I don't wanna fight, baby It's like I told you If you stay, I'll stay
Чимин вампиров не боится. Бояться, все же, стоит чего-то по-настоящему опасного: ядовитых змей, пожаров, автомобильных аварий. Юнги еще, когда тот замечает, что кто-то — не будем называть имен — опять прикончил его любимый шоколадный брауни втихомолку. Последний замечает чиминов пристальный взгляд и откладывает книгу, которой был занят целый час или около того — достаточное количество времени, чтобы Чимин успел заскучать за вниманием. — Хён, — тянет он, плавно вскарабкавшись на кровать, и устраивается поудобней, подмяв под себя ноги. — М? — Юнги приходится отложить перевернутую обложкой вверх книгу на тумбочку рядом, чтобы не помялась в случае чего, и он ложится на спину, складывая руки под головой. Взгляд — расслабленный, заинтересованный, мягкий. Юнги сам по себе сейчас — такой мягкий. Мя-гонь-кий. Футболка мятая и штаны в клетку, на голове полный хаос — какие пушистые прядки, так хочется пальцами в них путаться и прочесывать. Чимин хихикает над своими мыслями, наклонившись немного вперед. — Ты когда-нибудь, — произносит он, скатываясь до самого шепота, заставляя Юнги тем самым на секунду задержать дыхание в предвкушении, — Встречал вампира? И откидывается назад, удовлетворенно наблюдая за вздрогнувшим хёном с застывшей на его лице маской неподдельного удивления. Но тот возвращает себе безмятежный вид довольно быстро и усмехается. — Думаешь, я в таком случае лежал бы сейчас с тобой? — его глаза на одно долгое мгновение скрываются за веером коротких пушистых ресниц, и тени от них полосят его щеки — Чимин засматривается, почти позабыв суть разговора, — Скорее гнил бы где на кладбище — пара метров под землю, — заканчивает Юнги, и его рука — он думает, что вполне незаметно — опускается на твердое чиминово бедро, не скрытое тканью свободных домашних шорт. Тот делает вид, что совершенно не обращает внимания и невинно улыбается. — Разве? — склоняет голову к плечу — пара темных прядей, спавших на глаза и умильное выражение лица, — Думаю, справиться с вампиром не так уж сложно. Уголок губ Юнги дергается, но тот не улыбается, только напрягается всем телом. — Хочешь сказать, ты бы справился? — большой палец его руки мягко оглаживает теплую кожу, ненавязчивым жестом сдвигая край шорт выше. Чимин прослеживает за ним взглядом и красноречиво закусывает губы. — Да я любого из них — на раз два, — кивает он и пальцы складывает пистолетиком — утыкается им хёну в ткань футболки на груди, — Пау, и нет его. — Обязательно это учту, — отзывается Юнги, даже кивает медленно в подтверждение, и мелькает в его взгляде что-то тяжелое — Чимин не успевает заметить: в следующую секунду он уже лежит на лопатках, хохоча, пока прохладные руки уже оглаживают его ребра под футболкой. «Щекотно, хён» — хочет сказать он, но давится смехом. «Я так чертовски сильно влюблен» — рвется наружу, но он ничего не успевает произнести, прежде чем губы Юнги уже касаются его собственных. «Не хочу, чтобы это заканчивалось»***
Вампира и правда прикончить — проще простого. Чимин знает, Чимин — умеет. Он возвращается в штаб охотников на закате, совершенно вымотанный очередным заданием: в этот раз кровосос попался особо проворный, быстрый. Чимин быстрее — он домой, вообще-то, торопится, дома Юнги — пять непрочитанных в телефоне — жарит самые вкусные на свете панкейки и откровенно скучает — скриншоты описаний с полдесятка разных фильмов на сегодняшний вечер во вложениях. Чимин второпях докладывает начальству о проделанной работе, запирает экипировку и оружие в именном шкафчике и тщательно отмывает лицо и руки от засохших кровавых потеков. Сегодня чисто не получилось: почти по локоть в красное окунулся и заработал широкую ссадину через бровь — что Юнги скажет еще подумать нужно. Когда Чимин, натянув бейсболку максимально низко на глаза, тихонько прокрадывается в полутемную квартиру, он уповает на то, что Юнги мог задремать на диване и не выскакивать встречать. Чимин прекрасно помнит, что Юнги предпочитает засиживаться допоздна за работой и спать весь день напролет. — Так, а ну-ка, — светильник в коридоре зажигается мгновенно, стоит ему только сделать шаг через порог. Юнги щурит один глаз, становясь спиной к свету, и руками упирается в бока. Лохматый, пропахший ароматом выпечки и очень, очень бодрый — Чимину совершенно не хочется с ним объясняться, его хочется сжать в руках и уткнуться носом в треугольник между плечом и шеей: он так удачно выглядывает из широкого ворота кофты. — Привет, хён, — бурчит он, неловко посмеиваясь, и пытается проскользнуть мимо Юнги в комнату, но тот на ходу ловко подцепляет пальцами козырек его бейсболки, скидывая ее назад с чиминовой головы. Тот шикает и сдается сразу — развернувшись лицом, разводит виновато руками, — Да, я дурак слепой и снова врезался в косяк, пока шел и витал в облаках. Да. Ругайся. Юнги осматривает его с ног до головы внимательно, задерживается взглядом на ссадине и смеется, качая головой. Он притягивает Чимина к себе, заставляя уткнуться лицом в ключицы, неуклюже обхватив руками, и осторожно мажет губами по лбу рядом с красным росчерком. Глубоко вдыхает. Они оба понимают прекрасно, что косяки таких царапин не оставляют. Чимин нехотя отлепляется от него через некоторое время, когда стоять на подкашивающихся от усталости ногах становится уже совсем некомфортно, и получает еще один поцелуй — прямо в порозовевшую щеку. Он жмурится от удовольствия. — Пойдем, промою и заклею пластырем, — Юнги тянет его в сторону ванной, аккуратно прихватив пальцами за рукав футболки. — А еще раз поцелуешь? — хихикает Чимин, но, встретившись со скептичным взглядом обернувшегося хёна, бурчит: — Ну, чтобы не болело. Юнги тихо смеется ему в ответ, качает согласно головой и усаживает на ванну, а сам начинает рыться в ящиках в поисках аптечки. Его пальцы прохладные, и когда он обводит ими покрасневшую кожу вокруг ссадины, прежде чем промокнуть ее кусочком бинта, жжение стихает. Чимин завороженно следит за тем, каким сосредоточенным становится его лицо и как мелькает в глазах беспокойство, стоит Чимину слегка вздрогнуть от особо сильного нажатия. — Юнги, — роняет он, заверив, что ему ничуточки не больно. — Да? — тот осторожно крепит пластырь на его бровь, для убедительности поводив по нему пальцем с нажимом и уже не обращая внимания на то как морщится Чимин. — Ты линзы новые купил? Юнги стопорится над аптечкой, к которой развернулся, чтобы убрать медикаменты. Его спина напрягается на мгновение, но уже через секунду он кажется таким же расслабленным, как и раньше. — М-м, да? — отзывается погодя, — Не нравится? — Тебе идет, — честно отвечает Чимин и ласково оглаживает взглядом замершую фигуру парня, — А почему именно красный? Выглядит натурально так, — он хихикает. — Захотелось чего-то, — Юнги запинается, подбирая слова, и все не торопится вновь повернуться лицом, — Поярче. Убери здесь, я пока пойду сниму их, а то забыл совсем. Он спешно покидает ванную, аккуратно прикрыв за собой дверь и оставляя Чимина в одиночестве. Тот сжимает пальцами край ванны до побеления костяшек, болтает ногами, оторвав их от пола, и упорно старается ни о чем — совсем ни о чем — не думать. В его пальцах — использованный кусочек бинта, испачканный в красном. Почему именно этот цвет, Юнги?***
— Хён, вот объясни мне, как это происходит, — Чимин всплескивает руками и повыше натягивает на себя одеяло. Юнги оборачивается к нему, мимоходом клацает выключателем: свет в комнате гаснет, и Чимину требуется добрых полминуты, чтобы уловить его едва различимую фигуру в гуще теней, замершую в дверном проеме. — Мы, кажется, одной и той же едой питаемся, — продолжает Чимин, и темнота не дает ему уловить, как по губам Юнги проскальзывает кривая ухмылка, — Но при этом из нас двоих именно ты выглядишь так, словно месяца три в рационе держишь одну только воду. Ты точно нормально ешь? Спишь вроде как обычно, за этим уж я слежу. Со стороны двери доносится неопределенный смешок, и Чимин мгновенно вспоминает глубокие тени, залегшие у хёна под глазами, его осунувшийся вид в последнее время и впалые щеки. Внутри тугим клубком сворачивается беспокойство — Юнги ведь сказал бы ему, случись что-то плохое? Хочется верить в положительный ответ. — Думаю, это из-за работы, — доносится наконец до него негромкий ответ, — Просираю все дедлайны, волнуюсь и выгляжу как мертвяк. — Может, стоит уделить время отдыху? Хочешь, отпрошусь на неделе с работы, и весь день будем гулять на свежем воздухе, есть вкусности, а потом еще сутки валяться в кровати и ничего не делать? — Предлагаю исключить пункт с прогулкой — все остальное мне нравится, — хитро тянет Юнги и стаскивает с себя футболку, запульнув ее куда-то в сторону стола. Чимин только тихо смеется и тащит на себя край одеяла, чтобы дать ему улечься рядом. Хочет почесать переносицу — и натыкается на каркас очков. — Ой, снять забыл. Включи свет, мне нужно футляр найти. Через секунду на одеяло рядом с ним приземляется искомая коробочка, а Юнги падает под бок и зарывается лицом в подушку. — Хэй, ты как понял, где он? Темно, — бурчит Чимин, убирая очки, и притыкается поближе к хёну, почти залезает сверху, уткнув подбородок ему меж лопаток — и ощущает себя таким безмерно счастливым, что впору к щиколоткам железные гири привязывать — чтобы не взлететь. Юнги под ним расслабленный, умиротворенный — такой родной, что дыхание спирает. Они вместе, кажется, уже целую вечность. Вечность длиною несколько месяцев — кто вообще ведет временной отсчет, Чимин, будь его воля, оставался бы так навсегда. — У меня в роду затесались кошачьи, — бурчит Юнги в подушку, и в словах его слышится улыбка. Чимину вдруг страшно хочется эту улыбку поцеловать — легко и ласково. Он делает это, едва только хён поворачивает к нему голову, изобразив совершенно неправдоподобный кошачий мяв.***
Чимин срывается с места, едва только Намджун успевает произнести обеспокоенно: — Тэхена подрезали. На связь не выходит уже семь минут. Он сиюминутно оставляет форму, чисткой которой занимался, и опрометью бросается к сложенному в стороне оружию. — Локацию скинь, — роняет дрогнувшим от волнения голосом, прикрепляя к поясу кольт. Про себя твердит, мол, не поддавайся эмоциям, трясущиеся руки ни к чему, когда на кону стоит жизнь одного из охотников. Он не зря не хотел отпускать Тэхена одного: он юнец еще, опыта почти никакого, ну куда он в одного на вампира пойдет? Нужно было стоять на своем тверже, не поддаваться уговорам и жалостливому «я так много тренировался, хён! пора уже попробовать самому». Намджун тоже отличился: отпустил его, бестолкового, не подумав, что запала в Тэхене больше, чем разума — кто знает, может, он наткнулся на кого древнего, и счет сейчас уже не на минуты идет — на секунды буквально. Чимин второпях экипируется, хватает мобильный и, накинув куртку, бежит на выход. Виноватый взгляд Намджуна игнорирует. Тэхен последний раз выходил на связь в пяти кварталах от штаба — далеко его, конечно же, никто бы и не отправил. Чимин пересекает проулок за проулком, нервно поглядывая на время и чутко следя, не подает ли сигналов его донсэн. Обычное дело, казалось бы — вовремя прийти на помощь кому-то, попавшему в руки вампира. Это, черт возьми, его работа — выручать их, бедолаг. Но все переворачивается с ног на голову, стоит осознать, что там — в реальной опасности — их непоседливый донсэн. Старательный, охочий до знаний, готовый поддержать каждого, кто в шаговой и не очень доступности, что бы ни происходило. Чимин ненавидит волноваться за близких, говоря откровенно. Он на секунду жмурится. А что, если бы там был Юнги? На его месте. Мотает головой и ускоряется. Нет-нет-нет, это слишком. Он бы от дрожи во всем теле, наверно, даже курок взвести был бы не способен. Голыми бы руками разорвал. В таком случае. Тэхен неожиданно обнаруживается спиной подпирающим облезлую стену дома в одном из полутемных проулков. Чимин почти задыхается от облегчения, когда, подлетев к нему, обнаруживает, что тот всего лишь в обмороке. На шее — два крохотных прокола выглядывают из разорванного воротника куртки, слившиеся в одну две багряные дорожки вниз под одежду, маска с лица слетела и жалко висит теперь на одном ухе. Живой. Убедившись в этом, Чимин вскакивает, нашаривая пальцами оружие на поясе. Если вампир еще рядом, то нужно устранить его как можно скорее и, схватив Тэхена, мчаться в штаб, сдать его в заботливые руки Сокджина и успокоиться уже наконец. И успокоить остальных. Он медленно обводит подворотню взглядом, напрягшись и вслушиваясь в каждый малейший звук. Натянут как струна, собран и готов в любое мгновение броситься в атаку. Пальцы крепко сжимают увесистый кольт, и тяжесть его — знакомая, приятная. Не то что бы Чимин наслаждался своей работой — убивать, наверно, нравится одним лишь умалишенным. Но одно дело — забирать жизни людей, другое — обезумевшей от голода, жестокой и беспощадной нечисти. Единицы из них можно отнести к терпимым — его орден даже сотрудничает с парочкой, подписав огромную кучу обязательных к исполнению договоров. Но те и не смеют покушаться на живых людей: довольствуются пакетиками с донорской кровью и правил придерживаются. Боятся за сохранность своей шкуры. Остальных же, тех, кто мирно сосуществовать, усмирив свои аппетиты, не согласен, приходится не иначе как устранять. Без какой-либо толики жалости. Чимин медленно поворачивает голову и — наконец — замечает их. Два ярко-красных огонька, выглядывающих из темноты. Они совсем не справляются с контролем цвета глаз, едва учуют запах свежей крови. — Одно резкое движение — и дыра в голове тебе обеспечена, — произносит он громко — так, чтобы наверняка быть услышанным, и взводит курок, направляя кольт в сторону темного угла, — Поверь, я не промахиваюсь. Присмотревшись, он умудряется разглядеть очертания фигуры: вампир медленно поднимает руки, признавая поражение, и делает шаг к свету. — Стреляй, — доносится с его стороны, — Я безоружен. Чимин вздрагивает. — Такому как ты оружие ни к чему, — произносит он вмиг севшим голосом. — Я перед тобой — безоружен. Совершенно. Свет фонаря падает на его лицо, открывая его обзору. В ногах мгновенно разливается слабость. Чимин целится — пистолетом, взглядом — и последний задеть способен больнее в сотни тысяч раз. А что, если бы там был Юнги? Нет-нет-нет, это слишком. Он бы от дрожи во всем теле, наверно, даже курок взвести был бы не способен. И руками бы — не разорвал. Доступ кислорода словно перекрывают: как бы ни силился, вдохнуть не выходит, и наливается тяжестью рука — кольт удерживать невыносимо. Чимин и не удерживает — опускает его, пораженно трясет головой и медленно стягивает с лица маску. Та падает маленьким комком ему под ноги, и это заботит его меньше всего сейчас. Юнги зрительного контакта ни на единую секунду не разрывает, шагает вперед, рукавом утирая кровь с губ — размазывает больше, только внимание акцентирует и — не то чтобы Чимин не знал. Догадывался, подозревал, упрямо игнорировал очевидное и признавать — принимать — напрочь отказывался. Намного ведь проще сделать вид, что ты наивен и прост как дважды два. Для себя самого проще — и терзать себя ночами не придется, если просто закрыть глаза на факты, выдумать себе, что — черт возьми, эти странности — они у каждого. Пусть и у тебя будут — какие угодно. Любым приму, только оставайся со мной. Пожалуйста. — Будет лучше, если ты все же спустишь курок, — роняет Юнги, и голос у него ломается, скатывается в шепот, бьет под дых и не дает и слова связать. Будет лучше, если Чимин спустит всю обойму. Себе в грудь — и перестанет уже чувствовать, как корежит и выворачивает изнутри. Он момент оттягивает, он им почти что давится. — Какого… — давит он из себя, — Какого черта ты… Что-то такое мелькает во взгляде Юнги, отчего Чимин едва заметно вздрагивает. — Пацан случайно попался под руку: слишком сложно сдерживаться, когда пять месяцев — ни капли. Он задыхается. Вновь — не имеет возможности даже слово в ответ вымолвить, и руки влажные, еле удерживают кольт: почти разжимаются от бессилия пальцы. Пять месяцев. Они, черт возьми, вместе — пять месяцев. Были. Маленькая вечность — она только что нашла свой конец, похоже. Еще с утра он за Юнги бы — через огонь, воду, хоть в самое адово пекло, и его любой проблеме бы искал решение яростно и неустанно, на что угодно бы пошел. Но такие проблемы, они ведь… не решаются. Потому что Юнги — опора, якорь, дом. Юнги — полный гардероб черных шмоток, шкатулка с сережками до плеча, коллекция вин за холодильником и собрание лучшей классической музыки на ноутбуке. Юнги, он — тосты на завтрак джемом мажет под Шопена. Жарит самые вкусные в мире панкейки, помогает раздеться заботливо, если сил уже не остается ни на что, ночами не спит никогда и следит обязательно, чтобы куртка Чимина сезону соответствовала. Он создает самую удивительную музыку в своей студии, цитирует в легкую труды Декарта и И — Чимина любит также — до невозможного. — С тех пор как ты стал моим, не мог заставить себя прикоснуться к крови — совсем, — продолжает Юнги через какое-то время. Продолжает — говорить и Чимина — разламывать. Разбирать по кусочкам до самого фундамента и основания, — Был омерзителен сам себе, потому что с самого начала знал, кем ты являешься, и ни себя самого, ни тебя тем более, не мог убедить, что ничего из этого, — он взмахивает рукой, указывая на запачканный багровым рукав, — Я никогда не желал. Все, чего хотелось — оставаться с тобой как можно дольше и почувствовать себя — хоть ненадолго — не кровожадным чудовищем, а, — он запинается и шумно набирает в грудь воздуха, — Человеком. Чимин не сдерживается и смеется — надрывно, истерично и отчаянно. Рукой зарывается в волосы, тянет — как если бы маленькая боль могла вырвать его из реальности, словно и не было ничего. Не случалось. Так хочется — до страшного сильно хочется — отмотать время назад и никогда сюда не приходить, Тэхена на задание не пускать и кутаться дальше в ложь, но — вместе. Потому что за один миг чувство, что оплетает сердце титаном, из груди не выкорчевать. Потому что Есть одна истина: Чимин был влюблен в Юнги еще до того, как увидел его впервые. — Год назад, еще в академии, — произносит он, подняв на Юнги глаза, и взгляд его — сталь и лезвие — режет, — Засев в музыкальном классе, я ревел и бился в истерике, потому что тогда еще не хватало смелости дать отпор тем, кто пытался самоутвердиться за мой счет. Я вовремя заслышал чужие шаги и спрятался в шкафу, прежде, чем ты вошел и сел за фортепиано, — он отворачивает голову в сторону, прикусив губу, потому что так не вовремя — когда очень, очень нужно сказать — захлебывается в словах, — Потом каждый день туда приходил и слушал тебя, следил через щель меж дверцами шкафа, едва сдерживаясь, чтобы не чихнуть от пыли повсюду и не выдать себя. Он не говорит, не признается, что на самом-то деле, его, Юнги, музыка — она спасала. Ее хотелось пропустить сквозь себя, внутривенно, прямо до сердца, ее хотелось слушать бесконечно, потому что появилась она для Чимина в момент, когда он был разбит особенно сильно, когда осколки себя собирать было особенно сложно и раняще. Он не говорит, но Юнги и не нужно слышать, он знает все, знает, как если бы это было любому известной истиной. — Мне нравилось думать, что твоя музыка — лечит, — продолжает Чимин, криво усмехнувшись, — Нравилось думать, что ты играл именно для меня. — Я и правда, — прерывает его Юнги, дернув плечом, — Играл для тебя. Есть одна истина: Юнги был влюблен в Чимина еще до того, как увидел его впервые. — Думал, что приду в тот класс единожды, пока был занят мой постоянный, — его взгляд темнеет, и Чимин завороженно наблюдает за тем, как сжирает постепенно привычный карий цвет багровую радужку, — Я почувствовал запах твоей крови, едва переступил порог комнаты. Этот запах — он сказал мне: это — мое. Особенное. Что ты — для меня, каким бы ни оказался. И я не смог пройти мимо все последующие разы, когда шел заниматься. Садился и играл, ощущая твое присутствие. Из Чимина вырывается нервный смешок — он качает головой потрясенно, силится дышать глубоко — выходит рвано, прерывисто. — Значит ли это, что твоя тачка чуть не сбила меня тогда на парковке не совсем случайно? — усмехается он, вновь подняв глаза. — Как знать, — отвечает Юнги, поймав его взгляд, и отвернуться уже не выходит, — Я не был готов тебя упустить. — Лучше было столько времени притворяться и помирать от жажды, да? — бросает Чимин слишком резко для того, кто старается сохранять спокойствие из последних сил, и надеется, что не сквозит в его голосе привычная забота и волнение. Ему слишком хорошо известно, насколько мучительной может быть для вампира жажда, и он совершенно не хочет думать о том, что творилось с Юнги все это время. Он не хочет позволять себе беспокоиться более. — Лучше. Так я хотя бы мог оставаться рядом. Чимин только кривится, отступает назад, краем глаза улавливает все еще не пришедшего в себя Тэхена — ему ведь нужно в штаб скорее — и вновь с головой окунается в реальность, где причина их встречи здесь — отвратительная, бесконечно жестокая, колкая. Он с этим, кажется, совсем не справляется. Он поворачивается вновь к Юнги, обводит его фигуру взглядом, цепляется за красную полосу на белесой щеке, за волосы растрепанные, намеренно избегает смотреть в глаза, все также искренне боясь потонуть, захлебнуться, остаться. — Уходи, — произносит он, прежде, чем в — хочется верить — в последний раз смотрит ему в лицо открыто и спокойно, — Просто, блять, уйди прочь. Тот остается на месте, не шелохнувшись, и всю тяжесть чиминова взгляда выдерживает стоически, ни единым жестом не выказав, как полосует его этот взгляд изнутри. — Стреляй, — глядит прямо, бесхитростно, говорит ровно, хотя от отчаяния почти трясет, — Без тебя это все, — он сглатывает, — Никакого не имеет смысла. Я буду возвращаться, — Чимина бросает в дрожь, огромные усилия приходится приложить, чтобы не сорваться на крик, не дать волю рвущемуся навстречу сердцу, — Возвращаться к тебе до тех пор, пока не перестану дышать. Чимин все давится воздухом, горечью, не смотрит на него более: упирается взглядом в бледного, замершего без движения Тэхена и сказать все хочет — придется поискать смысл в чем-то еще. Не говорит — потому что его любовь все еще — безграничная, светлая, трепетная. Потому что в голове набатом стучит: такие, как Юнги, на раз-два из жизни не исключаются. Через это не перешагнешь, не избавишься. Чимин, он, все еще — не желает совсем избавляться. Проще себе самому из кольта девять граммов серебра сразу в лоб — чтоб наверняка, чтоб не приходилось душить изнутри все то теплое, глупое, что у него к Юнги остается. Он делает шаг к Тэхену, поднимает безвольное тело и разворачивается, чтобы бросить на Юнги прощальный взгляд, но тот уже стоит почти вплотную, едва задевая ношу в его руках одеждой, Чимин не вздрагивает даже. Вампиры — удивительная скорость реакций. Вампиры… они ведь не все чудовища, правда? — Ему нужна помощь, — произносит он, преодолев себя, — Не стой у меня на пути. Пальцы Юнги оглаживают его щеку ласково, бережно — он не отшатывается, не отстраняется, позволяет и мечтает о том, чтобы просто выпасть из реальности, исчезнуть, не ощущать его так ясно и так знакомо. Юнги вздыхает совсем обреченно, отчаянно, качается вперед, и его губы привычно мягкие и на вкус отдают металлом. Чимин не отшатывается, не отстраняется, позволяет и мечтает о том, чтобы это просто не заканчивалось.***
Тэхен подлетает к нему, когда Чимин сворачивает экипировку и не особо аккуратно запихивает ее в герметичный пакет. Он улыбается ему и целую минуту тратит на то, чтобы отлепить от себя его загребущие руки. — Черт, Тэхен, я же не на другую планету отправляюсь, — ворчит он. — Какая разница! Ты уезжаешь, и кто теперь меня тренировать будет? — скулит тот в ответ, облапив вновь со спины, и приходится с этим ценным грузом разбираться с оставшейся частью формы. — Намджун. Персонально. Специально попрошу его, чтобы с тобой был пожёстче. Тэхен сопит обиженно ему в спину, слушая, как довольно Чимин со своих же слов посмеивается. — Ты ведь будешь мне звонить? — бурчит донсэн ему в толстовку, из-за чего слова разобрать можно еле как, — И писать. И приезжать. Нет, я к тебе сам приеду! Вместе с Чонгуком. — Если он вообще согласится с тобой куда-либо поехать, — хихикает Чимин и получает мстительный тычок под ребра, — Ладно тебе, мы еще увидимся на неделе перед отлетом, отлепляйся. — Хён, — тот и правда отцепляет руки и становится перед Чимином — руки в бока, лицо серьезное до смехоты, — Пообещай, что если попадешь в беду, то скажешь мне обязательно. Я к тебе с любого континента примчу на помощь. Никогда не забуду, что ты меня спас, хён. Чимин только и может, что, удивленно приоткрыв рот, глядеть на него. Лишь через пару мгновений, отмерев, он все же притягивает Тэхена к себе, обнимая крепко, успокаивающе. Смеется. Тот снова что-то бурчит, уткнувшись носом в ткань толстовки, и на этот раз ни единого слова не разобрать. Чимину и не надо — он понимает все прекрасно. Тэхен носится за ним хвостиком, пока он складывает форму и сдает оружие, пока подписывает документы о неразглашении и прощается с остальными, направо и налево раздавая обещания свидеться в ближайшее время и выпить по старой памяти. Тэхен провожает его к выходу, но на улицу по просьбе Чимина не выходит: следит внимательно за тем, чтобы его хён застегнул куртку и намотал покрепче шарф — и выпускает в свет. Во тьму, на самом-то деле: на город уже опустились сумерки, и Чимин, сделав шаг в сторону от штаба, наконец вдыхает хрупкий морозный воздух полной грудью. И — ждет. Ждет, пока на глаза не попадается знакомая красная шапка и пальто — черное, разумеется. Пока не прослеживает взглядом за приближающейся к нему фигурой. — Со всеми переговорил напоследок? — изо рта вырываются клубы белесого пара, когда Юнги произносит это, настигая его и аккуратно поправляя криво повязанный шарф. — Тэхен, наверное, никогда не простит мне того, что я сбегаю, — отвечает тот невпопад, засмотревшись на то, как Юнги, сосредоточившись на шарфе, задумчиво проводит языком по губам. Хочет сделать также. — Никогда — слишком громкое слово. Думаю, пройдет неделя, и он уже будет ныть тебе в трубку о том, как сильно скучает. — Да. Наверняка. Чимин стоит напротив Юнги, перекатывается с носка на пятку, цепляясь замерзающими пальцами за шлевки на его пальто, и все думает, правда ли, что некоторые вампиры умеют читать мысли? Слишком много у них в арсенале припасено всякого, от них чего угодно ожидать можно. «Поцелуй меня, ну же» — твердит он про себя и, прежде чем Юнги, наклонившись вперед, вторит его мыслям, замечает его хитрый взгляд. Вампиры — странный народ. Мало кто из них идет с людьми на контакт и не все они способны приспосабливаться к быстрому темпу человеческой жизни, но среди них также остаются те, кто готов многим пожертвовать ради человека, способного их принять. Чимин жмурится, подается навстречу Юнги, приоткрывая губы и крепко сжимая пальцами его плечи, и совершенно теряется в ощущениях. Вампиры… они ведь не все чудовища, правда?