В Нурменгарде не празднуют Рождество...

Куинни поняла, что в Нурменгарде не празднуют Рождество где-то в двадцатых числах декабря, за несколько дней до праздника. Замок, обыкновенно холодный и чересчур помпезный, будто нарочно сверкающий исключительно ледянистыми оттенками, был пуст. Не в том смысле, что здесь практически не встречались многочисленные последователи Грин-де-Вальда, имена и лица которых не отпечатались в ее памяти; пустовали комнаты. Именно тогда волшебница поняла, что Нурменгард — самый яркий пример благородной немецкой архитектуры. Не было ничего лишнего. Такие вещи, как милые безделушки, статуэтки с мягкими изгибами, фотографии — все они не имели места быть. Даже в комнате Розье, казалось бы, типичной француженки, Куинни не увидела ни одной фоторамки или ароматической свечки. Наверное, еще сказалось и то, что большинство спален не имели хозяина, который мог бы поставить на подоконник хотя бы блеклую фиалку. И это вводило Голдштейн в недоумение: зачем столько комнат? На следующий день, когда обеденный зал начал понемногу пустеть, она поспешно отставила так и недопитую чашку с чаем, с довольством отметив, что ее руки почти не дрожат. От этого замечания девушка преисполнилась уверенности в себе и смело вскинула голову, увидев заинтересованный взгляд разномастных глаз.  — Вы хотите что-то спросить, мисс Куинни? — вывел ее из оцепенения ровный голос. Пожалуй, ей все-таки стоит отметить, что Геллерт Грин-де-Вальд — полная противоположность того типа мужчин, которые ей нравятся. Полная противоположность дорогого Якоба. Статный и уверенный в себе, он мог привлечь чье-либо внимание, сам не проявляя заинтересованности к собеседнику. Выделяясь на общем плане этого серого мира, он увлекал любого идеей Общего Блага, впрочем, чаще последователей интересовало лишь их собственное. Как и Куинни. Бедный Якоб…  — Я… Я хотела узнать… — потерянно лепетала легилимент, совсем упустив тему только начатого разговора. Это, быть может, самая глупая черта в ней — уметь читать мысли других, но постоянно теряться в своих собственных…  — Ну же, мисс Куинни, — Геллерт показательно спокойно отхлебнул немного кофе, — Мы ведь с Вами договаривались, что у Вас не будет от меня никаких секретов. Разве можно построить Новый Мир на сплошном недоверии? Грин-де-Вальд явно… понял её заминку немного по своему, но то и к лучшему. Не стоит лишний раз показывать, какую легкомысленную особу он держит подле себя, хотя, наверное, это и так всем известно. Даже Винде, милой Винде, которая так любезно помогала ей все время, что она находится здесь.  — Я просто… Хотела поинтересоваться, — осторожно отвечает Куинни, нервно сжимая в тонких изящных руках салфетку. Геллерт почти заинтересованно приподнимает бровь и, скрестив пальцы, подталкивает её к продолжению фразы немым вопросом. Девушка знает, что мистер Грин-де-Вальд не обладает должным терпением. Тем более он не должен отвечать ей лично, ведь с самого первого дня приставал к ней для этого Розье. Однако Куинни медлит.  — Уже двадцать второе декабря, я имею в виду… — она запинается лишь на секунду, как приостанавливается на вершине холма телега, прежде чем стремительно поехать вниз, — …В Нурменгарде не празднуют Рождество? Легилимент замирает, как испуганная лань; как замерло её сердце, когда она впервые увидела замок, в смеси чуждого даме страха и необъятного восторга.  — Нет, мисс Куинни, мои последователи больше любят Самайн. Вот и все. Краткий и лаконичный ответ, точка в их разговоре, поправленные мозолистыми пальцами рукава белой рубашки, прежде чем набросить поверх неизменное пальто, и едва слышимое «Приятных снов». Грин-де-Вальд удалился из столовой, оставив после себя смешанные чувства, недопитый коньяк и аромат мужского парфюма. «Браво, Голдштейн, ты снова все испортила…»

***

Винда Розье — как воплощение женственности и элегантности, с неизменно ровной походкой, неважно, вышагивает она среди улочек Мадрида или перешагивает трупы на поле сражения. Взгляд — один из тех, которыми одаривает тебя воистину умная и лукавая женщина, западающий в самую душу и выжигающий там дыру. Тёмный бархат обтягивает изгиб бёдер, перетекает в изящную талию, охватывает белокожие плечи. Помада исключительно алая, отчего губы напоминают закатные блики на бокале вина. Либо кровоточащую рану. Винда Розье — как олицетворение всего самого-самого, мужского идеала, настоящая Королева Ночи. Как живое напоминание того, что рядом с ней Куинни выглядит сущей девчонкой, только получившей свои первые каблуки. Девушка тяжело вздыхает. Как бы ей хотелось быть такой же неприступной крепостью, как эта сильная женщина, но она понимает, что такому не бывать. Разница их характеров, как разница между павлином и утенком. Куинни не завидует. Никому и никогда, ведь только с виду у всех людей жизнь складывается просто идеально, но стоит вслушаться в их мысли, как ты понимаешь, что все твои проблемы просто ничто. Куинни не завидует никому, кроме Винды. Связано ли это с тем, что Розье прекрасный окклюмент? Голдштейн не знает. В мрачных раздумиях проходят ещё три дня. Двадцать пятое декабря, Рождество, самый значимый праздник для всего мира, абсолютно ничто — для светлого замка в горах Австрии. Куинни слишком больно в этот день. Каждое Рождество они проводили вместе с Тиной, вдвоём готовили штрудель и обменивались подарками, сидя у камина. Толкали друг друга в снег и заливисто смеялись. Сейчас это все словно относилось к другой Куинни, легкомысленной и доброй девушке в розовом халате. Не к «мисс Голдштейн», одной из последовательниц идей Общего Блага и верной стороннице Геллерта Грин-де-Вальда. Не такой уж и верной, в самом то деле.

***

Быстро сталкивались друг с другом тоненькие спицы, на каждой новой петельке отливая холодным серебряным блеском. Камин притягательно трещал, согревая теплом всю нежно-персиковую комнату, которую можно обогреть и парой нужных заклятий. Шарф тоже, в принципе, можно связать с помощью магии. Просто совсем не хочется. Просто так проще отстраниться от реальности, стараясь не думать о том, что, не присоединись она к Геллерту Грин-де-Вальду тогда в Париже, она сейчас сидела бы в уютной компании Ньюта, Якоба и Тины. Скорее всего, Нюхлер нашёл бы её шкатулку с украшениями и стащил бы оттуда пару серёжек, а Пикетт уминал рождественское печенье втайне от Ньюта. Тина бросала бы смущенные взгляды на Скамандера, получая не менее застенчивые в ответ. Но этого не будет ни в этом году, ни, скорее всего, в следующем. Скорее всего, вообще никогда не будет. Куинни бросила Тину, бросила свою любимую сестренку, и та вряд ли когда-нибудь её простит. От этого по сердцу словно ножом хлещет, становится больно-больно, настолько, что Голдштейн только и может отложить незаконченное вязание и, уткнувшись лицом в собственные ладони, заплакать, не боясь размазать макияж, не боясь покрасневших глаз и щёк. Плакать, пока с губ не будут срываться неровные хрипы, пока слез не останется совсем. От рвущих душу мыслей отвлекает какой-то шум за дверью, что заставляет на секунду замереть и задержать дыхание. Каждый день Нурменгард засыпает примерно в десять часов вечера, сейчас же без четверти двенадцать. Кому могло прийти в голову шататься по мрачным и холодным коридорам? Не желая томить себя ни секундой больше, Куинни за несколько шагов оказалась у массивной двери, открыв её и с удивлением обнаружив, что перед ней никого нет. Вниз по спине пробежали противные мурашки. Она точно слышала что-то, что сейчас просто не имеет возможности разглядеть. Маленький огонёк Люмоса загарается на изящной палочке, освещая длинный коридор и незаженные светильники. Проходя мимо дверей, Куинни пыталась успокоиться. В конце концов, навряд ли это призраки, ведь, насколько она запомнила из разговора с Виндой, замок возведён не слишком давно, примерно ровесник Криденса, значит, здесь ещё никто не успел умереть. Тонкий голосок здравого смысла шептал, что ей не зря запретили спускаться в подвалы. Кто знает, что Грин-де-Вальд делает с неугодными людьми. Волшебница потрясла головой. Геллерт хороший мужчина, может, слегка пугающий, холодный, но он не станет пытать или убивать кого-то просто из-за того, что тот помешал ему когда-то. Перед глазами поплыли мутными буквами заголовки газет. «Последователи Грин-де-Вальда убили группу мракоборцев»; «Найдены изуродованные тела пропавших месяц назад волшебников»; «В Адском Пламени погибло семеро авроров, пытавшихся задержать Геллерта Грин-де-Вальда». Куинни хочет убедить себя, что ей просто показался весь этот шум, потому что сердце громко падает куда-то в пятки от того, куда зашли её мысли. Каким бы ни был этот волшебник, он обещал ей, обещал мир, в котором ей наконец-то найдётся место. Он обещал всем тем, кто пошли за ним, значит, цели оправдывают средства, даже если эти средства приводят её, Куинни, в ужас. Она устала жить в страхе. А Геллерт Грин-де-Вальд обещал, что никто из волшебников больше никогда его не испытает. Ноги сами вели Голдштейн обратно в комнату. Ступив на полосу света напротив дверного проёма, Куинни потушила Люмос и удивлённо замерла. За несчастную пару минут комната преобразилась: по стенам вились разноцветные гирлянды, волшебным образом переливающиеся множеством оттенков; в самом углу комнаты стояла украшенная елка высотой в пять футов, под которой радостными цветными обертками переливались коробки и коробочки разных размеров; камин украшали несколько веточек омелы, но самое волшебное во всей картине — невесомые снежинки, падающие с потолка. Как только девушка попыталась поймать одну такую, она сразу же исчезла, не коснувшись руки приятным холодком. На столе стояла открытая бутылка вина и один наполненный бокал. Ещё один находился в мозолистых пальцах грозы всей Европы, с довольной ухмылкой поглядывающей на неё. На Геллерте были чёрные брюки и темно-синяя рубашка, — о, Мерлин, Куинни, где все твоё воспитание и скромность?! — растегнутая на несколько первых пуговиц. Кажется, Грин-де-Вальду было абсолютно плевать на то, что приличный мужчина должен прикрывать свою шею. Кажется, ему было плевать на метающиеся мысли Голдштейн, в полной мере отражавшиеся на её лице.  — С Рождеством, мисс Куинни. И Куинни понимает, что пропала окончательно.