Письмо.

«Дорогой Эшли. Моё сердце разрывается на части, а самому мне хочется скулить. Я до сих пор не верю в те страшные слова, которые я услышал в ночь с понедельника на вторник, в 1:23. Я забыл выпить тогда свои таблетки, и сначала подумал, что это лишь очередная страшная проекция моего воспаленного мозга. Я уговаривал себя уснуть, желал, чтобы это было галлюцинацией, но какое-то беспокойное чувство, тёмное и медленно растущее у меня в груди, не давало мне покоя. Я сжал тогда ладони до посинения, до первых выступивших капель крови из-за ногтей, которые впились в кожу. Но я ничего не почувствовал. Я ничего более не чувствую с того момента. Дорогой Эшли, я мечтаю услышать твой голос вновь, хотя-бы во сне. Но мне давно не снятся сны, когда я закрываю глаза, я вижу лишь тьму. Я мечтаю снова выйти с тобой на промерзший балкон в квартире твоей матушки, ощущать холодный ветер в волосах, в голове. Слышать твой звонкий задорный хохот, любоваться твоими тонкими пальцами, как они достают две сигареты, одну по привычке протягивают мне. Мне всегда нравилось смотреть, как ты куришь. Мне нравилось смотреть, как ты убиваешь себя, делать это вместе с тобой, убивать себя. Ощущать дым в лёгких, о, Эшли, если бы ты мог это почувствовать ещё раз, если бы ты сейчас был со мной… Мы бы пошли на балкон, ты бы покачал головой, а затем мы бы молчали весь утекающий вечер. Всю ночь. Всю жизнь. С тобой всегда было сладостно молчать. Каждый день ты встречался со своими так называемыми друзьями (они пустые, Эшли, все пустые, они тебя не заслуживали), ты улыбался всем, ты был для всех словно свет во тьме. Я видел их сущности, Эшли, они все гнили, гнили, я гнил вместе с ними. Один только ты не был гнилым. Я уверен, даже сейчас, когда ты лежишь в сырой земле, пропитанной слезами твоей матушки, ты не гниёшь, не разлагаешься, как все остальные мертвецы. А твоя матушка… О, как она горюет. Она просто убита этим горем, она убита этой утратой. Я был у неё несколько дней назад, когда я ещё метался между двумя реальностями и не мог понять, что ложь, а что нет. Она смотрела в обшарпанную стену, на которой раньше висел портрет тебя ребенком. Она просто смотрела невидящим взором, она ни на что не желала реагировать. У неё в руках (они безжизненно лежали на её коленях) был смятый лист бумаги, я разглядел в нём один из твоих рисунков. Эшли! Ты рисовал просто потрясно, как выразилась бы современная молодёжь. Как только в твои руки попадала кисть, тебе было безразлично что будет твоей бумагой сегодня, стена, стекло или вовсе древесная кора — ты просто рисовал, а я любовался, потому что ты и сам был как изысканная картина самого изысканного мастера. Твои волосы цвета пшеницы, лучше бы ты послушал меня (упрямый мальчишка!) и не стриг бы их — тебе так шла неаккуратность. Однажды ты сказал мне, что не любишь свои веснушки, что я посчитал великим грехом, потому что ты был прекрасен. О, Эшли, чтобы описать твои глаза мне не хватит земных слов. . . . . Я помню, как летом мы играли в поле с высокой мягкой травой, там было море разных цветов, ты был просто в восторге, в я показал тебе, как плести венки. Ты очень быстро научился, и уже через несколько минут на наших головах были самые лучшие венки в моей жизни, потому что их сделал ты. Один до сих пор затерян где-то в недрах моей холодной комнаты. Я боюсь искать его. Я боюсь идти туда, где раньше спал, пил и ел, куда водил женщин. Потому что всё там напоминает о тебе. Всё напоминает о тебе. В вое ветра, в шорохе осенней листвы, я слышу твой голос. В пасмурном небе, покрытом тёмными тучами, я вижу твои пьянные томные глаза. Глядя на деревья, вспоминаю, как ты рисовал на коре, бросая взгляд на пачку сигарет где-то в тёмном углу тесной комнаты, я вижу твои пальцы, которые протягивают мне одну, я не притрагиваюсь к табаку с того момента, как ты ушёл. Я много лет не жил, Эшли, я, существовал. Лишь после того, как в моём тумане появился ты, после того, как протянул мне руку и унёс прочь, я понял, что такое жизнь. А сейчас ты ушёл, и я не намерен возвращаться к своему жалкому существованию без тебя. Я люблю тебя, Эшли, мы скоро встретимся, обещаю.»