмм с ней, так что я написал программу – ничего особенного, один семейный ужин... Помнишь, тебе было лет восемь-девять, ты получил лучшую в классе оценку по математике, и мы решили это немного отпраздновать? – Бенджамин улыбается – веселее, чем смотрят его глаза, – и внимательно следит за реакцией Джейка. Тот постепенно округляет глаза. – Я хотел подарить тебе эту программу, но, сам понимаешь, не рассчитывал, что все будет так... – его улыбка гаснет. – А теперь даже не знаю, стоит ли. Может быть, ты захочешь освежить воспоминания о чем-то светлом и хорошем. А может быть, даже это слишком больно. Говорят, что время лечит, но я бы выгнал взашей такого доктора...       – Пап, – Джейк чуть хмурится, но вроде бы не все так плохо, как того ожидал Бенджамин. – Все нормально, я бы попробовал. Кстати, мне и в голову не приходило, что ты умеешь писать голограммы!       – Я много чего умею, молодой человек, – мужчина снова пробует усмехнуться.              Когда капитан в ультимативной форме требует голодек на целый вечер, "и не прерывайте меня, если только станция не начнет разваливаться на части", – Кварк искренне заинтересован, и не только вопросом, сколько именно содрать за срочность. Когда землянин еще и назначает цену выше той, что успела прийти в ушастую голову и уже вызвала легкое головокружение, – ференги и вовсе считает своим долгом сделать себе копию капитанской программы.       Она его откровенно разочаровывает. Какой смысл смотреть подобное целый вечер, если женщина даже не раздевается? Честное торговое, ху-манам есть чему поучиться насчет использования голопалуб.              Джейк сомневается, не сном ли были последние полжизни, едва за ним затворяется дверь голопалубы. Комната выглядит точь-в-точь как их старая гостиная, даже видавший виды ковер потрепан точно так, как запомнилось юноше, который сейчас снова чувствует себя восьмилетним мальчиком.       Из двери справа вместе с запахом его любимого печенья доносятся два голоса, напевающие знакомую мелодию под перестук тарелок и звяканье столовых приборов.       – Кто там? – слышится голос отца. – Предупреждаю, я вооружен!       Бенджамин, в обсыпанном мукой фартуке и до зубов вооруженный кухонной лопаткой, высовывается из проема и с заговорщическим видом подмигивает сыну:       – Иди сюда, только тихо.       Кухня – тоже просто копия себя; во всяком случае, хаос кругом царит точно такой же, как и в былые времена, когда родители Джейка готовили вместе. При этом юноша уверен: сдвинь он хоть одну чашку, невидимая ему гармония нарушится, да и еда будет не такой вкусной. Так что он решает даже не пытаться понять, что происходит, а просто подходит к женщине, на которую нарочно обращает внимание в самую последнюю очередь, и обнимает ее – очень осторожно, чтобы не помешать все еще занятым рукам.       Та изображает изумление:       – Кто это, Бенджамин? Космические пираты отнимут у нас ужин? Я сдаюсь, сдаюсь, только вот еще разок взобью...       Что-то размешав в миске, она откладывает ложку и поворачивается:       – Ну, Джейк-о, иди сюда, – нежные руки обнимают его за плечи. – Я тоже по тебе соскучилась.       Юноша боялся, что не поверит, но здесь нет ничего ненастоящего. Это словно теплый сон, в котором можно не бояться проснуться, потому что он продлится столько, сколько захочется... Почему бы во сне его матери не быть такой же молодой, какой он ее запомнил, а ему – не быть выше почти на голову, даже если в восемь лет он был самую малость пониже?       Отец утаскивает со стола миску с тестом и продолжает взбивать, но не смотрит, что делают его руки, и между его бровей таится болезненная складка.       – Мам, давай ты больше никуда не уйдешь? – бормочет Джейк в плечо матери. Он не уверен, что она согласится, но еще больше сомневается, что она ему откажет.       – Куда это я уйду, интересно, – усмехается она. – Чтобы вы без меня одним сладким питались? Да-да, Бен, к тебе это тоже относится, – она протягивает руку к Сиско-старшему, и тот шагает навстречу, точно загипнотизированный, едва вспомнив освободить руки. – Хотя ничего лучше твоей джамбалайи я в жизни не ела...       Что такое семейный круг, если не ощущение, как тебя крепко обнимают двое самых любимых людей?       – Джейк, – так же лениво произносит Бенджамин, – тесто нужно вылить в форму и посыпать корицей, и я доверяю это задание тебе. Но, – он слегка сжимает плечо сына, – с другой стороны, мы никуда не торопимся...       Он прав как никогда. Они настолько никуда не торопятся, что у всех успевают затечь плечи от неподвижности. Поэтому, чтобы размяться, они развивают бурную деятельность, так что даже непонятно, как они находят нужные предметы в облаке специй. Пока печется печенье, Бенджамин находит Джейку еще одну почетную обязанность, и хотя тот вообще не помнит, чтобы ему когда-нибудь доверяли варить сироп, занятие приходится ему по вкусу: на пробы уходит не меньше половины порции. Дженнифер несколько раз со смехом обещает выгнать его умываться, но почему-то так и не исполняет угрозу.       Печенье буквально разваливается в руках, и после не слишком серьезных попыток выяснить, кто в этом виноват, Сиско решают, что склеивать части вместе даже лучшим на свете клубничным сиропом совершенно необязательно, раз можно просто макать. Джейк растягивается на диване, кладет голову на колени матери, которая то гладит, то в шутку щекочет его, и принимается рассказывать ей все, что приходит в голову, попутно набивая рот сладким. Совсем недавно он точно так же рассказывал о себе другой Дженнифер, но она не смотрела на него так, полными любви блестящими глазами, и ее руки не были такими мягкими, и...       И уж точно он не засыпал у нее на коленях, совершенно уверенный, что он снова ребенок и все в мире всегда будет хорошо, а Саратога – это, наверное, какой-то остров в Тихом океане, где булки растут на деревьях.              Просыпается Джейк у себя; отец не иначе как отнес его в каюту на руках. Через всю станцию, надо же. Но когда это было, он совершенно не понимает, потому что теплый сон не желает таять, и кто-то все еще гладит его по голове...       Он открывает один глаз. Рядом сидит отец.       – Тшш, Джейк-о, спи, – Бенджамин накрывает его одеялом поплотнее и снова треплет короткие черные кудряшки. – Уже поздно.       – Поздно? – бормочет Джейк. В памяти шевелится что-то большое и холодное, как космос снаружи, оно просится наружу, но он не хочет вспоминать и при этом не понимает, в чем, собственно, дело. – Где мама?       – Очень поздно. Спи и расти большой, – отец целует его в лоб, – и не волнуйся за маму. Она здесь, – он берет руку Джейка, ласково сжимает и кладет ее ему на сердце.       Джейк обнимает одеяло, закрывает глаза и почти видит, как Дженнифер снова ему улыбается.