Соответствие

Гюнтер не заметил, когда это началось. Когда его маленькая девочка выросла и начала расцветать, как нежный бутон самого прекрасного в мире цветка. Гюнтер помнил Гизелу неуклюжей торопыжкой, неспособной высидеть занятие музыкой, несносной задирой с разбитыми коленками, которые приходилось исцелять ежедневно (пока она не научилась делать это сама), и трогательной малышкой, которой он читал сказки на ночь. Он помнил ее ребенком, а когда очнулся − увидел юной девушкой. С заметными, упруго торчащими грудками, округлыми бедрами и первыми попытками кокетства. Тренировалась Гизела, конечно, на нем: на ком же ещё, кроме обожаемого приемного отца? Гюнтер учил ее этикету сам, желая видеть у дочери идеальные манеры, а она все схватывала на лету. И старалась изо всех сил, желая соответствовать ему, блестящему аристократу из рода фон Крайст, которого уже давно ставили в пример всем окружающим. Гюнтер знал, что ему нет равных как в манерах и знаниях, так и во владении клинком: он потратил тысячи часов, чтобы этого добиться и заслуженно гордился собой. Крайсты должны ослеплять и затмевать всех, а это непросто, когда ты окружен красивыми и талантливыми мазоку. Гизела всего лишь хотела быть хорошей дочерью и обожала его, как отца. А Гюнтер смотрел на нее и начал видеть ее мать. Ее тяжелые зеленые косы и серьезные глаза. Ее хрупкие руки и плечи, в которые он утыкался лбом, воя от нестерпимой боли, в день ее смерти. Гизела была ее дочерью. Но не его. О настоящем отце Гюнтер не спрашивал, взяв на себя эту роль. Он любил мать Гизелы и готов был принять все: чужого ребенка, слабое здоровье, недовольство родни из-за неравного брака. Он любил, был любим, и счастье переполняло его, пусть и недолго. Он обещал ей позаботиться о Гизеле. Он не имел права думать о той иначе, чем о дочери. Но Гизела смеялась ее смехом, учась танцевать, кружилась в объятиях Гюнтера и была такой же серьезной и прилежной, как ее мать. А Гюнтер вспоминал, как прятал лицо между полными, мягкими грудями, как, замирая от восторга, расцеловывал белые бедра, как дразнил языком дивную розу меж ее ног, слушая гортанные стоны и бессвязные мольбы. И в его душе рождались темные, недостойные желания. Не в душе, нет. В теле. Он хотел вернуть свое счастье. Мечтал, чтобы она снова была с ним. Он мог сделать Гизелу ее заменой. Вырастить, выучить, соблазнить, взять в жены. Это было приемлемо, и Гюнтер сумел бы сделать ее счастливой. И получил бы все, чего желал. Гизела не была болезненной, как ее мать, они прожили бы долгую жизнь, полную радости. Нет, не смог бы. Не получил. Неприемлемо. Это были отвратительные мысли, недостойные лорда Гюнтера фон Крайста. Ему удалось раздуть гнев на себя, подавивший плотские желания. Пришлось отдалиться от Гизелы, чтобы не подвергаться искушению, но это была необходимая плата за сохранение ее невинности. Если бы Гизела заметила и дала понять, что его желания взаимны, он бы не выдержал. Но Гюнтер был старше и мудрее, ответственность лежала на нем, а не на ней. Он должен был стать для нее непривлекательным. Гизела не терпела слабаков. И Гюнтер принялся лить слезы, устраивать истерики и публично страдать. Растоптанная репутация не значила ничего в сравнении с защитой Гизелы от его похоти. Пусть лучше стыдится, чем влюбляется. Хотя видеть жгучее разочарование в ее глазах все равно было больно. Прошли годы, затем десятилетия. Гизела выросла жесткой, грозной и решительной девушкой. Стала военной целительницей, но строила солдат не хуже сержанта, за что ей дали соответствующее прозвище. Образ хрупкой, прелестной леди так и не сложился, и Гюнтер окончательно успокоился. Это − его дочь, его малышка. Не она и никогда ею не станет. И дочь любила его. Как отца. Но иногда Гюнтер замечал на месте валькирии нежную орхидею. Гизела умела быть очаровательной и женственной, когда хотела. Умению создавать нужный образ и безупречно носить его, она научилась от отца. Совершенная леди фон Крайст. Способная добиться всего, чего хочет. Гюнтер не торопил ее с замужеством, но про себя думал, что примет любой ее выбор. Лишь бы только Гизела не выбрала своего больше не идеального, а потому доступного приемного отца.