Перфоманс

Когда свет фар проезжающей под окном машины кромсает тьмы, у Чжэнтина не остается иного выбора, кроме как — посмотреть Ынги в глаза. Пустота. Безжизненность, блики на остекленевшей поверхности; хуже опьянения, хуже смерти — безразличие. Еще одна проезжающая мимо машина; пятна света стекают с потолка по стенам на пол, темнеют нефтяной лужей, возможно, разъедают пол. Чжэнтина тоже — разъедает. Ынги. Острые ключицы. Незаженная сигарета. Чжэнтин вдыхает сигаретный дым, выдохнуть — забывает. Точно так же забывает еще миллиард вещей, забывает о своей гордости и о том, что чужие обещания неизменно пустые, неизменно лживые, неизменно… Ничего неизменного нет. И даже кажущаяся бесконечной черная полоса в какой-то момент становится серой: светлее, светлее, светлее, ты почти достиг. Очередной свет фар. Ынги ничего не говорит, даже не двигается; это скульптура — твердит себе Чжэнтин, сжимая пальцами край рубашки, — просто разрушь ее. Разрушь одним словом, едким, как кислота, как неоправданные поступки, как чертовы взгляды; не в тот день, не на того человека, не от того адресата. Но Чжэнтину бы — сбежать от этого; от разговора и пустого взгляда мертвой рыбы, от никотиновых туч и ртутных дождей, от асфальтированного мира. Движение по вертикали, только не разобрать: где низ, где верх, существует ли запад, восток, север, юг; компас срывается в чернильную тьму и исчезает без всплеска; стрелка в последний раз указывает на S, в грудь — Ынги. Вертикаль соприкасается с горизонталью, когда Чжэнтин устает бежать и падает, разбивая колени. Багровые лепестки умерших растений под кожей, рубиновые струйки — на. Нелепые пластыри; хромота; Чжэнтина ломает город: горизонталь накладывает на вертикаль чтобы взорваться и — одним больше, одним меньше. Минус на минус дает плюс — гласит на воротах их серого мирка. Минус на минус дает Хон Ынги — исправляет про себя Чжэнтин, когда туман перед глазами рассеивается и грудь сжимает не так сильно; легкие наполняются воздухом; сердце вновь бьется; словно в насмешку, Ынги протягивает ему руку. И как последний дурак, как образец доверчивости и наивности, как опьяневший и дезориентированный — Чжэнтин хватается за нее; за эфемерное тепло; за обманчивое ощущение собственной важности; верит, что кто-то в нем нуждается. Кто-то. Не Ынги. Лунный свет стекает серебром по волосам Ынги, по скулам и до губ; Чжэнтин пальцами стирает его, мажется и мажет; хотелось бы губами; хотелось бы ощущения его губ на своих; его дыхания на ухо; его шепота; его. Пронзающая жалость. Не добрые сказки, не преувеличенная реальность, не гротескные чувства драмы ради. Лишь комната три на четыре, открытое окно, поддающийся дыханию ночи тюль, безразличный Хон Ынги и томящийся невзаимностью Чжу Чжэнтин. Лунный свет обжигает; что ж, это правильно; ревнивый свет, не любящий медь волос Чжэнтина; солнце — гаснущего, — в его душе; пожара под кожей; курящихся свечей в сердце. Ынги выдавливает улыбку. Чжэнтин давится чувствами; до надсадного кашля; до слез на глазах; до чужого горького сожаления. «Забудь», — хочется пожать плечами, примерить на себя роль того, у кого все хорошо. «Возвращайся к своим друзьям, к тому милому мальчику. Оставь». Вертикаль отдается диагонали, подстраивается; Чжэнтин подстраивается под чужие интересы. Апофеоз частиц — он крошится. Тьма сгущается, машин мимо не проезжает, свечи тухнут одна за другой; у ветра отвратительное дыхание. «Что-ж», — срывается с губ вздохом. — «Исполни модерн на моем мертвом теле. Станцуй вакинг на моих костях. Закончи брейк-дансом на моей могиле. Хотя бы так почти память обо мне». Может быть, стоит — «если я не окончательно безразличен тебе». ... Катарсис... Ынги стирает из контактов чей-то номер; Чжэнтин заочно знает чей. Рвутся наушники, разбивается экран смартфона; с ним с тишина разлетается как под выстрелом. Чжэнтина осыпает осколками; Ынги невредимый. Безразличный. Холодный. Вежливая улыбка — уголками губ. У Чжэнтина вкус крови во рту; языком обводит десны; металлическая горечь; в горле комок. Медленная смерть от яда в венах и артериях — до сердца считанные сантиметры. И нет агонии лишь потому, что экспрессия растрачена, актерский талант утерян, остаток сил и выносливости отложены в запас, но не использованы в итоге. Саундтрек к гибели главного (второстепенного?) персонажа — сиплое дыхание Ынги, шелест лунного дождя, скрежет сдвигаемой вертикали. На горизонтали с одной стороны загорается рассвет, с другой мерцают звезды. Непрофессиональный перфоманс. Место действия — мы. Дата и время: пока дыхание остается на стекле утренних сумерек. Артист? Артист? Артист? Каждый раз — новый. Одним больше, одним меньше. Чжэнтин закрывает глаза, когда Ынги берет за руку. Длинные пальцы. Холодная ладонь. Слишком сухая кожа - пожалуйста, заботься о себе. И не слышит ничего. Очередная машина; свет; дешевые декорации; кровь с уголка рта; медь волос меркнет, блики на кончиках ресниц. Пусть — занавес.