8.
Во Владивосток я прилетела в десять часов вечера. Под крылом снижающегося самолета разворачивался живописный контраст: яркие огни города соседствовали с темнотой окружающих его заливов и бухт. Наблюдая эту картину, я прошептала тихо: — Тадаима. И тут же одернула себя: мне нужно прекращать думать по-японски. Ведь я вернулась домой. Но если быть честной до конца, я не чувствовала себя как дома. За эти девять месяцев моя жизнь изменилась. Я и сама изменилась и возвращалась совсем не той девочкой, которая в конце марта провожала взглядом родной город, летя к новой жизни. Пройдя пограничный контроль, я вместо того, чтобы взять такси и ехать домой, купила билет до Белгорода с пересадкой в Москве. Я не до конца понимала мотив своих действий, но одно знала точно: нужно оказаться как можно дальше от Японии. Иначе я сорвусь и вернусь туда. Я бросила отца. Я бросила Дайки. И если первому это только поможет, то второму разобьет сердце. Пройдя регистрацию на рейс, я направилась в дьюти фри и купила новый телефон. Также приобрела несколько сим-карт разных операторов. Включив телефон, я сразу же набрала номер Кира. Он не ответил на звонок с незнакомого номера, поэтому я написала ему смс. Через десять секунд друг перезвонил: — Маша? Почему ты звонишь с российского номера? — Я в Кневичах. Он удивился: — Почему? Я вздохнула: — Кир, я в таком дерьме. У папки неприятности, и мне пришлось буквально бежать из Японии. — Твою ж мать! — выругался Кирилл. Друг прекрасно знал, чем занимается мой отец, поэтому совсем не удивился моим словам. Я продолжила: — Слушай, я купила билет до Белгорода. Буду у тебя завтра в семь часов утра. Я вывалила на него эту новость — буквально поставила его перед фактом. Когда парень заговорил, в его голосе не было и капли недовольства: — Хорошо. Я встречу тебя. Помолчав, Кирилл добавил: — Мась, ты в порядке? — Угу. Все хорошо. Увидимся завтра. Я сказала это, не дрогнув, хотя на самом деле была далека от «в порядке». Мне хотелось реветь горючими слезами. Моя жизнь рушилась, и я ничего не могла с этим поделать. Переговорив с Киром, я сидела и целых полчаса настраивала себя на еще один звонок. Наконец, набравшись смелости, набрала номер, который, как и номер Кирилла, знаю наизусть. Дядя Толя поднял трубку после первого гудка. Есть у него такая особенность — хоть днем, хоть ночью, знакомый номер или нет, он всегда моментально отвечает. — Дядя Толь, здравствуйте. Это Маша. — Маша, ты прилетела. Встретить тебя? Судя по всему, он знал о случившемся от отца. Его голос прозвучал сухо, но я знала, что он переживает за меня. — Через полчаса начнется посадка на мой рейс. — Твой рейс? — не понял он. — Я лечу в Белгород, к Киру. — Вот как? — мужчина немного подумал, а потом добавил, — Может, это и к лучшему. Тебе сейчас лучше быть подальше от этого дерьма. Кирилл — пацан правильный, он о тебе позаботится. — Дядя Толя, а что там с отцом? Он связывался с Вами? — Да, завтра утром мы вылетаем в Токио. Порешаем там всё. Не переживай. Не было нужды уточнять, кто такие «мы». Я поняла, что в ход готовилась пойти тяжелая артиллерия. В этот момент я услышала в трубке какую-то возню на заднем фоне, а потом голос тети Нины: — Толя, дай телефон! Я хочу поговорить с Машенькой. — Нин, да не лезь ты со своими нюнями… Но было поздно — она уже завладела телефоном, и я услышала ласковый голос: — Машунь, доченька, как ты? В этот момент эмоции, накопившиеся из-за последних событий, захлестнули меня. К горлу подступил такой ужасный ком, что я выдавила еле как из себя: — Мне плохо… Тетя Нина, я чувствую себя ужасно. — Машенька, зайчик мой, давай к нам. Я услышала голос на заднем фоне: — Нинка, не лезь к ней. Она к Кириллу полетит. Конечно, было бы неплохо переждать весь этот ужас у них. Выплакаться в теплых объятиях тети Нины. Ведь это именно она была рядом, когда у меня приключились первые месячные, именно она научила меня пользоваться косметикой и помогала выбирать одежду. Она всегда была рядом, когда мне нужно было женское участие. Но в этот момент я не могла кинуться к ней. Мне хотелось одного — улететь так далеко, насколько это возможно. Была бы моя воля, я все летела бы и летела, пока не оказалась у Южного полюса. Поэтому я тактично отказалась. В самолете до Москвы я не сомкнула глаз. Знала, что мне нужно дать отдых своему измученному разуму, но вместо этого по бесконечному кругу обдумывала произошедшее. Могла ли я избежать этого? Могла ли сделать так, чтобы Дайки не был вовлечен во все это? В конце концов, я пришла к тому же неутешительному выводу, что и раньше: мне изначально не нужно было отвечать на чувства Аомине. Поддавшись своей слабости, я втянула его в опасную игру, где нет четких правил и временных рамок, и где на кону стоят человеческие жизни. В Москве у меня было окно в два часа между рейсами, поэтому я сделала небольшой шоппинг: купила зубную щетку, крема для лица и для рук, несколько пар нижнего белья и носков, новый бюстгальтер, домашний спортивный костюм и ночнушку. Я знала, что мои туфли и мужская толстовка с чужого плеча не совсем та одежда, в которой можно разгуливать по России зимой, но не смогла заставить себя купить что-то еще, ограничившись самым необходимым. В голове звенело от недосыпа, а перед глазами плавали какие-то пятна. Полуторачасовой полет до Белгорода мне запомнился совсем плохо. Я не спала, но от усталости одурела настолько, что все мои чувства притупились до минимума, а мозг отказался воспринимать новую информацию. Город встретил наш самолет дождем плавно переходящим в снег. Выйдя в здание аэропорта, я сразу же увидела Кира — он возвышался над всеми. — Дерьмово выглядишь, подруга, — таковы были его первые слова. — Умеешь ты девушке комплименты делать, — парировала я вяло. Мы обнялись, и на душе у меня стало немного легче. Дорогу до его дома я тоже совсем не помню — в такси у меня слипались глаза. Когда мы добрались до однокомнатной квартиры, которую снимал друг, у меня хватило сил только принять душ и как следует почистить зубы. А потом я буквально камнем упала в постель, не слушая возражений Кирилла, что он еще не сменил постельное белье. Меня, привыкшую к его запаху, такие политесы совсем не волновали. Показалось, что я проспала всего несколько минут, когда меня разбудил странный звук. Разлепив глаза, я минут пять не могла сориентироваться, где нахожусь, день сейчас или ночь, и что это за шум. Наконец, придя в себя, вспомнила, что прилетела к Киру в Белгород. А странный звук оказался работающей в соседней квартире дрелью. Часы показывали второй час. Проведя в уме нехитрые расчеты, я вычислила, что в Токио сейчас восьмой час вечера. У Дайки только-только закончилась тренировка. Интересно, Мидорима смог связаться с ним и рассказать, что со мной произошло? Выбравшись из постели, я поплелась в ванную — умываться. Из зеркала на меня смотрело всклоченное замученное существо с ужасными темными кругами под глазами. Почистив зубы и сполоснув лицо прохладной водой, я еле как привела волосы в порядок. Проделывая эти процедуры, я размышляла, как же мне связаться с Аомине, не поставив при этом парня под удар. Вдруг в голову пришла шальная мысль. Я стрелой метнулась в комнату, схватила свой новый телефон и вошла в Облако. Так и есть: в контактах имелся номер Сакураи Рё. Мы с ним обменялись контактами, потому что оба состояли в комитете нашего класса по подготовке к культурному фестивалю. В моей голове завертелись шестерёнки — у них только что закончилась тренировка. Нужно какое-то время, чтобы принять душ и переодеться. Значит, если я сейчас позвоню Рё, то смогу застать там Дайки. Окрыленная этой идеей, я начала звонить Сакураи. Он не ответил на первый звонок, и после десятого гудка связь автоматически оборвалась. Я сделала еще одну попытку, которая тоже окончилась неудачей — на той стороне провода попросту сбросили мой звонок. Я предприняла последнюю попытку, на этот раз позвонив по видеосвязи, правда уже ни на что не надеясь. Неожиданно мой вызов был принят. Изображение перед камерой было не в фокусе. На заднем плане послышался недовольный голос, показавшийся мне знакомым: — Рё, выключи свой чертов телефон! Надоел! — Простите, Вакамацу-сан. Какой-то странный номер все звонит… Ой, кажется я принял вызов… Телефон, наконец, перестали дергать, и в фокусе появилось испуганное лицо Сакураи. — Рё-кун, извини за мой неожиданный видеозвонок, — сказала я. — Мари-сан? Мне показалось, что парень от удивления в обморок грохнется. На заднем фоне слышались какие-то голоса, виднелись шкафчики, и я сделала вывод, что он в раздевалке. Это-то мне и было нужно, поэтому я сказала: — Рё-кун, мне очень нужно поговорить с Аомине-куном! Он там? — Мари-сан, видишь ли… не знаю, как сказать, — Сакураи самым натуральным образом блеял что-то. Я начала терять терпение и сказала резко: — В чем дело? В этот момент телефон перехватили, и в кадре появилось лицо Имаёши. Его мокрые после душа волосы были откинуты назад, и парень показался мне не таким противным, как обычно. Семпай сказал без обиняков: — Аомине пропал. Он прогулял сегодня уроки и в клубе тоже не появился. Никто не знает, где он. Даже Момои. Говорят, тебя сегодня тоже не было в школе. Мое сердце противно забилось. Мелькнула страшная догадка: а вдруг они и до него добрались? Молчание затягивалось, как вдруг на заднем плане снова послышался голос вечно недовольного Вакамацу: — Эй, Момои, это мужская раздевалка! Но судя по всему, девушка проигнорировала его. Видимо, у чувака планида такая — его все игнорируют. Я услышала ее довольно визгливый голосок: — Где она? Мне нужно поговорить с ней! Ни мало не смущаясь, она выхватила телефон из рук Имаёши и понеслась с ним в коридор, а я и успела только услышать диалог на заднем плане: Имаёши: Сакураи-кун, зачем ты позвал Момои-сан? Рё: Извините… Найдя тихое место, Сацуки остановилась и поднесла камеру к лицу. Ее глаза метали молнии. Она спросила зло: — Что происходит? Вчера вечером позвонил Мидорин и сказал, чтобы я съездила за Аомине и привела его в парк. Что это очень срочно и важно. Я так и сделала. А сегодня и ты, и Аомине-кун прогуляли школу. И его телефон теперь выключен! Мне стало совсем дурно — его точно похитили! Но тут она добавила: — Пришлось звонить его маме, и она сказала, что Дайки заболел. Заболел. Как же. Я таких здоровых людей в жизни не видела! Показалось, что с моих плеч упал камень величиной с десятиэтажный дом, и меня заполнило чувство невероятного облегчения. С Дайки все хорошо! Я спросила осторожно: — Сацуки-сан, получается, Аомине-кун дома? Момои посмотрела на меня, как на идиотку, и взвизгнула: — Я об этом и говорю. В воскресенье игра с Сейрин, а он прогуливает не только тренировку, но и школу! Ты знаешь, что в нашей академии очень строгие правила: пять прогулов без уважительной причины и отчислят! У Аомине уже есть три прогула, а он притворятся больным! Да ему ни один врач справку не даст — он же ни разу в жизни ничем не болел! Я только и смогла выдавить из себя: — Понятно. Тут она прищурилась и спросила с подозрением: — А ты сама где, Мари-сан? — Я — дома, — был мой ответ. Вот только я не стала уточнять, что под домом имею в виду Россию. В этот момент в прихожей хлопнула входная дверь — Кир вернулся из спортивной академии. Я услышала его голос: — Мась, ты встала? Я щас быстренько переоденусь и закажу нам пиццу. Жрать охота, сил нет. Видимо, Кирилл начал раздеваться еще в коридоре. Потому что когда он вошел в комнату, кроме спортивных штанов на нем ничего не было. И по закону подлости, он, конечно же, попал в кадр. Я увидела, как глаза Сацуки расширились, а щеки залил румянец стыда. На мой взгляд, весьма странная реакция от менеджера баскетбольного клуба, которая постоянно тусуется среди полуголых парней. Я сказала спокойно по-русски: — Кир, у меня здесь видеозвонок с Японией. — Ой, сорян, — он подхватил со спинки стула свою домашнюю футболку, — я пошел на кухню, закажу нам еду. Закончишь, подтягивайся. Когда друг вышел, на несколько секунд между нами с Сацуки воцарилось странное молчание. Она не выдержала первой: — Ты… ты прячешь дома голого парня! — Это мой друг, — сказала я спокойно. — Твой друг? — в ее голосе снова послышались неприличные визгливые ноты. — Что он делает у тебя дома? — Сацуки-сан, послушай. Когда я сказала, что нахожусь дома, то имела в виду Россию. До нее дошло: — Так ты не в Японии? Ты вернулась во Владивосток? Я покачала головой: — Нет. Я в другом городе — на западе страны. У своего друга. Она спросила напряженным голосом: — А там еще кто-нибудь есть? — Мы одни, — я ответила на ее вопрос без запинки и смущения. На лице Момои появилось такое выражение, как будто я ее ударила. Она сказала без выражения: — До зимних каникул еще практически три недели, а ты в России. Произошло что-то плохое? Я вздохнула: — Действительно, кое-что случилось. Я не знаю, смогу ли когда-нибудь вернуться в Японию. Я хотела поговорить с Дайки, но… — Вот как. Мне показалось, что она расстроилась. Сацуки опустила голову и надолго замолчала. Я ее не торопила. Наконец, девушка сказала тихо: — Пожалуйста, не поступай так с ним. Когда она подняла голову, в ее глазах стояли слезы. Она повторила громче: — Пожалуйста, на поступай так с Дай-чаном! Он не заслужил такого. Я понимала, что моя собеседница права. Что из нас двоих злодейка — я. Но все равно заняла оборонительную позицию: — Сацуки —сан, Аомине-кун — сильный. Он переживет это. Она помотала головой: — Сильный? Как же плохо ты его знаешь! Он только кажется неуязвимым. Думаешь, я зря последовала за ним в Тоо? Я знала, что ему будет нужна моя поддержка. Ее слова разозлили меня. Тоже спасительница нашлась. — Вот и утешишь его, — сказала я холодно. Девушка покачала головой и пристыдила меня: — Мари-сан, ревность тебя совсем не красит. Ты знаешь, что я права. Он любит тебя, а ты сейчас ужасно поступаешь с ним. Всё, что сказала Моми, было справедливым. И я сдалась: — Я знаю, но ничего не могу поделать с этим. Не могу тебе многого рассказать, но сейчас обстоятельства таковы, что я не могу быть в Японии. Она встрепенулась: — Ты должна рассказать об этом Аомине. Ему будет не так больно, если ты объяснишь все. — Но я не могу напрямую звонить ему на телефон. Это опасно. После этого разговора, я выкину сим-карту, с которой звоню тебе. Это очень серьезно, понимаешь? На ее лице отразилось непонимание, но она не стала уточнять. Сказала только: — Мари-сан, пожалуйста, перезвони на мой номер через час. Я найду Аомине где бы он ни был. Я тебя очень прошу! Она практически умоляла меня, и я в который раз подивилась, насколько же она предана Аомине. Как бы я к ней не относилась, но не могла не понимать, что она самый близкий друг Дайки. Поэтому сказала: — Хорошо. Полагаюсь на тебя. Ее лицо просияло, и она продиктовала мне свой номер. Потом мы с Кириллом обедали пиццей. Оказалось, что я жутко голодная. Порывшись в памяти, я поняла, что в последний раз ела вчера утром перед злополучной поездкой в магазин. Уминая пиццу, я раздумывала о том, что скажу Дайки. Видя моё состояние, Кир пытался отвлечь меня смешными рассказами о своей команде. Когда с едой было покончено, я сказала ему, что мне нужно будет сделать еще один звонок. Время тянулось, изводя меня и заставляя нервничать все больше и больше. Когда до назначенного часа оставалось пять минут, я пошла в ванную и умылась ледяной водой. Это меня немного взбодрило. Вернувшись на кухню, я взяла в трясущиеся руки телефон и сделала вызов. На другом конце ответили сразу же. На экране появилось осунувшееся лицо Дайки. Мое сердце подпрыгнуло и понеслось бешеным галопом. Выглядел он откровенно паршиво. Под глазами залегли тени, волосы всклочены, уголки губ опущены. Аомине сидел, прислонившись спиной к стене. На парне была надета обычная синяя футболка, а над головой виднелся кусок плаката с каким-то баскетболистом, и я сделала вывод, что он у себя в комнате. Мелькнула мысль: какое счастье, что он в безопасности! Какое-то время мы молча смотрели друг на друга. Я знала, что выгляжу не намного лучше него. Меня накрыл страшенный джетлаг. Наконец, Дайки первым прервал молчание: — С тобой все хорошо? — Да, — ответила я коротко. А потом добавила, — Ты там один? — Сацуки в другой комнате. Вот значит, как. Меня он никогда не приглашал к себе, а она так запросто приходит к нему. Аомине продолжил: — Я был у тебя дома. Там никого. Я мысленно хмыкнула: ну еще бы — отец не такой дурак, чтобы возвращаться в квартиру. Я не стала ничего говорить вслух — просто пожала плечами. Дайки сказал зло: — Я так и знал, что этот Накаджима та еще сволочь. Мне он никогда не нравился. Снова пожав печами, я сказала: — Выходит, ты был прав. Наш разговор получался каким-то натянутым. Я буквально клещами тянула из себя слова. Да и Аомине, похоже, говорил совсем не то, что на самом деле хотел сказать. — Чёрт, Мари! С тобой опять какое-то дерьмо случилось, а ты так спокойна. Я покачала головой: — Это в прошлом. Я в безопасности. Но теперь переживаю за тебя. Пожалуйста, будь осторожен! Он цыкнул: — Эти уроды мне ничего не сделают. Потом Дайки замолчал на долгих тридцать секунд. Я видела, что парень хочет что-то спросить, но почему-то никак не может решиться. Эмоции пробегали одна за другой по его лицу: усталость, злость, недовольство. Наконец он выдавил неохотно: — Ты с ним? Я сразу же поняла, что речь идет о Кирилле. Аомине никогда не называет его по имени. Я кивнула головой: — Да. Его лицо исказила гримаса, и он сказал резко: — Я прилечу во Владивосток. Я сказала устало: — Я не во Владивостоке, а на противоположном конце страны. К тому же у тебя нет визы. — Виза? — он удивился. Мне было понятно его удивление. Сто восемьдесят шесть стран и территорий мира гарантируют безвизовый режим и режим визы по прибытию для владельцев японских паспортов. Но НЕ РОССИЯ! Поэтому я объяснила: — Дайки, для въезда в Россию тебе понадобится виза. И вряд ли ее дадут просто так школьнику. Парень осел: — Вот как. А я добавила: — Тебе не нужно сейчас думать обо мне. Впереди важная игра с Сейрин. И, пожалуйста, больше не пропускай школу. Сацуки-сан сказала, что тебя могут отчислить. На его лице опять появилась злость, и он взорвался: — Баскетбол и школа — это все, о чем ты сейчас можешь говорить? Что за чушь? Я хочу знать, когда ты вернешься в Японию! Когда вернешься в школу? Что твой отец предпринимает для того, чтобы все закончилось? Я понимаю, что он твоя семья. Но несправедливо так поступать с тобой. Он не имеет права подвергать тебя опасности. Ему нужно как можно скорее уладить это, чтобы ты могла вернуться к нормальной жизни. В тот момент Аомине мне показался таким наивным! Разве он не понимает, что я могу никогда не вернуться в Японию? Что у меня может больше не быть нормальной жизни? Вполне возможно, кто-то умрет. А Дайки ведет себя как ребенок, у которого отобрали любимую игрушку. Осознавая все это, я, тем не менее, не могла высказать ему это в такой резкой форме. Поэтому сказала как можно мягче: — Дайки-кун, сейчас все очень нестабильно. Отцу придётся разобраться с делами. Поэтому я пока побуду в России. А тебе нужно продолжать жить своей жизнью и сосредоточиться на том, что важно для тебя. Просто вспомни как ты жил до меня. Я знала, что мои слова звучат чёрство. Но парень должен был понять, что может меня больше не увидеть. — Вот как, — на его лице снова появилось выражение бесконечной усталости, а потом он добавил, — Вчера звонил Акаши. Мне показалось, что передо мной разорвалась бомба. — Что? Зачем? — в моем голосе прозвучали явные истеричные ноты. — Это было еще до того, как объявился Мидорима и рассказал, как спас тебя от каких-то жутких якудз. Так вот, Акаши сказал, что тебе угрожает опасность, а ты не хочешь никого слушать. Он напрасно пытался тебя предупредить… И как так получилось, что в этом дерьме оказались замешаны мои бывшие сокомандники по Тэйко? Я не понимаю, как?! Почему вокруг тебя постоянно крутится куча парней?! По мере этого диалога, он повышал тон и под конец уже самым натуральным образом орал на меня. Я не совсем поняла, как наш разговор перетек в сцену ревности. Но, не желая ссориться с Аомине, сказала примирительно: — Акаши-старший работает с моим отцом, поэтому Сейджуро-кун оказался в курсе происходящего. Он, действительно, хотел меня предупредить. Но он мне не нравится, поэтому я его не послушала. Что же касается Мидоримы, то он случайно оказался в том магазине. Странное совпадение, но считаю мне очень повезло. Если бы я не встретила твоего друга, то все закончилось бы очень плохо. Мои слова не оказали никакого терапевтического эффекта. Аомине всё также хмурил лоб и недобро щурил глаза. А потом задал вопрос, который послужил триггером: — Ты одна в квартире со своим другом? Или его родители тоже там? Я высказалась злорадно: — Мы здесь вдвоем! Тут всего одна комната и одна кровать. Даже дивана нет. И вполне возможно, что мы будем вдвоем спать на этой кровати. Аомине сбавил тон, наступая на гордо своей гордости: — Но он же тебе как брат. Впрочем, это было бесполезно — меня уже понесло: — Я всегда так говорила. Но на самом деле Кирилл мне не брат. И я буду жить со своим не братом столько, сколько понадобится. Я понимала, что давлю слишком сильно. Но в этом разговоре увидела возможность заставить Дайки отказаться от меня. Мне нужно было сделать ему больно. Вот так сразу же. Как говорится, пластырь с раны нужно сдирать одним резким движением. И пусть даже сама я чувствовала такую боль, как будто кто-то ковыряет острой отверткой у меня в груди, но понимала, что должна выставить себя плохой, чтобы Аомине мог с чистой совестью жить дальше, не терзая себя ненужными сомнениями. Дайки понял, к чему все идет и вытащил из рукава свой последний козырь: — Ты говорила, что любишь меня. Он употребил глагол «айсуру». Зря я тогда позволила себе это сказать! Для японцев сказать «аишитеиру», все равно, что поклясться в вечной любви. В последнее время молодежи в Японии все труднее удается справиться с задачей найти свою вторую половину. В их обществе появилась огромная прослойка, состоящая из парней и девушек, которые никогда не состояли в отношениях. Поэтому те, кому посчастливилось встретить возлюбленных, стараются держаться за них и создать семью. И отсюда слова Аомине о нашей предполагаемой женитьбе. Он уже решил для себя, что мы не расстанемся никогда. И свою роль здесь сыграло то, что я спала с ним. Таким образом, я косвенно как бы разрешила ему питать надежды на наше совместное будущее. Но самым горьким в этой ситуации являлось то, что он был абсолютно прав! Несмотря на разницу в менталитете, я осознавала, что мы невероятно подходим друг другу. Во всех смыслах. Физически, психологически, внешне и внутренне. Я знала, что у нас была бы замечательная жизнь: интересная, полная взаимопонимания, веселья, поддержки и влечения! А теперь надежды на это рушились со скоростью селевого потока, смывающего в пропасть высокогорную деревню. И Дайки знал это. А я понимала его чувства. Помолчав, я сказала: — Я все еще люблю тебя и всегда буду любить. Но сейчас мои чувства ничего не стоят. Поэтому, Аомине-кун, ради твоей же безопасности я прошу: забудь меня! Притворись, что я не существовала. На его лице появилось такое выражение, что будь мы в одной комнате, он непременно ударил бы меня. Но нас разделяли тысячи километров, поэтому Дайки шарахнул изо всех сил кулаком по стене: — Дерьмо! Мари… Собрав волю в кулак, я перебила его резко: — Послушай, есть еще одна вещь, о которой давно нужно было сказать тебе. В российской школе я учусь в последнем классе, поэтому весной мне все равно пришлось бы покинуть Японию и поступить здесь в университет. Теперь ты знаешь все, и я заканчиваю этот разговор. Не звони мне. Этот номер будет, в любом случае, недоступен. Забудь обо мне! И я нажала на красный значок. Но не вытащила сим-карту, в глубине души, как последняя идиотка, надеясь, что Дайки перезвонит и этот кошмар закончится. А он не позвонил. Поэтому я достала из кармана домашних штанов свой плеер, включила случайную песню и прижалась щекой к холодной столешнице. За окном тихо падал снег, а в наушниках лился голос Цоя: Они говорят: им нельзя рисковать, Потому что у них есть дом, в доме горит свет. И я не знаю точно, кто из нас прав, Меня ждет на улице дождь, их ждет дома обед. Закрой за мной дверь. Я ухожу. Закрой за мной дверь. Я ухожу. И если тебе вдруг наскучит твой ласковый свет, Тебе найдется место у нас, дождя хватит на всех. Посмотри на часы, Посмотри на портрет на стене, Прислушайся — там, за окном, ты услышишь наш смех. Закрой за мной дверь. Я ухожу. Закрой за мной дверь. Я ухожу… Мне хотелось визжать — выплакать боль, переполнявшую сердце, но глаза мои были сухи. Я поняла, что лишилась способности плакать. А, значит, мне не станет легче. Я так и буду нести эту ношу, неспособная освободиться. Видимо, таково мое наказание за то, как я поступила с Дайки. Одна песня сменялась другой, а я все никак не могла заставить себя встать. Щека онемела, ныла грудь, в которую впивался край стола, но глаза мои с маниакальностью одержимого следили за снегом, тихо летящим за окном. Из транса меня вывел Кир. Войдя на кухню, друг сразу же всё понял, поэтому просто поднял меня на руки и отнес на кровать. А там он обнимал меня, гладил по голове и время от времени говорил тихо: — Все будет хорошо. Мы оба знали, что это неправда. Но притворялись, что верим в его слова. А потом я провалилась в темный сон без сновидений.***
Следующая неделя прошла для меня как в тумане. Я никак не могла перестроиться на белгородское время, но и не жила по токийскому. Я могла проспать шестнадцать часов, а затем сутки болтаться по квартире. Чтобы приглушить терзающие меня беспокойство за отца и боль из-за расставания с Аомине, я окунулась в пучину вредной еды и американских сериалов. Кирилл пытался вырвать меня из объятий депрессии, но я пригрозила, что уйду в гостиницу или сбегу в другой город, если он не отвянет. Поэтому мой друг ходил вокруг меня на цыпочках и притворялся, что ничего не происходит. Иногда он пытался приготовить для меня суп или что-нибудь другое, но я отвергала все его кулинарные попытки. Вместо этого спускалась в магазин, находящийся в торце его дома и закупалась там чипсами, сухариками, сладостями и газированными напитками. Вестей от отца не было. Каждый день я проверяла электронную почту, адрес которой знал только папка, но там было пусто. Пару раз звонила дяде Толе. Скупыми фразами он сообщал, что с отцом все нормально и добавлял, что тот свяжется со мной, когда все немного утрясется. Я так и не купила себе верхнюю одежду, поэтому пугала своим видом соседей Кира, а также посетителей и продавцов в магазине. Их можно было понять: странно видеть среди зимы девушку в осенних туфлях и мужской толстовке на несколько размеров больше. Ловя их удивленные взгляды, я отворачивалась — мне было безразлично всё вокруг. Кирилл где-то добыл себе большой надувной матрас, который занял чуть ли не весь пол в комнате. Он продолжал ходить в спорт академию и посещать тренировки. В середине недели мой друган не выдержал и как-то вечером, запихивая в мусорное ведро обертки от шоколадных батончиков и пластиковые бутылки из-под газировки, сказал: — Маша, так нельзя! Тебе нужно нормально питаться. Тебе нужен здоровый сон. Ты всю ночь таращишься в ноутбук на кухне, а потом спишь весь день. Ты себя в зеркало видела? У тебя же под глазами синяки от недосыпа. И я молчу про твою одежду. Давай купим тебе куртку и зимние ботинки. Ты же по снегу в мокасинах ходишь! — Неа, — сказала я, безразлично пялясь в окно. — Пиздец какой-то, — выругался Михайлов. — Чего ты так вцепилась в эту чужую толстовку? Это твоего парня? — Неа. Одного парня, которого я видела два раза в жизни… Слушай, Кир, будь другом, подай из шкафчика пачку с зефиром. Он посмотрел на меня и покачал головой, понимая, что со мной бесполезно разговаривать. А я и сама не могла объяснить свое нежелание обустраиваться здесь. Почему приобрела только самое необходимое? Почему не хочу купить зимнюю одежду? Почему прячусь в квартире у Кира? Ведь я могла бы поехать в Ростов-на-Дону к бабушке. Могла бы вернуться во Владивосток и ходить в свою старую школу. Но в глубине моей души гнездилось чувство, что начни я обустраивать свою жизнь в России, это будет предательством и по отношению к отцу, и к Дайки. Сейчас каждый из них борется с обстоятельствами, а я тут буду по магазинам ходить и шмотки покупать? Наступило воскресенье — команда нашей академии должна была сыграть с Сейрин. Я до утра просидела на кухне, завернувшись в одеяло и пяля глаза в в ноутбук Кирилла, досматривая очередной сериал от Нетфликс. Поэтому потом весь день спала. Когда раздался телефонный звонок, я находилась в фазе такого глубокого сна, что не сразу поняла, что происходит. Начала шарить руками вокруг себя в безуспешной попытке заткнуть надоедливый будильник. Спустя какое-то время до меня дошло, что звонит телефон. — Кир, — прохрипела я, — телефон! Никто не ответил, и я поняла, что друга нет дома, а звонит мой телефон. Нашарив его на полу рядом с кроватью, я ответила на вызов: — Алло. На том конце провода женский голос затараторил что-то. Спросонья я никак не могла понять, на каком языке говорят. Поэтому пробормотала: — Кто это? Ничего не понимаю. Наконец, в потоке речи я уловила «Дай-чан». Дай-чан? Дай… Дайки? Я подскочила в кровати и, вслушавшись, поняла, что говорят по-японски: — Дай-чан проиграл! Слышишь? Проиграл! Мне звонила Момои. За прошедшую неделю мой мозг перестроился на русский язык, и поэтому я не сразу разобрала ее слова. А еще, оказывается, я забыла вынуть ту сим-карту, с которой звонила, когда разговаривала с Аомине в последний раз. Поэтому Сацуки смогла до меня дозвониться. — Наша команда проиграла Сейрин? — переспросила я по-японски. — Я тебе об этом и говорю. Аомине проиграл! — взвизгнула девушка. — Что с тобой? Ты спала? — Да. Она опешила от моего прямого ответа: — А… сколько у вас времени? — Не знаю. За окном светло, значит, сейчас день. Момои замолчала. Кажется, она начала понимать, что со мной не ладно. Зато я спросила: — Как Дайки? Ее голос стал злым: — Как ты можешь спрашивать такое? У тебя совести нет… И Момои бросила трубку. Я сидела на кровати и тупо глазела на телефон, не зная, что дальше делать. Мне было сложно поверить в то, что Аомине проиграл. В своё время я жаждала его проигрыша, думая, что парню это поможет. Но когда это произошло, все что ощутила я, было чувство вины. Мне начало казаться, что я внесла свою лепту в этот проигрыш. Представляла, каково ему сейчас — получить два таких сокрушительных удара за столь короткое время. Чтобы немного прийти в себя, я долго стояла под горячим душем. Впервые за неделю, прошедшую с моего приезда, я задумалась о том, что будет со мной дальше. Пришло осознание, что дальше так не может продолжаться. Высушив волосы, я направилась на кухню и съела два больших бутерброда с маслом и сыром, запивая горячим сладким чаем. Закончив с едой, я ощутила явный прилив сил. Во мне появилась решимость изменить существующее положение вещей. Мне нужно было определиться со своим будущим! Но у судьбы обычно свои планы на нас, людей. Ей по барабану наша решимость. Около пяти вечера я услышала, как открывается входная дверь. Понеслась в прихожую сообщить Кириллу, что, наконец, опомнилась и собираюсь взять себя в руки. Но слова замерли у меня в горле — там кроме Кира был кое-кто еще. — Дядя Ильдар! — я с криком бросилась в объятия к новоприбывшему. Это был второй после дяди Толи лучший друг и соратник отца. С самого раннего детства я помню хитрую татарскую улыбку этого невысокого светловолосого жилистого дядьки. У него всегда был припасен вкусный гостинец для меня, но перед этим я должна была рассказать стих или спеть песенку. Увидев его, я по привычке начала вспоминать стихи, но потом одернула себя. Ведь я уже не ребёнок! И его приезд означал только одно — я, наконец, узнаю, что с отцом! — Машунь, ты так выросла, — сказал он, обнимая меня. — Как там папа? — Машунь, зайчик, я сейчас разденусь и все расскажу. Я посмотрела на его лицо и не прочитала ровным счетом ничего. Зато в глазах Кирилла притаилось что-то странное. Внутри меня поднялось нехорошее предчувствие. Мы прошли на кухню. Кирилл начал ставить чайник, и я обратила внимание, что он старается не смотреть на меня. Мое сердце забилось в бешеном галопе, а к глазам подступили непрошеные слезы. Я посмотрела на дядю Ильдара и спросила непослушными губами: — Что с отцом? На его лице появилось грустное выражение: — Машунь, присядь, пожалуйста. Я выполнила его просьбу, сев на табурет. И за секунду до того, как он произнес слова, я все поняла. — Женьку подстрелили. Мне показалось, что холод сковал все тело. Я спросила чужим голосом: — Он жив? Второй лучший друг моего отца ответил: — Да. Сейчас опасности нет. — Сейчас? — переспросила тупо я. — Да, сейчас его состояние стабильно. — А когда было нестабильно? — я понимала, что мужчина что-то не договаривает. — Скажите, все как есть. — Три дня назад. Эти суки подкараулили его у квартиры, где он временно жил, и пальнули два раза в спину. Одна пуля прошла навылет сквозь мягкие ткани, а вторая застряла в легком. Он был на пороге смерти. Но сейчас стабилен. Врачи сказали, что он будет жить. Я видела в его глазах сострадание ко мне. Я видела в его глазах злость на тех, кто это сделал. Потом я перевела взгляд на Кира. И на его лице было только чувство вины. — Ты знал, — сказала я тихо. Друг молчал и я, подскочив, заорала: — Ты знал! И ничего мне не сказал! Табуретка опрокинулась на пол с громким стуком. Дядя Ильдар тоже поднялся: — Машунь, он не виноват. Мы все решили не говорить тебе, пока не будет ясно, выживет он или нет. Не хотели рисковать твоей безопасностью. — Все? Кто это все? — после вспышки гнева мой голос стал слабым, как у котенка. Ильдар вздохнул: — Толик, Нина, я. Кир добавил твердо: — И я. Самые близкие мои люди предали меня. Отец мог умереть, а они под предлогом какой-то извращенной заботы скрывали это от меня. Даже Кирилл знал! Я поняла, почему эти три дня он практически не бывал дома, отговариваясь дополнительными тренировками и встречами со своей очередной девушкой. Он попросту боялся, что я все пойму. Кирилл подошел и взял меня за руку: — Мась, прости. Я же выдернула свою руку и сказала зло: — Не трогай меня! А потом отступила на несколько шагов к двери. Мой друг дернулся было последовать за мной, но дядя Ильдар удержал его: — Кирилл, дай ей время. Я направилась в комнату, шарахнула за собой дверь и упала на кровать. Мой несчастный мозг пытался осознать произошедшее. Я вспомнила отца. Сильного, умного, уверенного в своих силах и, казалось, бессмертного. Мне было сложно представить, что кто-то смог причинить ему вред, что сейчас он лежит в чертовой японской больнице. А я тут валяюсь на кровати и не знаю, что делать. Хотелось выть, реветь, визжать, крушить вещи. Но слез снова не было, и я поняла, что и это не смогу выплакать. Я чуть не потеряла отца, близкие меня предали, я сделала больно Дайки и все еще не могу плакать. Какая горькая насмешка судьбы! Надев наушники, я включила первую попавшуюся песню. Заиграл «Формалин» группы Флер. Она не придет — её разорвали собаки, Арматурой забили скинхеды, Надломился предательский лёд. Её руки подготовлены не были к драке И она не желала победы. Я теперь буду вместо неё. Она плавает в формалине, Несовершенство линий Движется постепенно. У меня её лицо, её имя, Свитер такой же синий Никто не заметил подмены. Она не придет — руки были в змеиной норе, Голова в осином гнезде, А спина в муравьиной куче. Буду я — я из более прочного теста, Я достойна занять это место, Я многое делаю лучше. Действительно, я не была подготовлена к драке — жила какими-то иллюзиями. Отец рассчитывал на меня, а я занималась устройством своей личной жизни. Я была слишком беспечна и самонадеянна! Лежа на кровати Кира, я слушала музыку, смотрела в потолок и ощущала, как уходят все чувства. Лава, кипевшая внутри меня, остывала, превращаясь в твердый черный камень. Поднявшись с кровати, я проверила, когда ближайший рейс до Москвы. Кирилл и дядя Ильдар сидели на кухне и молча пили чай. На их лицах застыло напряжённое выражение. Когда я зашла, они оба поднялись со стульев. — Мась, ты как? — спросил Кирилл. Проигнорировав его вопрос, я сказал: — Дядя Ильдар, через три часа рейс на Москву. А оттуда я полечу в Токио. С Вами или без Вас. Он молча протянул мне свой загранпаспорт, и я пошла в комнату заказывать билеты. Вскоре туда пришел Кир. Сев на кровать, он начал виновато: — Маш, прости меня, пожалуйста. Я хотел тебе сказать, но ты и так была в ужасном состоянии. Я не хотел, чтобы тебе стало еще хуже. — Все нормально, — сказала я ровным голосом. А потом ни мало не смущаясь его присутствия начала переодеваться. Натянула джинсы и водолазку, в которых прилетела в Россию неделю назад. Сложила в свою сумочку кошелек и документы. Заказала такси до аэропорта на ближайшее время. Кирилл молча наблюдал за мной, и на лице друга застыло выражение неподдельной муки. Я обратилась к нему только один раз: — Кирилл, вещи, оставшиеся здесь, можешь выкинуть. Парень хотел что-то сказать, но промолчал и только кивнул. Когда приехало такси, мы вышли в прихожую. Я натянула свои мокасины и толстовку Мидоримы. Сказала спокойно своему бывшему лучшему другу: — Кирилл, спасибо, что предоставил мне кров. Извини за причиненные неудобства. И ушла, не оглядываясь. Практически всю долгую дорогу до Токио мы с дядей Ильдаром молчали, перекидываясь только самыми необходимыми репликами. Он понял мое состояние и поэтому не лез ко мне. Я и вправду ощущала себя застывшей в формалине. Вокруг меня кипела жизнь, но казалось, что ко мне это не имеет никакого отношения. До Токио мы добрались к вечеру понедельника и сразу же поехали в больницу. Я знала, что выгляжу паршиво, а чувствовала себя еще хуже, но надежда на скорую встречу с отцом поддерживала меня. Он лежал в Больнице Токийского Университета — одном из крупнейших и старейших медицинских учреждений не только в Токио, но и во всей Японии. Идя по коридору больницы за дядей Ильдаром, на подходе к палате отца я увидела человека, сидящего на стуле рядом с дверью. Этот добродушный на вид, худощавый, довольно высокий старикан, одетый в костюм, какие носили еще в конце восьмидесятых, всем своим видом сильно диссонировал с окружающей обстановкой. Цепким взглядом он оглядывал проходящих мимо людей, успевая попутно решать кроссворд в газете. На пальцах его рук отливали поблекшей синевой старые вытатуированные перстни, по которым можно было сосчитать, сколько же в свое время ходок он совершил на зону. Георгий Степанович Зинин. Первый раз он попал в тюрьму, когда моего отца еще и в планах не было, и потом был частым ее постояльцем, но последние пятнадцать лет пребывал среди законопослушных граждан, работая на папу. Мне подумалось — любит папка окружать себя такими личностями. В глазах общества они пропащие люди, но отцу, который поверил им, преданы безгранично. Завидев нас, он поднялся. Молча пожал руку Ильдару, а затем заключил меня в крепкие объятия. И я послушно позволила ему. Да и как не позволить, если в детстве частенько каталась у него на закорках, и называла его не иначе как дядя Гого. Вдыхая запах костюма, который застал еще времена Горбачева и ощущая ребрами кобуру его пистолета, я задумалась о том, что выросла среди таких вот мужчин. И это не могло не сказаться на моем характере. Выпустив меня из объятий, старикан сказал: — Машенька, ты уже совсем невеста. Настоящая красавица. — Спасибо, Георгий Степанович. Он похлопал меня по плечу: — Иди к отцу. Толик сейчас там. Кивнув головой, я толкнула дверь палаты. Внутри стоял полумрак — свет давала только тускловатая лампа под потолком. Дядя Толик сидел на стуле с закрытыми глазами. Отец, окутанный проводами, был укрыт одеялом до подбородка. Нижнюю часть его лица скрывала кислородная маска. Тихо пикали приборы, размеренно капало лекарство в капельнице. Пахло антисептиком. Я сделала шаг в сторону кровати. Первый лучший друг моего отца открыл глаза и поднялся стремительно со стула. Но, завидев меня, расслабился: — А, Маша, это ты. Прилетела. Игнорируя его слова, я приблизилась к кровати. Прочистив горло, дядя Толя сказал: — Ладно. Побудь с отцом. Потом поговорим. И вышел из палаты. Я посмотрела на папу. Это был он, но в то же время передо мной как будто лежал посторонний человек. Его глаза запали, подбородок и щеки покрывала отросшая щетина, кожа была мертвенно бледной. Отец выглядел слабым и беспомощным. Я придвинула стул, нащупала его безвольную руку под одеялом и, сжав ее, сказала тихо: — Папка, видишь, как получилось. Я всю жизнь считала тебя неуязвимым. Ты всегда был на сто шагов впереди остальных. Но… Наклонившись вперед, я ткнулась лбом в его безжизненную руку. Слез не было. В моей груди была только бесконечная пустота. Хотелось сидеть так до скончания времен — ничего не решать, не говорить ни с кем. Или превратиться в каменное изваяние и стоять в забытом всеми уголке какого-нибудь парка, наблюдая за неспешной сменой времен года. Усилием воли я поднялась и вышла в коридор. Трое мужчин что-то тихо обсуждавшие, замолчали при моем появлении. Я сказала спокойно, но твердо: — Я хочу поговорить с его лечащим врачом. Первый лучший друг моего отца кивнул: — Пойдем. Я тебя провожу. Какое-то время мы молча шли по коридору. Потом дядя Толя сказал: — Вижу, ты злишься на нас. Может, даже ненавидишь. Я сказала коротко: — Нет. И не кривила душой. Действительно, внутри меня не осталось совсем никаких чувств. Он не сдавался: — Так было нужно. Женька сам бы не захотел подвергать тебя опасности. Я хмыкнула: — А что теперь опасности нет? Мужчина сказал уклончиво: — Мы кое-что предприняли. — Ясно, — мне не было интересно, что именно они сделали. Наверно, похитили кого-то. Или убили. Принцип Талиона — око за око… Около ординаторской мы набрели на предмет наших поисков. Доктор Сата Кентаро оказался человеком среднего возраста и невысокого роста, лысоватым и полноватым. Из-за стекол очков на нас настороженно смотрели умные глаза. — Сата-сенсей, я — Иванова Мари. Спасибо, что заботитесь о моем отце! Полагаюсь на Вас и в дальнейшем! — сказала я и поклонилась низко. Когда я распрямилась, то увидела, как на лице врача проступило выражение явного облегчения. Оставались бы у меня какие-нибудь чувства, меня бы это насмешило. Представляю себе какого страху здесь на всех нагнали соратники моего отца. Ведь никто из них не знает японский язык! Доктор сказал: — Мы делаем все, что в наших силах. Потом он отвел меня в сторонку и рассказал о состоянии отца. Четыре дня назад отец поступил с двумя огнестрельными ранениями. Одна пуля не задела никаких жизненно важных органов. А другая пробила легкое, причинив значительный ущерб. В конце концов они стабилизировали его. В день моего приезда папа был снят с аппарат искусственной вентиляции легких. — Иванова-сан, Вашему отцу ничего не угрожает. Он дышит сам. Мы сейчас вводим ему сильные обезболивающие, поэтому он все время спит. Но через пару дней мы снизим дозировку, и он придет в себя. Поблагодарив врача, я вернулась в палату отца и просидела там всю ночь, слушая тихий писк приборов и наблюдая, как поднимается и опускается грудь отца в такт дыханию. Мои мысли текли неспешной, темной рекой. Я думала и в том числе о том, что скорей всего в этой больнице запрещены ночные посещения, но, тем не менее, вот она я. Никто даже не попытался меня выставить отсюда. Наверно, местный персонал понял, что лучше не связываться с этими странными русскими. А ведь за дверью на стуле еще сидит старикан, который только выглядит добродушным. Да и немощным его вряд ли назовешь. Я-то помню, как легко он поднимал мои двадцать килограмм веса, подсаживая себе на закорки. Да уж, когда мне было пять лет, то все мужчины виделись исключительно как потенциальные лошадки. Утром дядя Толя настоял на том, чтобы я съездила домой: приняла душ, переоделась и отдохнула. Выходя из палаты, я заметила, что Георгия Степановича сменил другой охранник. И этого бритого, быкоподобного товарища я знала в лицо. Выходит в Японию прилетел весь летучий отряд дяди Толи. И как только они визы получили? Представляю себе лица сотрудников паспортного контроля в токийском аэропорту, когда они увидели эту компанию. Провожая меня до машины, дядя Толя рассказал, что уже приходили из полиции. Расспрашивали о ранении отца. Но он заранее договорился с одним знакомым ушлым адвокатом, и тот принял весь удар на себя, заговорив ментам зубы. Домой меня вез еще один старый знакомый. Стас Лебедев. Когда пять лет назад он начинал работать у отца, ему было лет девятнадцать. И был он тогда мальчиком на побегушках. Но сейчас я видела, как спокойно и мастерски он ведет машину, ничуть не смущаясь левостороннего движения. В квартире было тихо, как в читальном зале Ленинской библиотеки. На зеркальных поверхностях виднелся тонкий слой пыли, а воздухе стоял легкий запах затхлости. Несмотря на начало декабря, я распахнула все окна, позволяя свежему воздуху ворваться в комнаты. Стас поднялся со мной. Оказалось, что в багажнике его машины было два пакета с продуктами. Он обратился ко мне: — Мария Евгеньевна, я пойду на кухню. Разберу холодильник и приготовлю что-нибудь. Во мне поднялся протест, что кто-то называет меня по имени-отчеству. Но я одернула себя: всё правильно, это его работа. Потом я закинула свою одежду в стиральную машинку и долго лежала в наполненной горячей водой ванной, чувствуя, как грязь смывается вместе с усталостью. Выйдя из душа, я услышала в гостиной звук работающего телевизора. Сидя на диване, Стас щелкал пультом, перескакивая с одного канала на другой. Завидев меня, парень убавил звук до минимума и сказал: — Мария Евгеньевна, я тут по-быстрому пыль протер и пропылесосил. А еще приготовил яичницу и тосты. Сколько же времени я в ванной просидела? Потом он добавил, глядя на экран: — Ничего не понимаю. До чего ж странный язык. Я плюхнулась на диван рядом с ним, и в этот момент на экране появилось знакомое лицо. Этот старик с жёстким взглядом был среди приглашенных на мой день рождения. Выхватив пульт у Стаса, я прибавила звук: — … семидесятидвухлетний Накаджима Такаюки стал единственным пострадавшим при взрыве неизвестного устройства, заложенного у дверей здания, где находится его офис. Картинка сменилась — на экране появилась покорёженная дверь какого-то здания. Рядом сновали полицейские. — Накаджима-сан получил осколочное ранение руки. В настоящее время ведется расследование. Наши источники сообщают, что покушение может быть связано с тем, чем занимается Накаджима-сан, который известен в определенных кругах столицы. В полиции сообщили, что они сделают все возможное, чтобы установить виновных. Диктор перешел к следующей новости. Щелкнув пультом, я выключила телевизор и сказала, глядя на Стаса: — Ясно, понятно. Парень отвел глаза в сторону, подтверждая мою догадку, что он точно знает, где искать этих самых виновных. Потом он посмотрел на меня и сказал мягко: — Мария Евгеньевна, поешьте, пожалуйста. И действительно, я чувствовала какой-то зверский голод. Поглощая на кухне приготовленную Стасом еду, я раздумывала об увиденном. Халтурно сработали наши ребята. Всего лишь ранение руки? Но потом осознала, что не могли они так ошибиться. Скорей всего, изначально не собирались убивать этого старого якудзу. Диктор сказал, что его фамилия Накаджима. Значит, когда мой бывший телохранитель рассказывал о том, что его воспитал глава, то умолчал, что тот еще и дал ему свою фамилию. После еды я собрала кое-какие отцовские и свои вещи, которые могли бы нам понадобиться в больнице. Весь день я провела в отцовской палате. Пока он пребывал в лекарственных грезах, я сидела тихо рядом с его кроватью — смотрела в одну точку или слушала музыку или читала книгу. Время от времени в палате появлялась медсестра — проверяла показатели. Один раз появился врач. Несколько раз заходили лучшие друзья отца — первый и второй. Потом Стас привез для меня еду из какого-то ресторана, а еще спустя пару часов легкую раскладушку, подушку и одеяло. Я подумала, что проведу ночь с относительным комфортом. Врач сказал, что на следующий день они попробуют снизить дозу лекарств, чтобы отец пришел в сознание. День прошел, наступила ночь. В два часа я все еще не спала, ворочаясь на кушетке и проклиная необходимость снова перестраиваться на токийское время. Отец бесшумно дышал, приборы тихо попискивали. Я пошла в ванную — почистила зубы и умылась. В этот момент мне до зубовного скрежета захотелось выпить сладкой газировки — Фанты или Колы или Пепси — неважно. И съесть какую-нибудь булочку. Мое изнуренное последними событиями тело жаждало сахара и быстрых углеводов. В палате была пара бутылок с обычной минеральной водой, но меня она не устраивала. Взяв телефон и кошелек с мелочью, я выскользнула за дверь. На стульчике снова сидел Георгий Степанович. Он спросил: — Машунь, тебе что-то нужно? Я покачала головой: — Ничего такого. Просто газировки хочется. Он посмотрел на меня с сомнением. Я сказала как можно убедительней: — Я не буду выходить из больницы. Просто спущусь в холл к автоматам. Он согласно кивнул: — Хорошо. Я спустилась в лифте на первый этаж. В холле был только автомат с напитками. Поэтому я взяла апельсиновую Миринду и с наслаждением осушила всю банку, чувствуя, как на языке лопаются шипящие пузырьки. Возвращаться в палату совсем не хотелось, и я решила побродить немного по больнице, надеясь найти автомат со снэками и просто развеяться. В коридорах первого этажа царила тишина, даже персонала не было видно. Пройдя по специальному переходу, я попала в холл соседнего корпуса. Электронный информационный стенд, висевший на стене, поведал мне о том, что на шестом этаже этого двенадцатиэтажного здания имеется автомат с едой. Поэтому я поднялась туда, купила себе сладкую булочку и съела ее, запивая газировкой из новой банки и рассматривая огни ночного Токио сквозь панорамное окно. Утолив голод, я направилась к лифту, намереваясь спуститься вниз и вернуться тем же путем, каким пришла сюда. Я увидела, что лифт находится на двенадцатом этаже и нажала на кнопку вызова. Через двадцать секунд двери лифта бесшумно разъехались в стороны передо мной, и я сделала движение вперед, готовая войти внутрь. В этот момент мое сердце пропустило пару ударов, а по спине пробежали неприятные мурашки. Прямо передо мной стоял Накаджима — мой бывший телохранитель и по совместительству приёмный сын человека, пытавшегося убить моего отца. Одетый в безупречно белую рубашку, стильный галстук, дорогой костюм и в не менее дорогой плащ, он излучал силу и власть. И он был не один. В кабине с ним были двое бритоголовых мужчин устрашающего вида, по-видимому, охранники. И какой-то высокий старик с хитрым лисьим лицом. Мой бывший телохранитель стоял в середине, охранники загораживали его с двух сторон, а старикан шептал что-то, наклонившись к плечу Накаджимы. Мне сразу же стало понятно, кто заменил временно нетрудоспособного главу клана. Из меня непроизвольно вырвалось: — Накаджима-сан… Люди в кабине лифта сделали вид, что меня не существует. Они даже не нажали на кнопку закрытия дверей. Для них я была не более чем пискнувшей что-то букашкой. Мои глаза встретились со взглядом Накаджимы. Я видела, что он, конечно же, узнал меня, но делает вид, что перед лифтом никого нет. Двери начали плавно закрываться, разделяя нас, и в этот момент мне вспомнилось кое-что. Я произнесла негромко его имя: — Юуки… Не знаю, зачем я сделала это. Мне бы радоваться, что эти люди ничего со мной не сделали. Наверняка, они знали, кто я такая. Но какова насмешка судьбы! Мой отец и глава их клана оказались в одной больнице. Если бы я не лишилась всех чувств, то разразилась бы горьким смехом. В этот момент двери снова открылись, и я поняла, что лифт так и не сдвинулся с места. Накаджима вышел молча из кабины, твердо взял меня за руку чуть пониже локтя и, толкнув ближайшую дверь, увлек меня за собой на лестницу. Мы спустились на пару пролетов, а потом он остановился и выпустил мою руку. Из-за позднего часа освещение было приглушено. Я осталась один на один с этим страшным человеком. В голове мелькнули мысли: никто не знает, что я здесь. Начни я сейчас кричать, никто не придет на помощь. Тем не менее, страха не было. Я посмотрела прямо на него и спросила спокойно: — Накаджима-сан, Вы меня сейчас убивать будете? Мне показалось, что его губы тронула легкая усмешка, и мужчина покачал отрицательно головой. Я знала, что мне не стоит его злить, но все же задала вопрос, вертевшийся у меня на языке: — Накаджима-сан, это Вы стреляли в моего отца? Помолчав немного, он сказал: — Моя мать была дальней родственницей Накаджимы Такаюки. Мой настоящий отец погиб еще до моего рождения, а когда мне было пять лет, от болезни умерла и мама. Глава клана взял меня на воспитание. У него не было своих детей, поэтому он вырастил меня, как сына и приемника. Когда клану поступило предложение работать с русскими, я был против, потому что знал, что от этого будет только вред. Не потому что не доверял новым партнерам. Напротив, это было очень выгодное сотрудничество в денежном плане. Но я понимал, что иностранцы не понимают, как устроены такие организации, как наша. Им чужды наши правила. Они не следуют нашему кодексу чести. Поэтому вскоре после начала работы с твоим отцом среди советников главы клана появились недовольные. Им не нравилось, что Иванов-сан ведет дела не только с нашим кланом. Они считали это предательством. Глава — человек старой закалки. Для него верность превыше всего. Он не совсем понимает, что такое бизнес нового времени. И он поддался на их уговоры. Накаджима замолчал ненадолго, а потом продолжил: — Я был против того, чтобы в это дело впутывали дочь русского бизнесмена. И отец послушал меня. Но среди его людей был один честолюбивый выскочка, который решил таким образом проявить свое рвение и организовал покушение. Хорошо, что его затея потерпела неудачу. И он был наказан за свое безрассудство. Он снова замолчал. Я спросила: — Его убили? Я спрашивала это не потому, что во мне горела жажда мести. Мне просто было любопытно. Накаджима сказала холодно: — Ты читаешь слишком много манги. Там одно вранье. Мы не убиваем людей просто так… Тот человек лишился своего имущества и был изгнан из клана. Я хотела спросить про случай в книжном магазине, но он опередил меня: — Те двое в книжном магазине не стали бы причинять тебе никакого вреда. Они увезли бы тебя в тихое место и подержали взаперти в качестве рычага воздействия на твоего отца. Предполагалось, что он мирно передаст дела клану и покинет Японию. Я был против этого, но не мог пойти наперекор главе. Этот человек, за два месяца знакомства с которым я едва ли слышала два десятка фраз, был поразительно правдив со мной. Вот так просто рассказал все какой-то семнадцатилетней иностранной девчонке. Меня начинали терзать опасения, что после такой откровенности, он сломает мне шею и выставит все как несчастный случай. Но в это момент он сказал: — Кто был тот зеленоволосый парень, с которым ты ушла тогда? Я захлопала глазами: — Знакомый моего парня. Но получается… Вы всё поняли? Он легко усмехнулся: — Конечно, понял. Ты сменила одежду, закрыла волосы и лицо. Но я узнал твою фигуру. Мужчина окинул меня взглядом с головы до ног и сказал странным тоном: — Я же два месяца был твоим телохранителем, глупая. Думаешь, я не запомнил твою походку и особенности строения? Я не знала, что сказать. Выходит, Накаджима отпустил меня тогда. Мне нужно было поблагодарить его, но я не могла пересилить себя — ведь он так и не ответил на мой вопрос. Он понял мои сомнения и сказал негромко: — Я не стрелял в твоего отца. Я был против этого. Я спросила: — А Ваш отец в порядке? — Он крепкий старик. Ранение было легким. Но он решил отойти от дел. — Ваш клан теперь будет мстить нам? Он покачал головой: — Если бы это случилось лет тридцать-сорок назад, то так и было бы. Но сейчас другое время. И если клан хочет стать частью современного мира, ему придётся измениться. Это моя главная задача, как нового главы. Накаджима подтвердил мою догадку, что теперь он стоит во главе. Интересно, почему предыдущий глава в своё время отправил своего приемника охранять обычную девчонку? Держи друзей близко, а врагов еще ближе? Я прервала молчание: — Накаджима-сан, позвольте сказать кое-что. Если бы наши люди хотели убить Вашего отца, они не промахнулись бы. Он сделала пару шагов, сократив расстояние между нами до нуля. А потом еще и наклонился немного вперед так, чтобы наши лица разделяло сантиметров десять. Сказал: — Знаю. Поэтому мы и не будем мстить. Было странно видеть его лицо так близко. От него терпко пахло одеколоном и табаком. Мне это показалось странным. Когда Накаджима охранял меня, я ни разу не видела, чтобы он курил. И в машине сигаретами не пахло. Были б мои чувства на месте, я бы занервничала. Потому что мне некуда было деваться — за спиной был лестничный пролёт. А передо мной стоял этот опасный мужчина, старше меня в два раза и по лицу которого невозможно было прочесть, что он задумал. Но я, не дрогнув, выдержала его взгляд. Наконец, он отступил и сказал: — Мари-сан, я чувствую вину из-за того, что ты оказалась вовлечена в эти неприятные дела. Я вижу, что это повлияло на тебя не лучшим образом. Неопределенно пожав плечами, я сказала: — Накаджима-сан, спасибо, что позволили мне уйти тогда. И за то, что не будете мстить нам. Он кивнул. Потом бросил короткое: — Прощай. И начал спускаться по лестнице быстрым шагом. Я поняла, что больше никогда его не увижу. Замерев в каком-то ступоре, я смотрела ему вслед, а когда утих и звук шагов, двинулась к лифту. Благополучно вернувшись палату отца, я еще долго лежала без сна, обдумывая произошедшее. Моей главной мыслью было: все закончилось! Нам не нужно теперь прятаться и не нужно бежать из Японии. Но почему-то я совсем не чувствовала облегчения. На следующий день отец пришел в себя. Я была первым человеком, на ком осознанно сфокусировался его взгляд. И я увидела в его глазах облегчение. В палате также был врач и друзья отца. Хотя он был все еще слаб, но сознание его было ясным. Папка стал прежним собой. Почувствовала ли я что-нибудь? Я ЗНАЛА, что должна чувствовать радость и облегчение от того, что с отцом все хорошо. Но знать не равносильно чувствовать. Когда мы остались вдвоем, выяснилось, что нам не о чем говорить. Я держала его за руку и видела, что он хочет что-то сказать. Наконец, папа выдавил из себя: — Маша, прости. — Тебе не за что извиняться, — сказала я спокойно. Он покачал головой: — Еще как есть. Все эти годы я требовал от тебя слишком многого. Ты жила моей жизнью, а не своей. Я был эгоистом. Я сказала: — Все нормально. Он посмотрел на меня долгим внимательным взглядом. Наконец-то, он ЗАМЕТИЛ. Перед ним была не его сильная, упрямая и дерзкая дочь. Перед ним сидела оставшаяся после нее оболочка. Когда отец снова заговорил, в его голосе послышались неуверенные нотки: — Маш… Но я перебила его: — Послушай, папа. Я вернусь в академию. Насколько я понимаю, все улажено и нам теперь нет нужды уезжать из Японии. Закончу год здесь, а потом поступлю в России в университет, как мы и планировали. Он спросил через силу: — А твой парень? Я пожала плечами: — Аомине-кун, наверно, больше мне не парень. — Наверно? — Ему нужно жить своей жизнью. А я буду делать то, что должна. — Но, Маша, я же сказал, что ты можешь делать то, что хочешь и быть там, где захочешь! — сказал отец горячо. Вот только я перестала понимать толком, что такое «хотеть». Разве можно чего-то хотеть, когда в груди одна пустота? Я видела, что этот разговор страшно утомил отца. Поэтому сказала: — Папа, пожалуйста, отдохни. Я побуду с тобой сегодня и завтра, а в пятницу вернусь в школу.***
Идя в пятницу по коридору школы, я раздумывала о том, что прошло всего две недели с того момента, когда я была здесь в последний раз. Две недели назад был обычный школьный день. Две недели назад я была другой. В наушниках играл старый хит Мадонны «Frozen». Там были такие строки: You're frozen …You're broken …Now there's no point in placing the blame And you should know I suffer the same Ты скован холодом. Ты разбит. Теперь некого винить, и ты должен знать, что я тоже страдаю. Сказано, как будто про нас с Аомине. До звонка оставалось три минуты. Я остановилась около двери, ведущий в мой класс, и стояла там какое-то время, незамеченная никем. Все были на месте, только мой стол пустовал. Учитель писал что-то на доске, готовясь к уроку. Аомине сидел, подперев рукой щеку, и безразлично смотрел в окно. Я пыталась нащупать в себе хотя бы отдаленное эхо былого чувства. Я любила его когда-то? Я все еще люблю его? И снова: умом я понимала, что чувства, которые я испытывала к Аомине, не могли испариться просто так. Но понимать не равносильно чувствовать. Мне придется встретиться с парнем лицом к лицу. И придется ответить за ту боль, которую я ему причинила. Я переступила порог класса.