Бездна

У Джеймса были тёплые и влажные ласковые руки. Ещё у него были пухлые губы, которые он ненамеренно облизывал, сам того не замечая, когда был напряжён или взволнован. У Джеймса были светлые и вьющиеся мягкие волосы (Леонарду нравилось их трогать, пока Кирк крепко спал после тяжёлого дня), на солнце они переливались золотом, а на ветру были словно львиная грива. У Джеймса были голубые глаза-алмазы, ими он иногда показывал свои эмоции, не меняя выражения лица, так, чтобы было понятно только им двоим: «Боже, какой ты зануда!» «Ты не прав!» «Я лучше знаю!» «Мне больно.» «Я люблю тебя.» Им не нужны были слова, чтобы понимать друг друга, достаточно было одного взгляда. Джим знал, что некоторых бесила эта «игра в гляделки» (так Ухура однажды выразилась), но его никогда не останавливало мнение окружающих. Таким он был всегда. Джим обычно слишком уставал в будние дни, чтобы следить за модой (однажды он предпринял попытку, и эта история заняла особое место в сердце Боунса). Он ходил в мятой футболке и самых приличных джинсах, которые только мог найти в шкафу, если нужно было выходить на улицу, дома же он предпочитал ходить голым либо в полотенце. Большую часть времени он нежился в постели, достаточно агрессивно реагируя на попытки Маккоя растолкать его. Джиму всегда нравилось огромное панорамное окно в их спальне, которое заливало солнечным светом всё пространство по утрам (Боунс всегда бесился из-за этого!), а ночью освещало её огнями шумного города, который всегда находился в непрерывном движении. Боунс всегда говорил, что ритм мегаполиса ему не подходит, что им вдвоём нужно переехать в какой-нибудь старый загородный дом, жить вдали от этой суеты. Но Джим только смеялся и отвечал, что ему нравится эта суета, и пора бы «Боунсу-старому-ворчливому-хрену перестать бубнить что-то там себе под нос». И они продолжали жить в небольшой квартире почти в центре города.

***

На прикроватной тумбе до сих пор стоял недопитый и давно остывший кофе. Мятые светлые простыни до сих пор хранили запах Джима, на кухне до сих пор стоял недоеденный завтрак, а в ванной до сих пор были его принадлежности («Зачем тебе это всё?!»  — «Для поддержания солидного вида!» — так всегда говорил Джим.) Боунс отдал бы всё, только бы не видеть никогда ничего из всего того, что напоминало о Джиме. Он отдал бы всё, чтобы не ловить на себе сочувствующие взгляды, чтобы не чувствовать той пустоты, той бездонной дыры, которая появилась и не исчезала с того момента, как он услышал те страшные слова. Он отдал бы всё, чтобы не чувствовать боли. Чтобы не чувствовать. Но сейчас он в силах лишь сжать покрепче очередную бутылку какой-то дряни, в очередной раз забыться и погрузиться в бездну, отчаянно надеясь, что на этот раз навсегда.