To be clear I've seen a million faces I've seen a million different faces Each one mirroring that of your own And still, none of them felt like home to me None of them have felt like you.*
Мир музыкален! Только прислушайся к нему, и услышишь его ритм везде: смотри, как мерно и мягко за окном падает снег? Это колыбельная. А как звонко цокают по тротуару дамские туфли? Это почти рок-н-ролл. А перешёптываются и переговариваются ветры в парке поздней осенью? Это блюз, моя тыковка! Всё это… Всё это и мамин тёплый взгляд Тина вдруг увидела в собственной кружке. У неё были именно такие глаза — цвета свежезаваренного чая. Папа всегда проверял степень готовности чая по тому, насколько он был похож на её глаза. Сейчас в нём танцевали чаинки под приятно-суетливую, игривую мелодию из соседней комнаты. Обычно это был Сон Хауз вместе со своей классической «Levee Camp Blues» или Джелли Ролл Мортон и его непринуждённый, изящный «New Orlean Blues», а сегодня играл Скотт Джоплин, «Little girl». А за окном всё так же «мерно и мягко» падал снег, и где-то там звонко стучали чьи-то туфельки. Тина прерывисто вздохнула и окликнула сестру. — Куини, пожалуйста, выключи патефон. — Что-то не так, Тини? — светлая головка младшей Голдштейн незамедлительно выглянула из-за двери. Тина не хотела отвечать. Она знала, что сестра уже всё поняла, просто надеется, что ей захочется поговорить. — Думаю, я просто очень устала. У Куини уголки губ ползут вниз, она обречённо кивает и идёт выключать музыку. А Тина снова чувствует себя виноватой. Она понимала, почему каждый вечер в их доме неизменно был наполнен лёгкой, казалось, безразмерной, музыкой блюза или джаза, которая заполняла собой всю комнату, а заодно и разум её сестры. И дело было не только в её стремлении наконец освободить свои мысли от гремящей тучи посторонних мыслей, но и в страхе тишины. Уже много лет тишина не была добра к сёстрам. Много лет, с того дня, когда… Тина помотала головой — она обещала себе больше не мучить себя воспоминаниями об этом. — Может, тебе лучше пить вместо чая какао? Вот, держи… — фарфоровая рука Куини на мгновение появилась перед ней и поставила внушительную, пахнущую шоколадом, кружку с белой пенкой из зефира. Тина подавила грустную улыбку, думая о том, как изящно сестра обозначила, что опять подслушивала её мысли. — Они ведь…уже не вернутся. Из уст сестры это звучало как-то… Просто? Всё так же горько, но без бетонной тяжести на сердце. — Спасибо, Куини. — Я завтра опять буду печь штрудель. Ты ведь купишь яблок, когда пойдёшь домой? — Да, конечно. — И ещё…- младшая Голдштейн на секунду замялась. — Что? — Есть новости, — Куини обернулась к сестре и улыбнулась. — Завтра к нам должен прийти Ньют! Не было печали. Порпентина никогда не любила сюрпризы. Девушка обняла руками кружку покрепче, так что пальцы стали совсем белоснежными. — Он, что, собирался зайти к нам? В тёмных глазах Куини появился укор. — Тини… Ну, конечно! — она снова расцвела улыбкой. — Мы же его друзья. Единственные друзья. А совсем скоро ему нужно будет уехать. Проведём вместе вечер, попьём чаю, поговорим… Проведём вечер вместе. Откровенно говоря, Тина уже давно забыла, что такое просто проводить вечер вместе в компании. Не то, чтобы она не была склонна к романтике, просто она уже давно запретила себе расслабляться. Она никогда не роптала на судьбу за то, что на неё одну так рано свалилась ответственность за всю их маленькую семью. Ей тогда пришлось стать тем маленьким рыцарем, которым её почему-то всегда называл отец. «Если бы Порпентина родилась джентльменом, это случилось бы в Средние века, она бы ездила по миру и помогала бы всем бедным и обездоленным, кого встречала на пути…». У неё не было времени на цветущие ароматами первой любви свидания или кружащие голову танцевальные вечера, потому что дома маленькая сестра и счета из налоговой, домашние заботы и проклятый отчёт, потому что ей нужно, ну просто необходимо было стать мракоборцем. Они ведь так этого хотели… А она, увы, уже не помнит, как это танцевать, держась за руки, вокруг ёлки. Нет, конечно, сестра тянулась к какой-то придуманной ею сказке, когда по вечерам зажигала камин и готовила настоящие кулинарные шедевры, сетуя, как Тина может вот так просто обедать каким-то недоделанным багетом с сосиской внутри, или когда она с воодушевлением развешивала гирлянды, которые сама и мастерила, причём вручную, чтобы создать дома праздник. Тина честно старалась всё это сохранять хотя бы в памяти перед тем, как дойти до кровати и упасть в неё лицом вниз. -…запечь индейку, сварить пунш и приготовить твой любимый шоколадный мусс, ты согласна? Тина активно закивала. — Да, разумеется. Провести вместе вечер. Отличная идея. — Ты меня вообще слушала? — Куини наклонилась к ней, гипнотизируя её бархатным взглядом карих глаз. Судя по её вздоху, можно было уже ничего не объяснять. Рядом с Куини Тина вообще привыкла к немногословию. — Иди спать, Тини. Тебе лучше отдохнуть. — Да, наверное… Доброй ночи, — Тина машинально обняла сестру на прощание и направилась в спальню, всё ещё погруженная в свои мысли. Куини проводила её обеспокоенным, печальным взглядом. Она знала, что никто и не догадывается о том, как её сестрёнке необходимо чьё-то тепло, поддержка кого-то, рядом с кем она сможет снова стать слабой, маленькой девочкой. И пока, каким бы удивительным ей это ни казалось, в её голове возникал лишь один образ.***
На утро следующего дня она настойчиво уговаривала сестру забрать из её рук маленькую ароматную коробочку: — Ну давай же, Тини, не упрямься! Отнесёшь ему штрудель, заодно пригласишь к нам на ужин. — Зачем мне его приглашать, если он уже должен прийти? — Порпентина сердито сложила руки на груди, стоя в одном халате посреди кухни. — Ну, а как он об этом узнает, если мы его не пригласим? — Куини! — Но это же ведь отличная идея, ты и сама очень давно нормально не отдыхала. Тина прислонила ладонь к лицу, массируя висок. Иногда спорить с Куини было бесполезно — это она знала и без легилименции. — Как будто рядом с этим невозможным Скамандером я отдохну, — обречённо изрекла она, вызвав восторженный возглас сестры. — Я знала, что ты согласишься! Я уже всё приготовила.***
Подходя к небольшой гостинице, в которой мазоолог снял комнату на некоторое время, Голдштейн отчаянно боролась с желанием трусливо трансгрессировать назад. «Ньют… Я знаю, что ты скоро нас покидаешь. Вот, я принесла тебе штрудель. Придёшь к нам сегодня на ужин?» Глупо-то как, Мерлин. Однако подумав о том, как сестра расстроится, узнав о её поступке, девушка решительно направилась вперёд. Ладно. Обещание есть обещание. Найти Ньюта оказалось совсем несложно — управляющая прекрасно его знала. — Очень приятный молодой человек, — ласково улыбнулась ей эта добрая старушка. — Вот только его всё время нет дома, только один чемодан стоит прямо посреди комнаты. Бог знает, зачем он ему, если он никогда не берёт его с собой. Тина спрятала смешок, сделав вид, что рассматривает книги на полке. Она подумала о том, что этот мир скорее то, что никогда не берёт с собой, когда занимается своей основной работой. — Я могу его увидеть? — Разумеется! Если он сейчас здесь, конечно… Управляющая отправила с Тиной маленькую летающую визитку, которая рассыпалась на сотни микроскопических кусочков у нужной двери. — Ньют?.. — Тина осторожно заглянула внутрь, лишь затем, чтобы увидеть ту самую картину, которую ей только что описали. В скромной, но чистой комнате, прямо посередине стоит огромный чемодан, как её единственный молчаливый житель. Волшебница подошла к нему и аккуратно открыла крышку. Чемодан оказался незапертым, и вскоре девушка уже спускалась по знакомой деревянной лестнице вместе с треклятым штруделем, всё больше прислушиваясь к тому самому звонкому, живому шуму, порой перекрывающему ласковый голос хозяина этого маленького мира. — Вот так, Дугл, сиди спокойно и не вздумай больше лазить к оккамиям, а то мне придётся лечить твою вторую лапу. Тина улыбнулась, почувствовав, как в душе расплывается такое знакомое тепло. Пора уже признаться — она скучала. — Ньют! — нервно засунув руки в карман плаща, девушка прошла вперёд, только чтобы застать мазоолога в позе, чем-то напоминающей позу для вальса. Он выглядел очень забавно: расхаживал так туда-сюда и ласково разговаривал с воздушным пространством между своих рук. Рядом, в большом, похожем на маленькую планету из сена, гнезде возбуждённо шипели потревоженные оккамии. Скамандер обернулся на ее голос и остановился, в растерянности глядя на девушку: — Тина…- он моргнул пару раз и тут же отвёл взгляд. — Это… Это Дугл, он просто… Думаю, он услышал тебя и стал невидимым. Как давно ты пришла? Ньют осторожно переложил камуфлори в специально приготовленное для него тёплое место и аккуратно перевязал ему лапу, когда от ощущения тепла и уюта зверёк снова обрёл прежний облик. — Только что. Тебе нужна помощь? — Тина подошла чуть ближе. В ответ парень неуверенно улыбнулся. — Всё хорошо, я почти закончил. Камуфлори любят нянчить некоторых других животных, и сегодня Дугл попытался позаботиться об оккамиях, а они не любят чужих. Он выпрямился и оказался почти нос к носу с Тиной, отчего оба дружно покраснели и посмотрели в разные стороны. Ньют мягко отодвинул девушку за плечи и обошёл её. — Я принесла тебе штрудель! — Мне? — мазоолог обернулся. На его веснушчатом лице читалось поистине детское восторженное удивление, медленно отразившееся в солнечной улыбке. — Спасибо… У меня ведь тоже кое-что для тебя есть. Сейчас, — Ньют мгновенно исчез за какой-то дверью. — Нет, нет, это не прощальный подарок, я просто хотела…- Ньют вернулся, и Тина осеклась на полуслове, не в силах отвести взгляд от пушистой мордочки с большими ушами, которая испуганно высунулась из его жилетки. Сам мазоолог ласково улыбнулся, осторожно помогая маленькому жмырёнку выбраться из своего тёплого укрытия. — Это девочка, ей всего месяц, — пояснил он и мягко опустил пушистый комочек в ладони Порпентины, которая от восторга забыла всё, что хотела сказать. — Ты как-то сказала, что всё ещё ищешь свой дом… — Он осёкся и смущённо опустил взгляд. — А они…всегда чувствуют недоброжелателей и никогда не теряют дорогу домой. — Так это мне? — Порпентина завороженно наблюдала, как зверёк сосредоточено мнёт лапками её ладони, устраиваясь поудобнее. А Ньют негромко продолжал: — Тыковка никогда не любила спать со своими сородичами, ей нужно человеческое тепло. — Тыковка? Ты назвал её «Тыковка»? — Тина изумлённо посмотрела на Ньюта, и он ещё больше занервничал. Тем временем рыжий жмырёнок уже вполне освоился на новом месте и теперь смело ткнулся холодным носом в ладонь волшебницы, требуя большей ласки. «А ещё она необычно смелая и грациозная», — тонкое наблюдение Скамандера, которое сразу же напомнило ему о Тине, и в котором ему так и не хватило духу признаться. Голдштейн снова перевела взгляд на зверька и бережно погладила, а Ньют облегчённо выдохнул. — Просто так меня называла… — Твоя мама. Я помню. Девушка почувствовала, как в горле снова защипало. Она часто заморгала, чтобы убрать лишнюю влагу под ресницами. — Тина? — Ньют обеспокоенно шагнул к девушке. — Что случилось? Она тебе не нравится? В ответ волшебница только замотала головой и попыталась улыбнуться: — Нет, нет… Она просто чудо. Спасибо, Ньют. Она мягко поставила своего нового питомца на землю и порывисто обняла мазоолога. Внутри всё натянулось, как струна. А Тина всё крепче цеплялась за него, уже не в силах остановить бегущие по щекам солёные дорожки. Она почувствовала, как сильные руки осторожно обнимают её в ответ, и по телу разливается успокаивающее тепло. Потихоньку осознавая, что она сделала, девушка резко отстранилась, быстро вытирая мокрые щёки. — Прости, я… Просто как-то всё навалилось. Прости. — Ничего страшного, мой брат тоже любит обниматься. — Ньют не знал, куда деть руки, которым стало так непривычно холодно, и абсолютное неумение объяснить, что он теперь тоже с радостью бы обнял её в ответ. — Ты придёшь сегодня к нам на ужин? — Порпентина снова нервно теребила свой плащ, не сводя с мазолога всё ещё блестящих глаз. — С радостью. От его по-детски чистого взгляда и неуверенной улыбки сердце снова пошло в пляс. Стремясь спрятать охватившие её противоречивые чувства, Тина снова взяла на руки жавшуюся к ней Тыковку и вместе с Ньютом направилась к выходу. Скамандер помог ей выбраться из чемодана и проводил до выхода из гостиницы. — Тогда в шесть. Мы будем тебя ждать.***
Куини пришла в восторг от пушистого пополнения в их семье, и в итоге сама вызвалась купить для Тыковки всё необходимое, поэтому Тине пришлось заканчивать ужин самой. Она едва успела сделать последние приготовления, когда в дверь позвонили. Девушка, сетуя на сестру, которая ещё не вернулась домой, побежала в коридор, на ходу снимая фартук. Он упал на пол, и Тыковка тут же принялась отгрызать от него верёвочки. — Привет, — Ньют, слегка припорошённый снегом, смущённо улыбнулся. — Привет. — Все заботы и тревоги вдруг показались такими смешными и глупыми, стоило ей их заглянуть в его глубокие, лучистые глаза. — Проходи. Ньют шагнул в комнату вместе с тысячью и одной снежинкой на рыжеватой шевелюре и тут же заметил Тыковку, которая с любопытством выглянула из-под фартука: — Она освоилась? — Да, вполне, — Тина машинально протянула руку и провела ладонью по непослушным волосам Скамандера, случайно коснувшись его щеки, но тут же испугано отстранилась. — Куини скоро придёт, она ушла купить кое-что для Тыковки. Ньют мысленно поблагодарил небо за то, что Тина не обладает даром лигелименции и мороз за то, что его щёки и так пунцовые. — Рад, что они подружились. — А это на Рождество, нам тогда впервые разрешили не спать до пяти утра, — когда Ньют снял верхнюю одежду (не рубашку, извините, ребят; прим. автора), Тина решила показать ему дом и некоторые семейные фотографии на полке. Мазоолог внимательно рассматривал живой и такой тёплый портрет, на котором две маленькие девочки в кружевных платьях весело кружили вокруг огромной сверкающей ёлки вместе со своей мамой. — Вы всегда танцуете вокруг ёлки на Рождество? — Нет, мы…- тёмные глаза Тины затуманились грустью. — Вдвоём как-то не весело. Улыбка Ньюта погасла. — Пожалуйста, прости, если я… — Всё хорошо, — Тина не сводила глаз с фотографии и вдруг неожиданно выпалила. — Пока они были рядом, я всегда знала, как мне нужно поступать, и тогда, когда я помогла Криденсу, я была уверена, что это единственно правильное решение, но… Я так и не смогла его спасти. Последние слова она произнесла едва слышно, но в них было столько горечи, что у Ньюта ёкнуло сердце. — Ты ни в чём не виновата. — Ньют, я… В этот момент из комнаты Куини послышался странный шорох, а затем — жалобное мяуканье. Ньют и Тина переглянулись и молча бросились на помощь Тыковке. Оказалось, что жмырёнок потерял интерес к фартуку и решил исследовать коробочку для лент Куини, и в итоге под его весом она упала на пол вместе с находившимся внутри зверьком. Тина опустилась на колени и принялась аккуратно высвобождать недовольную Тыковку из-под ленточного плена, пока Ньют аккуратно придерживал ей лапки. Каждое прикосновение рук волшебницы вызывало у него ощущение крошечного тока по всему телу. — Не все решения, которые мы принимаем, кажутся правильными, — прошептал он, и Тина заметила, как на несколько мгновений зелёные глаза застыли от этой скорбной, смиренной честности. — Но иногда по-другому поступить нельзя. И они… — Оставляют шрамы, — Ньют удивлённо поднял снова оживший взгляд на Тину и почувствовал, что вот прямо сейчас ему ещё сильнее захотелось её обнять. Мазоолог обладал редкой проницательностью, которую далеко не всегда мог сам осознать. Он понимал, как меняются сёстры Голдштейн, когда им приходится бороться с собственной болью. Знал, что жизнерадостная, чарующая Куини вдруг становится похожей на фарфоровую куклу со стеклянными глазами, замыкается в себе и начинает говорить тихо-тихо, как будто у неё разом куда-то пропали все силы. А Тина наоборот становится необыкновенно суетливой и оживлённой, в такие моменты её глаза блестят болезненно ярко, а руки холоднее, чем лёд. И тогда ему хочется сделать что угодно, только бы это исправить. — Тина, тебе не нужно бояться потерять правильный путь. Понимаешь, у тебя глаза, как у…саламандры. — Как у кого? — Тина пытается понять, шутит Ньют или нет, но по его лицу понимает, что он более, чем серьёзен. — Они, как огонёк в мутной воде… И у тебя они такие же, Тина. Волшебница не успевает ответить, когда в комнату влетает радостная Куини вместе с кусочком искрящейся зимней метели. — Тини, я вернулась! О, Ньют, здравствуй, милый! А что у вас тут произошло? — Небольшой погром… всё хорошо, — Ньют поднялся и галантно подал руку Тине. — Я очень рад, что смогу увидеть вас всех сегодня, перед тем, как уеду. — Так за это надо выпить! — воскликнула Куини. — Нет, конечно, не за то, что ты уезжаешь, дорогой, — проворковала она, заметив, как загрустил Скамандер, — а за то, что мы сегодня все вместе. Куини искренне веселилась, наслаждаясь мыслями своей сестры и их гостя, и успела поймать цепкий взгляд Порпентины перед тем, как упорхнуть к столу. Она едва сдерживалась, чтобы не уплыть в свои мечты о том, как она сможет свободно гулять с Якобом по душистым аллеям центрального парка или романтично сидеть с ним на скамейке, закусывая горячий какао его фирменными нюхлями из теста. Сказать сестре правду о том, что заклинание не сработало, они снова вместе и уже решили пожениться, она пока не решалась. А в кудрявой голове Ньюта уже созревало нечто похожее на план пригласить Тину путешествовать вместе, что вселяло в младшую Голдштейн больше, чем просто надежду.***
Мерцающее пламя свечей нежными полосатыми бликами отражалось в агатовых глазах Порпентины, и Ньют несколько раз напоминал себе, что вилку нужно вовремя доносить до рта. Ему давно уже не было так тепло на душе, внутри расцветала какая-то чуть покалывающая лёгкие радость, как бывает, когда проходит старая, давно мучившая тебя боль. Ньют настолько привык к своим шрамам, что уже перестал её замечать. Его постоянной анестезией были его животные, самые преданные друзья и самый уютный мир, созданный им самим, его собственным израненным сердцем. Порпентина поняла, что никогда ещё не чувствовала себя такой счастливой, только когда поднесла руку к животу, который уже болел от смеха. Такие простые, но невероятно искренние и глубокие слова мазоолога, казалось, каким-то невесомым касанием сняли камень с души, отдав взамен невесомые крылья, благородную, тёплую энергию. В этом был весь Ньют — невозможный, сотканный из загадок, обезоруживающей искренности и неосознанной хрустальной боли, храбрости и непоколебимой внутренней силы, великодушия и всепоглощающей любви. Ей хотелось провалиться в этот его мир с головой, и больше никогда не вспоминать о прошлом. — Так какие у тебя планы, Ньют? — Тина изо всех сил старалась не думать о том, как долго ей придётся жить без него, когда жизнь вернётся в привычное русло. — Мне нужно немного материала о фениксах, поэтому сначала поеду в Индию, а оттуда — в Китай. Один мой друг… Возможно, вы о нём слышали, Альбус Дамболдор, просил меня подготовить статью об этих удивительных созданиях так скоро, как у меня получится. Мне бы не хотелось его подводить. — У него к ним какой-то персональный интерес? — Порпентина старалась вспомнить все слухи о знаменитом волшебнике, которые слышала в Ильвермони. — Насколько мне известно, да… Однако, он об этом не упоминал, — Ньют виновато улыбнулся. — Мой интерес касается совсем другого аспекта. — Что ж, мы будем очень скучать, Ньют, — промурлыкала Куини, тут получив мысленный тычок от сестры. — Фениксы так красивы, что способны любого заставить влюбиться в них навсегда. Губы Ньюта дрогнули, пытаясь сдержать смешок: — Полагаю, моими фаворитами всё-таки остаются нюхли. Тина поймала его многозначительный, смеющийся взгляд, и снова звонко рассмеялась, вспоминая главную причину их знакомства. — Согласна с Куини, Ньют, — прошептала она с необычайной теплотой в голосе. — Мы будем скучать. Это хрупкое мгновение, когда столько осталось невысказанным на сердце, казалось, стало их персональной невидимой красной нитью, которая натягивается, путается, но никогда не рвётся.***
Возможно поэтому и на следующий день, когда до отплытия корабля оставалось всего несколько минут, Тина мысленно цеплялась за каждую ниточку, способную задержать мазоолога хоть ненадолго. Она зачем-то спросила его про Лету, портрет которой ей был совершенно не интересен, (как она говорила себе каждое утро), зачем-то забывала моргать, чтобы остановить непрошенные слёзы, потому что не хотелось отпускать эту изумрудную глубину его глаз, зачем-то совершенно забыла о том, что она сильный и независимый аврор, чуждый лишним эмоциям и странным поступкам, и не заметила, как на её губах расцвела самая счастливая, солнечная улыбка, когда Ньют пообещал ей привезти экземпляр своей книги лично. Ну и, наконец, она забыла обо всём на свете, когда он вдруг в третий раз прямо с трапа прибежал к ней: — Тина! Можно я кое-что сделаю? — Сделаешь что? А потом он её поцеловал. Немного неуверенно, неумело, но бесконечно нежно и чувственно. — А если я…если я приеду за тобой через пару недель, ты поедешь со мной? Поедешь, Тина? Вместо ответа девушка вернула ему поцелуй, решив, что она всё-таки Тыковка, и только потом Порпентина Голдштейн. И с тех пор мир вокруг неё пел только самые добрые песни.