(Не)забывай

У них две реальности. Та – в которой чистая ненависть, желание скрутить белую шею, вонзиться зубами и высосать всю кровь, как вампир. И та – в которой это непонятные чувства, отчаянно незнакомое тепло в душе и желание не отрывать взгляда от расширенных зрачков человека напротив. Та – в которой будет жизнь после единственного произнесённого слова и взмаха палочкой, жизнь, в которой будет чего-то не хватать, но ты никогда не сможешь заполнить пустоту. И та – которая сейчас, в которой слишком много противоречивых чувств, где они не могут выжить, потому что одновременно хочется и целовать, и убивать. – Грейнджер... Грейнджер... Ты правда этого хочешь? Лицо распухло, глаза покраснели, а щёки мокрые от слёз. Она сидит перед ним на полу, заплаканная, совсем не красивая (зато его). – Не знаю. Она уже ничего не понимает. Слишком запуталась в своих чувствах. – Не знаешь. Усмехается. Как-то злобно. Тонкие губы презрительно кривятся. – Да какого чёрта ты не знаешь?! С размаху бьёт её по лицу (невесомо проводит по щеке). Потому что бесит невозможно, потому что руки дрожат, потому что последнее, чего он ожидал – нежелание отпускать и проклятые чувства в карьих глазах. Он ждал гриффиндорской твёрдости, вечной рассудительности этой грязнокровки. Но никак не сломленности хрупкой девушки и бессильных слёз! Она отшатывается от резкого удара (от обжигающего прикосновения). Перестаёт плакать. Смотрит широко распахнутыми глазами. Жалобно и жалко. – Я пожиратель, Грейнджер! – кричит Драко, наверняка срывая голос. Дёргает рукав рубашки, обнажает метку, тычет ей под нос. А Гермиона снова заходится в рыданиях. Складывается пополам. У него больше нет сил. Он хватает её за волосы, поднимается сам и её тащит за собой. Затем отходит на несколько шагов. Смотрит со стороны. Она горбится, не поднимает голову, тихо шмыгает носом. – Гермиона... – шёпотом, почти нежно. С чего вдруг по имени? Сам же всё усложняет (хотя он и она – единственное, что в его жизни однозначно, ведь всё так безнадёжно ясно). Делает больнее и себе и ей. Но иначе не может. Она поднимает взгляд. Как же она его сейчас ненавидит (всё наоборот)! Почему он так мучает её? А Драко тоже ненавидит (конечно, очень смешно, ври дальше). Наверное. Он понятия не имеет, что творится между ними. – Грейнджер! – грубо (слишком мягко). – Ну что ещё? Что ты хочешь, чтобы я сделала? У меня и так уже нет сил, – медленно произносит она, едва ворочая языком. – Я больше не могу. На переферии сознания начинает развиваться мысль, что он не должен делать ей больно. Только вот сделает в любом случае. – Просто скажи, что ты хочешь, чтобы я произнёс чёртово заклинание. И всё. Больше ничего не будет (нет, будут ещё большие мучения, ведь пустота хуже страданий). Он не может без её согласия. Это ведь и её воспоминания. – Но я не хочу! – громкий голос прорезает тишину Выручай-комнаты. Бросается к нему. С надрывом, с отчаянием. Целует, буквально повисая на шее, кусая его губы. Среди тьмы и бесконечной боли в душах обоих вдруг вспышка ничем не объяснимого огня. Сначала это была ненависть, но что между ними теперь? Знакомый вкус, запах, от которого кружится голова, тело, которым никогда не насытишься. Драко сжимает её рёбра. Кажется, аж до хруста. Он и сам, если посмотреть правде в глаза, не хочет. Потому что она не просто эпизод в жизни, не просто тело, в которое он отчаянно вбивался и сходил с ума от оргазмов. Потому что с ней, чёрт возьми, настоящие чувства. Только что им делать? Всё это так неправильно. И так безвыходно. Они не хотят, но обязаны. Слишком поздно поняли, слишком поздно взглянули правде в глаза, слишком рано выбрали сторону. Метку на руке жжёт. Она касается её ледяными пальцами, сжимает, будто пытается вытравить с его белоснежной кожи. Перехватывает голубоватые дорожки вен. У него аж рука немеет (ну же, убей, Грейнджер, пожалуйста). Драко вжимает её в шкаф, тот самый шкаф, откуда вчера достал мёртвую птицу. Если он не перестанет её целовать и не произнесёт, наконец, ненавистное заклятие, они сами станут такими же, как это несчастное животное. Холодными, неестественно скрюченными в предсмертных судорогах (лучше тотчас умереть, испытав Аваду, чем отпустить её). Гермиона ни на секунду не отрывается от его губ, вцепилась острыми ногтями в плечи мёртвой хваткой (а, может, они сейчас просто задохнутся в неистовом поцелуе и не придётся страдать). Тихо стонет ему в губы. Он разводит коленом её ноги. Бесцеремонно задирает юбку и просовывает руку под трусики. – Течёшь как сука, Грейнджер. Гермиона возбудилась от ощущения безумия и безысходности. Потому что сейчас всё для неё слишком. Эмоции взлетают до мрачных небес. Она чувствует, как в бедро что-то упирается. – Кто бы говорил, Малфой. Сейчас не время, сейчас решается их судьба (но если не сейчас, то никогда больше). Они выбрали неподходящий момент. Хотя у них все моменты неподходящие. Только вот иначе никак. Нет сил бороться с собой. Она тянется к его ремню, судорожно расстёгивает брюки. Он рывком снимает их вместе с бельём. В следующий миг он поднимает её, подхватив за ягодицы, а её ноги обвиваются вокруг её талии. Малфой совсем не церемонится. Он резко входит в неё, на всю длину, наверняка даже причиняя боль, ведь терпеть невозможно, когда времени так мало, а Грейнджер так лишает рассудка. Горячо, узко, влажно. Она кусает губы, чтобы не закричать (стонет в полный голос). Жёстко, грубо (чувственно до сжимающихся лёгких). Двигается, будто нанизывая жертву на острый клинок кинжала. А жертва уже совсем не сдерживается, кричит так, что под сводами помещения раздаётся эхо. И слишком больно, и слишком хорошо. Это запредельное напряжение во всём теле и желания слиться ещё сильнее, чуть ли не поглотить друг друга. Их дыхания сталкиваются, будто волны океана бьются о скалистый берег. Быстрее, сильнее, до самого конца, до самого пика. Туда, где не останется ничего, кроме ощущения полного невладения собой, отрыва от земли, потери реальности и, наконец, никаких границ и запретов между ними. Совсем не синхронные стоны, звучащие, кажется, на весь Хогвартс, гортанные рыки, сменяющиеся нежным исступлённым шёпотом. Вспышки перед глазами, шум в ушах, на секунду остановившееся сердце... ...И резкая пустота. Он отпускает её. Ставит на ноги. Она медленно сползает по стенке шкафа. Он опускается на пол рядом с ней. Странное чувство. Будто не осталось ничего. Лишь отступающая пульсация где-то глубоко внутри – напоминание о том, что только что было но закончилось. Об иллюзии, которая растворилась. – Маленькая репетиция того, что нас ожидает? – горестно усмехается Гермиона. Это будет такая же пустота после чего-то отчаянного, сильного, яркого, действительно настоящего. Она, кажется, уже смирилась (гриффиндорцы никогда не соглашаются с волей судьбы). – Наверное. Знал бы я, какого это. Жить, потеряв что-то действительно имеющее значение. Совсем не больно (убийственно, невозможно). Каменный пол в комнате совсем холодный. Как могильные плиты. Но им всё равно. Они два приговорённых, ожидающих казни. – Что теперь? – спрашивает Гермиона. – Ничего. Давай просто посидим. И они сидят. Прижимаются друг к другу и молчат. Хотелось бы сказать многое. Жизни на всё не хватит. Поэтому ни слова не произносят. Это какое-то безумие. Всего три недели прошло. Как может быть, чтобы за такой недолгой промежуток времени (за целую вечность) полностью перевернулся твой мир. Три недели Драко чинил шкаф. Три недели в его жизни была чёртова (любимая) Грейнджер. Она, разумеется, боролась со злом. И ненавидела проклятого пожирателя (а почему ты никому не рассказала, а почему ты раз за разом оказывалась в его постели, а почему ты так и не спросила у него, что он делает в Выручай-комнате, хотя он и не смог бы скрыть от тебя правду? Струсила, Грейнджер? Или слишком любишь его и не хочешь ничего знать?) Пожалуй, за это время они вместе прожили целую жизнь. И она будет существовать вне пространства и вне времени, застыв, как точка в навеки замороженной вселенной, параллельно тем бесконечным и пустым жизням, что им предстоит прожить отдельно. – Мне вот интересно... – голос Грейнджер прорезает воцарившуюся тишину. Драко кривится. Она всегда была не в тему, всегда слишком много болтала (он обожает её голос и хотел бы слушать его вечно). – Что тебе интересно? – Если бы в другом месте, в другое время, мы бы... – Нет. Он и мысли допустить не может, чтобы хоть при каких-то жизненных обстоятельствах у них всё сложилось. Это невозможно. Они слишком разные, их взгляды слишком разные, их судьбы слишком разные. Их миры никогда не состыкуются (плевать, он бы хотел быть всегда рядом с ней, пускай даже в сущем аду). Что ж, им не о чем жалеть, ведь они толком ничего не успели (они оба сожалеют о будущем, которое могло бы у них быть). Тогда почему так больно? Будто внутренности вырезают, а ты, при том, никак не умрёшь. Слишком мучительно. – Пора, – говорит Малфой. Скоро должны появиться пожиратели. Грейнджер, конечно, не знает. Да и если бы ей сказали, что сейчас Волдеморт начинает захват мира, она, очевидно, никак бы не отреагировала, ведь всё её существо занято другим. Они не могут больше ждать. Ещё секунда – прощаться будет сложнее. Драко касается руки Гермионы. – Постарайся хотя бы не сдохнуть, Грейнджер. Говорит с привычной ухмылочкой и безразличием (а в глазах бесконечность беспокойства и неприкрытый страх за неё). – А ты не попади в Азкабан. Ведь у тебя не будет меня, чтобы я носила тебе передачки. (Она бы схватила его и никуда не отпускала, потому что слишком боится за него). Снова долгий взгляд. И она опять начинает плакать. Не сдерживается. Это же невыносимо! Драко знает, что нужно делать. Драко знает, что должен сам начать, потому что она не сможет. Драко поднимает палочку. – Нет, – шепчет Гермиона искусанными губами. Что угодно дальше – только не это. Но он сохраняет холодный рассудок. И знает, что у них нет выбора. К сожалению, всё против них. И им придётся пожертвовать чем-то. Чем-то важным (самым главным). – Давай. Насчёт три. Мы сделаем это вместе. Один. – Грязнокровка, смотри куда прёшь! Гермиона задирает голову, едва не касаясь носом подбородка ненавистного слизеринца. – Заткнись, Малфой! Он толкает её так сильно, что она, не удержавшись, летит в стену и больно ударятся затылком. – Бешеный! – кричит ему вслед. – Сама дикарка! – Сбавил бы спеси, когда папаша сидит в Азкабане. Гермиона никогда не была агрессивной стервой. Но сейчас не сдерживается. Малфой резко разворачивается к ней, в два прыжка оказывается рядом и упирается острым концом палочки ей в ключицу, замечая, как в вырезе блузки часто вздымается грудь. Боится, поганая грязнокровка. – Не смей говорить про моего отца! – шипит ей в лицо, касаясь своим дыханием её губ. – А то что? Даже в таком незавидном положении она умудряется смотреть с вызовом. – А то убью тебя. И он совсем не шутит. Он действительно может убить, потому что слишком сильно ненавидит. Два. Дурацкие непослушные волосы Грейнджер развиваются на ветру. Он смотрит прямо в карьи глаза, метающие молнии. – Я всё видела, Малфой! – И что же, расскажешь своему дружку Поттеру, посоветуешь ему поскорее метнуть в меня Авадой, чтобы спасти человечество? Гермионе хочется бессильно закричать. Она понятия не имеет, что делать. – Малфой, я ведь знаю, ты не можешь быть одним из них. Ещё лучше! Мерзкое человеколюбие. Сейчас она будет его спасать и наставлять на путь истинный. Драко думает о том, что можно было бы сейчас совсем по-маггловски свернуть ей шею. И никто их не увидит с этой стороны холма. Убить Грязнокровку собственными руками был бы для него величайшим наслаждением. Он хватает её за горло. Сжимает. Её глаза расширяются от ужаса. – Закрой. Свой. Поганый. Рот. Но Гермиона не настолько напугана. Она бесстрашно выхватывает палочку и направляет в его грудь. Сдавленно хрипит: – Отпусти. – А что ты мне сделаешь? Ему смешно. Она гриффиндорка. Значит, и мухи не обидит. Отпускает её. Отходит на несколько шагов. Поднимает руки, демонстрируя пустые ладони. – Давай, Грейнджер. Ты же меня ненавидишь. Ждёт. Новый порыв ветра, у Гермионы снова волосы в глазах. Она откидывает их нервным движением. Медленно поднимает палочку. Она действительно его ненавидит. Да, она гриффиндорка, но не Рон и не Гарри. Ей самой решать, как быть. Она не такая как все они! Она сильнее (сломленнее). Она хочет. Она жаждет. Направляет палочку на Малфоя и вдруг с отчаянием выкрикивает: – Круцио! Он, конечно, не ожидал. Драко падает, корчится на земле, кашляет. Слишком сильная боль. Хуже смерти. На смену ярости приходит страх. Гермиона убирает палочку и спешит к нему, падая на колени подле теперь уже обездвиженного тела. Малфой медленно открывает глаза. – Не ожидал. Грейнджер чувствует экстаз. Потому что смогла сделать то, что никогда не делала она и не сделает ни один из её однокурсников. Потому что помучала проклятого самовлбюлённого Малфоя... Но в тоже время боль. Потому что Драко сейчас валялся на земле из-за её непростительного заклятия. Потому что из-за этих проклятых и непонятных ей самой чувств, она переступила запретную черту и, кажется, теряет себя. Потому что ей было страшно. Потому что она не хотела, чтобы он... Гермиона плохо понимает, что делает. Она резко наклоняется и целует Малфоя. Впервые. Он ещё не отошёл от Круциатуса, но сейчас чувствует ещё больший шок. И, неожиданно для самого себя, зарывается пальцами в густые каштановые кудри, перехватывает инициативу себе, отвечает на жёсткий безумный поцелуй. Три. – Обливиэйт! – два решительных (дрожащих) голоса произносят хором. Всё изначально было обречено. Темнота. Зияющая, чёрная, бесконечная. Свет. И снова выручай комната. – Грейнджер?! Драко удивлённо смотрит на девушку, стоящую перед ним. Подумать только! Как её сюда занесло? А что если она догадается о назначении шкафа? Нет-нет, она же слишком тупа для этого. – Малфой?! Что ты здесь делаешь? Гермиона тоже в недоумении. А ещё не помнит, как сюда попала. Должно быть, задумалась о чём-то. – Я прогуливаюсь. А вот ты, грязнокровка, мне мешаешь, – пренебрежительно произносит он. А сам прижимается к дверце шкафа, чтобы та, чего доброго, не открылась. – Совершенно не желаю испытывать тошноту от твоего общества, – фыркает Грейнджер. И резко развернувшись, идёт к выходу. Только вот... Что-то не то. Она будто ощущает недосказанность, так и оставшуюся висеть в душном воздухе. Драко провожает её взглядом. И также ощущает нечто эфемерное, ускользающее, мелькающее в исчезающем во тьме образе. Затем он хмурится, трясёт головой и резко отворачивается к шкафу. Подсознание иногда творит с тобой удивительные вещи. Но это, право же, сущие пустяки.