* * *
Последние дни ноября в Стамбуле были особенно холодными. Наряду с прочими проблемами, Ибрагим в целом видел в каждой мелочи огромную проблему. Поход намечался только через полгода – и причём, спасибо Сулейману, приблизительно в мае. А любому мужчине в расцвете сил в такую ужасную жару захочется выехать с семьёй на карете куда-нибудь подальше, в Эдирне, в Бурсу, просто на море. Но это же султан. Паргалы давно подметил для себя (за часы изнурительных бесед с порой излишне поэтичным Мухибби), что их дорогой падишах очень любил решать проблемы. Причём создавать их он любил не меньше. Кстати, должно будет подметить, что решать он их любил по-особенному… как-то, можно сказать, исподтишка. Другими словами, если уж совсем грубо: «Взвалю на другого, скажу, что сделал сам». Так и тут. Ибрагим с крайне недовольным лицом вкушал виноград в саду дворца, когда заметил, что к нему подошёл не кто иной, как новый управитель покоев султана – Малкочоглу Бали-бей. – Паша Хазретлери, – с лицом, не выражающим ровным счётом ничего, статный, высокий, мужественный мужчина поклонился Великому визирю. – Здравствуй, Малкочоглу. Как ты? – обмен любезностями в данной ситуации выглядел странно: Ибрагим натянул на лицо стандартную высокомерно-ироничную улыбку, вытянув два пальца с виноградинкой чуть дальше уровня ушей. – Прекрасно, паша. Я пришел к вам с донесением от Повелителя из Измита. Ибрагим принял серьёзное выражение лица и поднял бровь. – Вот как? Я слушаю тебя. Бали-бей оглянулся, чтобы убедиться в том, что рядом нет излишне любопытных ушей. – Повелитель приказал вам сопровождать Хюррем Султан. Она сегодня через пару часов отправляется в Измит. Ибрагим отвернулся, раздражённо выдохнул и скривился. – Я понял. Шехзаде или Михримах Султан тоже едут? – Нет. Остаются здесь с Хатидже Султан и Валиде Султан. – Хорошо. Если это всё, ступай, – визирь небрежно махнул рукой, так и не повернув головы. Управитель покоев быстро удалился, оставив пашу размышлять дальше в одиночестве. Паргалы эта затея совершенно не нравилась. Сопровождать эту рабыню к падишаху – всё равно что сближать злейшего врага с лучшим другом. Причём, кто был врагом, а кто другом, сомнений не вызывало. Ибрагим устало потёр переносицу и откинулся на подушках. Почему всё так не вовремя? И почему именно он? Ну, допустим, наложница не может покинуть дворец, тем более, одна. Ну, допустим, она мать шехзаде и должна ехать с кем-то из членов семьи падишаха… но почему именно он? Хотя… кто ещё остался? «Наверняка сама Хюррем не в восторге от этой затеи…» – почему-то подумал Ибрагим, но быстро списал свой «интерес» к мыслям султанши на негодование от приказа. Однако что-то внутри страшно заскрежетало и заёрзало. Не знай он свой организм досконально – подумал бы, что нервничает. Но, с другой стороны, это может быть интуиция. Немаловажно слушать её, особенно если ты – Великий визирь Османской Империи. Но всё-таки он в глубине души осознал, что это было плохое предчувствие. Очень плохое.* * *
Evanescence – Eternal – Береги себя, Ибрагим. Осторожнее с этой окаянной, – улыбнулась на прощание мужу Хатидже, поцеловала того в щёку, крепко обняла и отошла к матери. Валиде бросила на Паргалы равнодушный взгляд и, даже не взглянув на поклонившуюся Хюррем, удалилась с дочерью. Хасеки Султан закатила глаза и направилась к карете, также не удостоив пашу ни толикой внимания. Тот решил не дать «глупой рабыне» спуску и, быстро догнав её, начал приторным голосом: – Доброго вам дня, моя султанша. Та бровью не повела, продолжая процесс игнорирования. Лишь когда они вдвоём дошли до кареты, и Паргалы, взглядом отпугнув евнуха, сам предложил руку, чтобы помочь султанше подняться, Хюррем была вынуждена взглянуть на визиря. – Что-то вы сегодня больно приветливы, мой дорогой визирь, – расплылась в фальшивой улыбке Хюррем. Паргалы усмехнулся и, второй рукой придержав госпожу за талию, помог ей полностью взобраться в карету. Последующие три минуты женщина сохраняла холодное лицо, однако, завидев, как визирь, отдав приказ одному отряду личной стражи отправиться первыми, присоединился к ней в карете, она нахмурилась и прошипела: – Неужто вы осчастливите меня своим присутствием в этой недостойной карете, достопочтенный паша? – Отнюдь, моя святейшая султанша. Я лишь хочу оберегать ваше дыхание от зловредных примесей в воздухе, – он обворожительно улыбнулся. Хотя эта улыбка была скорее презрительной усмешкой, Хюррем заметно напряглась, отвела взгляд к окну и больше не разговаривала с визирем. Они ехали лишь тридцать минут, а женщина была готова душу дьяволу продать, лишь бы заставить Ибрагима перестать её откровенно разглядывать. Это, мягко сказать, раздражало. Он сидел на противоположном сидении справа, а она – слева, и получалось, что они сидели так, что его взгляд был направлен по диагонали к ней. И этот взгляд из-под хищно припущенных век обескураживал. Хюррем казалось, будто её сковали холодными цепями – такой пронзительный был этот взгляд. Она не могла удержаться от колкости, лишь бы отвлечься. – Я не понимаю причины такого интереса к моей личности, мой прекрасный паша, – несмотря на приторность сказанного, голос султанши был холодным, как лёд. Ибрагим внезапно чуть вздрогнул, не ожидав такого прямого вопроса. Но быстро взял себя в руки. – Ничего особенного, моя госпожа. Дело в том, что ни древесина, из которой сделана дверца кареты, ни сама роскошь внутреннего убранства этой же кареты не доставляют моим глазам эстетического удовольствия. Хюррем, наконец, удостоила мужчину колким насмешливым взглядом. Тот незаметно поёжился, но внутри что-то ярко вспыхнуло – должно быть, азарт этой словесной перепалки. – А. То есть, стало быть, моя внешность доставляет вам, мой прекрасный паша, эстетическое удовольствие? – Я, честно признаться, не слишком люблю врать в ответ любимым людям моего Повелителя, так что я деликатно смолчу, моя султанша, – его лицо вновь скривилось в усмешке. Единственное, что объединяло их, так это сильная, яркая, пламенная любовь к этим словесным войнам. Не говоря уж об их открытом противостоянии: начиная дневником Лео и заканчивая мелкими делами Паргалы или той же Хасеки Султан. Для Ибрагима это был невероятный всплеск эмоций – они дарили ему внутреннее удовлетворение. Смущение, приходящее на долю секунды во время спора, гнев, радость, боль, отчаяние, мужская гордость – какие только эмоции она в нём ни пробуждала!.. И это скорее пугало его, чем радовало. Задумываться на подобную тему Ибрагим очень не любил – будучи человеком строгой философии, он бы пришёл к выводам, к каким лучше бы он никогда не пришёл: ему нравятся эти «битвы». Сражения во время походов, от которых пот градом шёл, не придавали того удовольствия, когда он с победной улыбкой удалялся от застывшей Хюррем Султан. В такие минуты он всегда хотел рассмеяться в голос, ей в лицо, так, чтобы задеть её, причинить внутреннюю боль и упиваться этой же болью, которая бумерангом возвращается к нему… Чёрт подери, он вновь об этом задумался. Нужно срочно отвлечься… Раздался мощный раскат грома совсем неподалёку. От неожиданной вспышки света оба дёрнулись, а Ибрагим по привычке потянулся к кинжалам. Завидев это, мгновенно успокоившаяся Хюррем, открыто хохотнула: – Боитесь грома, мой бесстрашный достопочтенный паша? А ещё он до мурашек «любил» проницательность этой женщины. Такое ощущение, что она находилась рядом, за углом, когда он во время грозы в своём дворце старался с головой уйти в чтение какой-нибудь крайне интересной книги, чтобы не слышать лишний раз звук грома. Ведь на самом деле он с детства боялся грозы, когда они с братом Нико потерялись в лесу, продрогли до нитки и провалялись в бреду около недели. Но ей об этом знать необязательно, как здраво рассудил он, вновь натянув усмешку на лицо. – Вам не следует самой переживать об этом ужасном явлении природы, моя прекрасная султанша, я смогу защитить вас от этого вероломного ярко-белого врага, – к неимоверному счастью для себя, он отметил, что женщина быстро потеряла свою весёлость и теперь с ужасом смотрела в небо. На секунду его охватила отвратительная грусть, соприкасающаяся с апатичным сочувствием – судя по всему, Хюррем Султан тоже, как и он, боялась грозы. Но ведь она в этом никогда не признается. Он решил не особенно выказывать своё презрение и спокойным голосом спросил: – Вы боитесь грозы, султанша? – Да. Простой и искренний ответ. Она, «глупая рабыня», вероломная и хитрая лиса, опутавшая своими сетями половину Османской империи, только что призналась своему злейшему врагу, Паргалы Ибрагиму-паше, что боится грозы. Она это так спокойно сделала. А он повёл себя как ребёнок, хотя он старше и разумнее её по идее. Додумать ему вновь не дали. Раздавшаяся внезапная каскада громовых раскатов разразилась в лесу, через который они ехали, повалив огромное количество деревьев. Несколько лошадей алагаров испуганно заржали, сбросили хозяев и ускакали прочь, когда раздался решающий раскат, и молния ударила прямо перед каретой султанши и визиря – та, повезло, не перевернулась, но одно из колёс позорно сломалось. Хюррем, не удержав равновесие, уже норовила сломать себе что-нибудь или выпасть из кареты, если бы в нужный момент спохватившийся Паргалы не обхватил её талию одной рукой и не прижал к себе, другой рукой удержавшись за опору. Женщине было глубоко плевать, что только сделал Ибрагим, – она была неимоверно рада, что у него сыграли рефлексы воина, над которыми она так смеялась. – Вы в порядке, султанша? – обеспокоенно спросил Ибрагим, ещё не отпустив женщину, чуть развернув её к себе и заглянув в глаза. Между их лицами осталась пара дюймов. Конечности у Хюррем мгновенно онемели, а глубоко внутри разлилось позорное тепло. Она невольно покраснела, что не укрылось от визиря – однако тот впервые подумал, что сейчас лучше промолчать. Удостоверившись, что гроза больше не должна ударить по ним, Паргалы небрежно отодвинул от себя смутившуюся султаншу и выбрался из кареты. Хюррем, недолго думая, решила последовать его примеру. – Оставайтесь здесь, султанша, – безапелляционно процедил он, даже не взглянув на неё. – Но… – Оставайтесь здесь, – сквозь зубы прошипел он, направившись к личной страже. Но Хюррем Султан не была бы славянской крови, если бы не решила показать свой бунтарский характер и не выбралась из кареты. Испачкав тёплый плащ с меховой отделкой, она недовольно скривилась – умудрилась ещё и подол платья испачкать в грязи. Всё из-за Ибрагима, он просто магнит для неприятностей! – как здраво рассудила в голове она. Паргалы, казалось, не заметил, что женщина не послушалась его повеления, и продолжал оценивать обстановку, которая, увы, оказалась хуже, чем он думал. Они были практически на полпути до Измита, однако пять лошадей сбежали, трое янычар получили травмы от падения – к тому же, карета была сломана. – Немедленно отправляйтесь в ближайший город и приведите сюда лошадей и новую карету, – жёстко отдал приказ Ибрагим начальнику охраны. Хюррем, безразлично скрестив руки на груди, спокойно наблюдала за происходящим, так и не вникнув в произошедшее. Когда несколько стражников на лошадях удалились, с ними остались лишь трое, которых Паргалы отозвал в разные стороны следить за безопасностью. Хюррем и Ибрагим остались одни. И это был самый неловкий момент в их жизни – как понял каждый из них, когда взглянул друг на друга. – И что? – начала женщина, исподлобья наблюдая за холодным отчужденным лицом визиря. – Что? – Ничего. – Тогда к чему вопрос? Великолепное начало беседы. – Мне интересно, сколько мы здесь будем находиться? – султанша решила не раздувать конфликт, который сейчас был бы крайне неуместен. Ибрагим раздражённо выдохнул и взглянул на небо, которое полностью закрыли тёмные, тяжёлые грозовые тучи. Он начал нервно ходить взад-вперёд, что-то бубня себе под нос, что-то подсчитывая и будто не замечая вопроса Хюррем. Та нахмурилась, открыла рот, чтобы съязвить, но тут же его закрыла и устало присела на неподалёку расположившееся бревно. Ибрагим тут же это заметил, подошёл к женщине и грубо схватил её за локоть, поднимая. – Застудитесь. Та гневно освободила руку. – Благодарю за безмерное беспокойство, мой заботливый паша! Мужчина повёл челюстью, странно посмотрел на Хюррем и отвернулся, скрестив руки за спиной. Султанша поразмыслила и поняла, что Ибрагим действительно беспокоился о ней в эту единственную минуту. Впрочем, это ясно: если Повелитель увидит, что в дороге его любимая серьёзно простудилась, то в первую очередь секир головы будет Ибрагиму. Почувствовав некое подобие стыда за свой глупый поступок, но тут же списав это осознание на нервы, она убрала чуть намокшие на лбу волосы и обошла великого визиря. – И что будем делать? – Сейчас около восьми вечера, ближайший город в часе езды отсюда, – он многозначительно посмотрел сначала на небо, затем на тьму лесной чащи, а затем и вовсе перевёл взгляд на сосредоточенно сдвинувшую брови султаншу. – Думаю, около двух или двух с половиной часов нам тут точно находиться. – Восхитительно! – с сарказмом воскликнула Хюррем, устало потерев переносицу. Ибрагим заметил, что и сам так часто делал, когда раздражался. Сегодняшний случай с Малкочоглу – яркий пример. Он невольно улыбнулся. Но тут же нахмурился, почувствовав пару внезапных капель на лбу и ладонях. Чёрт возьми, только дождя не хватало! Судя по цвету облаков, намечался серьёзный ливень. И почему Повелителю захотелось увидеть Хюррем Султан именно в этот день? Оставив риторические размышления, Паргалы начал судорожно придумывать, где спрятаться от дождя. Карета! Быстро подхватив Хюррем под локоть, он быстрым шагом направился в сторону потенциального убежища, нахваливая себя за эту идею. Единственная проблема – сломанное колесо, но и ладно: ни он, ни Хюррем не выросли во дворце неженками, следовательно, и к суровым обстоятельствам были способны приспособиться. Невероятно! Стоило остаться с этой рыжей глупой рабыней наедине всего на пару часов, как он понял, что у них двоих гораздо больше общего, чем можно было вообще когда-либо представить. Однако, как выяснилось, находиться в карете было крайне опасно, пока три колеса оставались на своих законных местах. – Султанша, отойдите, я сниму три колеса, чтобы карета твёрдо стояла. Хюррем, вопреки ожиданиям Ибрагима, не стала ныть о холодном дожде, а спокойно согласилась и покорно отошла, чтобы не мешать визирю. Однако дождь всё усиливался, и через две минуты Хасеки Султан поняла, что начинает замерзать. Сыгравшее чувство гордости, как решила Хюррем, не желая признавать того факта, что не хочет отвлекать Ибрагима, отговорило её от язвительных комментариев да и в целом привлечения ненужного внимания. Женщина внезапно заметила, как паша стянул с себя меховой кафтан, который, должно быть, промок и повернулся к ней. – Накиньте сверху. От ветра защитит. – Забудьте об этом, паша, – короткий исчерпывающий ответ, не показывающий истинного беспокойства хозяина. Хюррем невольно поняла, что тоже не хотела бы потом в Измите выслушивать причитания Сулеймана о том, как ужасно сейчас заболевшему Ибрагиму. Никакой романтики. И её это невыносимо раздражало. Та жгучая ненависть, которую она испытывала к Ибрагиму, сейчас как-то странно выражалась. Ей уж точно не хотелось, чтобы он подхватил воспаление лёгких и умер – слишком легко отделается. Великий визирь раздражённо нахмурился, желваки на скулах заёрзали, и он уверенным шагом подошёл к султанше, насильно накинув на её плечи свой кафтан, вновь нарушив её личное пространство. Порядком удивившись тому, что она вновь покраснела, Ибрагим поднял бровь и вернулся к своей работе. Через десять минут, когда Хюррем действительно почувствовала, что тёплый кафтан паши, сохранивший его тепло и приятный запах мужской чистоты, согревает её, Паргалы снял последнее колесо, отправил его восвояси в лес и вернулся к султанше. – Я могу за сегодняшний вечер хотя бы раз самостоятельно пройти до кареты? – без доли ожидаемого сарказма на полном серьёзе спросила Хюррем, не вырывая руку, которую Ибрагим вновь по привычке взял. – А вдруг вы решите убежать? – От вас? – Нет, от этой кареты, которая весь сегодняшний вечер так хищно смотрит на вас, будто съесть хочет. – Вы ревнуете меня к карете? – атмосфера между ними заметно теплела. Паргалы улыбнулся. Хюррем порядком ужаснулась этому факту: ведь Ибрагим не умеет улыбаться! – И? Поможете мне, наконец, сесть? Ибрагим нервно сглотнул, поняв, что больше десяти секунд завороженно смотрел на прилипшие к красивому (помилуй Аллах!) лицу султанши тёмно-рыжие волосы. Та недовольно сморщила тонкий аккуратный носик и, приняв поспешно протянутую руку визиря, села в карету. Тот присоединился к ней. Около пяти минут они провели в неловком молчании. Причём каждый заметил, что второй нервничал, но за собой это замечать категорично отказывался – они же гордые рабы или как? Хюррем вглядывалась в лицо Ибрагима, которое впервые не было нахмурено при ней, а сейчас было довольно спокойным и, как ни странно, умиротворённым. Свой интерес она уверенно объясняла себе тем, что вполне логично интересоваться достаточно красивым мужчиной. Сулейман – султан её сердца, душа её души, всё это предельно ясно, но интерес к мужчине в такой ситуации, когда он – её единственный защитник, совершенно естественен. Ибрагим же с ужасом понимал, что порывается спроситься о самочувствии султанши: та сидела вся неестественно красная, зрачки её глубоких внимательных голубых глаз расширились, а руки нервно теребили ткань платья. Когда она внезапно чихнула, Паргалы аж вздрогнул. – Султанша, вы заболеваете! – Не говорите ерунды, паша, со мной всё в полном порядке, просто запах ваших благовоний несколько неприятен моему обонянию. Оба поняли, что она впервые неискусно соврала. Паргалы опасливо посмотрел на небо сквозь окошко кареты: было уже очень темно. Холодный ноябрь, дождь, гроза, ледяной ветер – великолепный набор. С таким раскладом султанша со своим слабым здоровьем точно что-нибудь ужасное подхватит, а ему потом отчитываться перед султаном! Как он это ненавидел! Ненавидел потому, что не хотел, чтобы она заболела. И чётко понимал это, пусть и искал всякие отговорки. В конце концов, это же его обязанность во время поездки – оберегать Хюррем Султан от всего, значит, даже от болезней. Ничего удивительного. Однако, уговаривая себя этими мыслями, никак не решаясь начать свою дилемму, визирь не заметил, как султанша не выдержала и обняла себя руками, чуть подрагивая. – Вот незадача мне с вами, моя великолепно-сильная султанша, – вновь без иронии проворчал Ибрагим, расправляя плечи: – Идите сюда. Всё, сказал. О Аллах, за это лицо Хюррем, на котором отобразились тысячи эмоций за одну секунду, он готов был умереть. – К-куда? – та недоумённо сглотнула. – Ко мне сюда, естественно, куда ещё. С моим кафтаном, – добавил он. Вновь вопреки ожиданиям («Какая наша Хюррем Султан непредсказуемая!» – весело подумал Ибрагим), султанша осторожно поднялась со своего места и покорно села к Паргалы, приложив все усилия, чтобы не прижиматься к нему. Не получилось. Пока она снимала с себя кафтан Ибрагима, тот успел заметить, какая Грозная Хюррем Султан беспомощная, когда смущается, и раздражённо выговорил: – Видели бы нас Хатидже и Повелитель. – Вовремя, – обиженно отвела взгляд женщина, продолжая попытки снять кафтан. – Давайте мне, я сам, – не дождавшись ответа, визирь перехватил руки султанши и принялся вытаскивать её руки из карманов, при этом дыша прямо той в лицо, отчего дыхание её мгновенно сбилось. После чего временно отложил одежду в сторону и окинул взглядом продрогшую женщину. – Снимайте свой плащ, моя госпожа. – Что? – возмущённо прошипела она, вжавшись в сиденье. – Снимайте свой плащ, – отчётливо повторил он, рассердившись этому ребячеству. – Нет. – Да. И не спорьте, а то мне придётся применить силу, моя светлейшая султанша, – он обхватил её плечи руками, принявшись осторожно стягивать верхнюю одежду. – Уберите руки, я сама! – выплюнула султанша. – Знаю я вас и скорость ваших действий, когда вы смущены. – С чего вы взяли, что я смущена? – Мне перечислить признаки? – Потрудитесь, – гневно шикнула она, отведя взгляд и легонько укусив себя за язык – великолепно, Хюррем, ты совсем с ума сошла такое говорить?! Он глухо рассмеялся и, наплевав на её «запрет», продолжил снимать с неё плащ, причём прижавшись к её телу слишком сильно. Непозволительно сильно. – Во-первых, вы сильно покраснели. Хюррем фыркнула и позволила ему вытащить её руку из мокрого рукава. – Лихорадит. – Во-вторых, вы вечно отводите взгляд. Тут посложнее вопрос, да, Хюррем?.. А он всё продолжал приближаться к ней, и теперь его рука уже перекочевала ей на талию, чтобы окончательно избавиться от мокрого предмета одежды. Его правая щека находилась у её левого уха, отчего женщина окончательно начала терять голову. Тепло, исходившее от Ибрагима, и чувства, которые оно вызывало, были жарче, чем палящее солнце в июльский день. Он, сам того не ведая, отдавал ей тонны своего тепла, и она начала чувствовать, как все конечности начали оттаивать, а по спине, в местах, где его рука задерживалась чуть подольше, чем надо, бегали приятные мурашки. Она прикрыла глаза, грудь неровно поднималась и опускалась в такт движениям Ибрагима. Что вообще происходит? Почему он так долго снимает этот чёртов плащ?.. Или… О Аллах!.. Она только сейчас поняла, что он уже давно не снимает этот многострадальный плащ… – Что вы делаете, паша? – она сквозь затуманенное сознание по крупицам поняла, что уже давно заключена в жаркие объятия – и отнюдь не дружеские. Одна горячая ладонь паши пригрелась на затылке у Хюррем, а вторая обхватила изгиб талии так, что рука на спине проходила по всей диагонали. Рыжие непослушные волосы лезли в нос и глаза паше, но он даже не думал отмахиваться от них, упоённо вдыхая их аромат и единожды даже какой-то локон «попробовав на вкус» губами, чуть дёрнув на себя. Она боялась даже шелохнуться, настолько боялась, что ей станет жутко холодно. – Ибрагим… – тихо ответил он ей сквозь кожу шеи, куда переместились его губы. – Что? – она нервно вздрогнула, невольно откинув голову назад, на обивку сидения. – Зови меня по имени. – Паша… – Ибрагим. – Я не… – Произнеси моё имя. Он оторвался от неё и пристально вгляделся в чуть затуманенные голубые глаза. – Ибрагим… Он никогда не думал, что такая мысль вообще может к нему в голову прийти, но… Это было красивейшее, что он слышал за последние года. Она напряглась, когда его руки усилили хватку, но прикосновение явно не было болезненным, оно было скорее согревающим. Он одним движением руки убрал ее взмокшие волосы назад и чуть улыбнулся. – Что ты делаешь со мной, Хюррем? Однако фразу: «Какая странная у нас ненависть…» – он так и не решился произнести вслух, просто удобнее прижав к себе согревающееся тело женщины и облегченно вздохнув, понимая, что вопрос был риторическим, и она не ответит. Страсть… какое странное слово. В отличие от любви, определение у которой по сути одно, страсть могла у каждого быть разной. Сегодня у них она выражалась в ненависти к тому, что они не хотят, чтобы кто-то из них заболел. Само это осознание пусть и пугало, но не настолько, чтобы от этой страстной ненависти отказаться. Что за бред? Страсть и ненависть?.. Глупая смесь получается, но почему-то только из-за этого отстраняться никто не решался. И до приезда стражи они не разомкнут объятия, лишь бы не потерять тепло, рождённое ненавистью и возникшей страстью…* * *
Очепяток, должно быть, очень много. Писалось с температурой, причём, до четырёх утра (бывают заскоки…). Не обессудьте :)