There are plenty of ways

      «Вороны» слетались к ним по несколько раз в неделю, но Дастан их уже не интересовал. Они долго о чем-то говорили с отцом, отчего тот всегда становился крайне раздражительным. Альтаиру они тоже не нравились за то, что всегда оставляли после себя хаос, но они приходили из-за него, и, судя по всему, оставались им довольны. Поначалу ему это льстило, он ведь не понимал и не понимал до последнего, пока они не пришли забрать и его, как всегда с присущим им вероломством: они ворвались в дом и сказали, что время пришло, и теперь воспитанием мальчика займется какой-то орден...       Альтаир не хотел идти с ними, и мать не хотела, но отец почему-то не дал ей спасти сына из их длиннопалых цепких рук. Она заплакала, и мальчик тоже почувствовал подкатывающие слезы, но посмотрев в глаза отцу, передумал плакать. Заплакал Дастан. Он примчался из города, куда его одного — понятно теперь, зачем — по какому-то поручению оправили родители, и вцепился в спину стоявшему в стороне «ворону», вопя и царапаясь, словно дикий зверь.       — Уйми своего щенка, Умар, или я сверну ему шею, — возопил балахон, тщетно пытаясь оторвать от себя мальчишку.       Отец и еще двое «воронов» бросились разнимать их, но Дастан был проворен и, как только мужчины оказались рядом, спрыгнул на землю и бросился к Альтаиру.       — Нет, брат, не уходи!       Дастан успел обнять Альтаира, но их тут же оттащили друг от друга. Он кричал и неистово рвался из рук отца, и лишь это заставило Альтаира дать волю слезам. Он был уверен, что так, как поступают с ними, поступать нельзя. Он знал, что потеряет, если позволит этим зверям в балахонах утащить его — собрав силы он предпринял попытку извернуться, и, дернувшись, отскочить от «ворона», державшего его. У него получилось. Случайно или нет, но отец выпустил Дастана, чтобы тот спустя мгновение ухватился за шею старшего брата.       — Я найду тебя, слышишь? Брат, я пойду за тобой. Всегда вместе, запомни, всегда вместе!       — Я помню.       Это все, что он успел сказать, когда его снова вероломно вырвали из рук семьи.       А потом была долгая дорога, нестройный топот трёх дюжин копыт, песок и горячие, неиссыхающие слезы. Он помнил глаза матери, руки отца, голос Дастана — монотонного крика, на одной надрывной ноте звучавшего в его ушах, — и все это было так далеко, и с каждой милей становилось словно придуманной историей не о нём, не о его семье, не о его былом счастье. С каждым шагом лошади он понимал невозможность возвращения домой, и слезы сами собой высохли; всадник, державший его, стал дышать ровнее, словно успокоившись наступившим смирением Альтаира, и мальчик заснул в его руках.       Когда он проснулся, было позднее утро. Он вспоминал потом, что это был единственный раз, когда ему позволили спать так долго. Открыв глаза, он увидел незнакомое место и тут же подобрался на кровати. На соседней койке сидел мальчик и, не отрываясь и почти не моргая, смотрел на Альтаира. Худой, коротко стриженный, с изумительного цвета темными глазами, такими, что не видно было границы между зрачком и радужкой. Он поднялся, и стало видно, что он примерно его роста и с несколько кривоватыми ногами. Мальчик подошёл к его кровати и сказал:       — Мира и покоя, брат. Я Кадар.       Альтаир кивнул, и представился, с интересом поглядывая на старшего мальчишку, очевидно давно прибывавшего в этом месте.       Начиналась новая жизнь.