***
Голубые глаза отрешенно смотрят на улицу через грязное окно с разводами. Там однообразные деревья, лесопосадки, повороты, которые изгажены вдоль и поперек людьми, горы мусора и дорога. Чуя никогда не любил ездить на машине, но сегодня то являлось мерой необходимости. Тут же на бедную голову сваливается коробка. Накахара раздраженно фыркает, возвращая ее на место — не с первой попытки, конечно же. А затем снова смотрит в окно — больше тут делать нечего. И через пару секунд снова злобно бурчит, потому что та противная коробка снова стукает его по голове. Боже, кто вообще придумал навалить столько хлама на заднее сиденье?! Взгляд лениво фокусируется на собственном отражении. Рыжие волосы, которые он отрастил до плеч и даже чуть ниже, обрамляют миловидное лицо. Сколько споров из-за прически было — даже вспоминать не хочется. Противные веснушки, рассыпанные по кончику носа и щекам. Острый подбородок и рыжие брови правильной формы. Пушистые ресницы золотистого цвета. И бледная, никогда не загорающая на солнце кожа. Единственное, что мальчик действительно в себе любил — это глаза. Они по цвету напоминают кучу красивых вещей в мире: море, ясное летнее небо, аквамарин, сапфир… Было глупо часами сидеть вплотную к зеркалу, пытаясь нарисовать собственные глаза… А сейчас эти глаза хочется закрыть. И не открывать часов пять-шесть точно. Отца срочно отправили в другой город по работе, и семья рванула за ним. Сестра осталась в Китакате — у нее там университет, учеба, поэтому вся квартира теперь в ее распоряжении. Чуя даже не переживает за школу и смену обстановки — наоборот, в его жизни что-то новое. Куда больше волнует наличие художественной школы или студии. Без ее посещения и жизнь не мила! Он так и не прекратил рисовать. Половина всей той кучи, которая вот-вот свалится на парня слева — это коробки с его художественными принадлежностями. Родители были рады такому увлечению сына. Мама очень хорошо играла на фортепиано, ей все говорили идти в музыкальное, но не сложилось. Стала менеджером и вполне счастлива. Папа же был далек от искусства — бизнесмен, — но всячески настаивал, чтобы Чуя это дело не бросал. Может, и зарплата небольшая, и вообще не очень престижно — главное, что сыну нравится. Хорошие у него родители, это очень здорово. Ну… Глаза пришлось закрыть почти на восемь с половиной часов. На дороге страшные пробки, и отец очень устал вести… Поэтому к новому дому приехали уже в полночь — тишина, темнота, никого нет, и ничего не видно. Чуя не запомнил даже, как они зашли внутрь — в памяти отпечатались лишь душ и теплый футон с одеялом. Кайф… А вот "Утро разборок", как выразилась мама, принесло только кучу проблем. —Дорогая, где моя рубашка? Я такими темпами на работу опоздаю! —Поищи в комоде! —А портфель?! Там важные бумаги!!! —Да в машине! — Мам! Куда делись мои кеды? — Надень туфли, не помрешь! Я тебе не буду их искать! — донеслось сверху. Чуя фыркнул и надел лакированную обувь, быстро улепетывая на улицу. Их дом располагался почти в центре города. Красивый, двухэтажный, но невероятно скучный. Чуе с его художественным мировоззрением противно даже смотреть было на стены цвета скисшего молока. И крышу — охровый профнастил. Таких домов тут обсчитаться, никакой фантазии у архитекторов нет! Прошла неделя с момента переезда. Семья Накахара освоилась маленько, зал уже почти обставили. Ремонт решили не делать — дом новый, только-только закончили. Пустая трата денег и времени, и Чуя с родителями согласился. Его комната располагалась на втором этаже — из коридора поднимаешься по лестнице и сразу направо. Большое и светлое помещение с абсолютно чистыми стенами — мама и папа предвидели, что сын тут же захочет изрисовать комнату, и потому ничего с ней не сделали. Там только батарея и серовато-серебристый ламинат. И футон — мебель пока не расставляли, ее невозможно было перетащить на второй этаж без посторонней помощи. Двадцать минут пешком — его школа, еще около сотни шагов — работа мамы. Префектура Канагава, город Йокогама. Рядом море — этот факт будоражил кровь, и Чуя с предвкушением маньяка думал о том, как будет сидеть где-нибудь в укромном месте, рисовать огромные корабли (в которых не разбирался вообще), закат солнца, чаек, камни и лазурную воду. Но пока это только мечты — до моря пешком как до Луны. Придется ехать. Через двадцать-тридцать минут Чуя выходит из учебного заведения - все документы подал, теперь можно быть спокойным. После его школы новое место обучения показалось блеклым и однообразным. Остается надеяться, что тут не будет заносчивых мудаков. Его раздражали люди, которые вечно лезут со словами типа: "А меня нарисуешь? А моего хомячка? А кто это? А почему один глаз больше другого?" Накахара пристально смотрит на заходящее солнце и щурится. Слишком ярко. Но... Так... Обжигающе красиво, что хочется схватить карандаш, скетчбук, акварель и начать рисовать. Но парень просто идет домой, по пути зайдя в магазин.***
Шестое апреля на календаре. Огромные толпы веселых или не очень учеников. Везде шарики, бантики, ярко-красные галстуки — аж в глазах рябит. На фоне новых одноклассников Чуя выглядит белой вороной. Он решил, что глупо будет покупать комплект новой школьной формы, тем более что здесь ее соблюдали только по праздникам и учиться ему осталось всего два года. И вот на всех парнях темно-синие брюки и такие же пиджаки. И только он один в красном пиджаке и зеленых штанах в клеточку. Трудно остаться незамеченным… — Простите! Я вас не заметил! — Чуя охает, когда какой-то индивид сильно пихает его в плечо. А потом так глупо извиняется! — Девушка, вы в порядке? — … — охуевший взгляд голубых глаз. Девушка..? — Что ты там вякнул, уебок? Учитель раскрыл рот, директор, неподалеку стоящий, записал Накахару в список самых гадких учеников, одноклассники уже делают ставки, а нарушитель чуиного спокойствия мгновенно ретируется. Его же счастье. Чуя фыркает, про себя отмечая одну деталь — голос он запомнил, придурок получит заслуженных люлей потом! И вроде бы Йокогама — далеко не столица, но здесь линейка проходит куда цивильнее. Нет глупых девочек, что истошно пищат детские песенки, тишина среди учеников — гробовая. И родителей не так много — ну, сзади первоклашек немного стоит. И все вроде. Зато танцы запомнились Накахаре надолго — яркие, динамичные и, самое главное, под нормальную современную музыку. Мысленно Чуя поставил галочку — пока ему здесь нравится. Класс оказался небольшим, но уютным. Правда, стены цвета карамели резали глаз, но эту деталь можно перетерпеть. Классный учитель ведет английский — отсюда и количество учащихся. Ребят на данный момент за партами всего шестнадцать. Вообще замечательно. Тихо, спокойно, парты новые, народа немного... Дальше… Бла-бла-бла-бла… Ну, учитель полчаса зудел про всякие правила, экзамены, конкурсы, олимпиады и прочее. Слушали этот бред от силы четыре человека — остальные кто в телефоне, кто с соседом болтает, кто рисует… Погодите-ка. Рисует? А вот это уже интересно! Неужто здесь есть такой же отбитый художник, как и сам Накахара? Но познакомиться с этим загадочным человеком Чуе не довелось — слишком быстро кончился и нудный разговор, и вся линейка. Ура, можно домой!!! — Садись, довезем тебя уж, парень! — хмыкает отец, когда Чуя выходит из школы. Судя по взглядам других школьников, рыжий зарекомендовал себя как мажористый задира. Хах. Вот и славно. — Как тебе в новом классе? — Неплохо… Народу мало, школа чистенькая… — смеется Чуя. — И там, кстати, какой-то парень тоже рисует. Я видел. — Мм… Видишь, ты себе и друзей так быстро найдешь! — улыбается мама, садясь в машину. — Ну что, домой?***
— Здраствуйте! — парень неловко протискивается через приоткрытую дверь. Тут же на Чую устремляются заинтересованные взгляды. Надо же, новенький пришел! — Здравствуйте… — высокая черноволосая женщина — так бы ее описал какой-нибудь обыватель. Но Накахара — художник. — Вы к нам надолго или как? — Наверное, надолго, — хмыкает Чуя, рассматривая девушку. Внимательно, цепко. Как и она его. Акико Йосано. Известная художница. Преподает здесь, в художественной студии композицию*.По совместительству — челюстно-лицевой хирург. Ее талант в обеих сферах деятельности был огромным. При желании женщина могла бы открыть собственную стоматологию или прославиться на весь мир. Но… Всего понемногу — счастья много не бывает. Стройная и утонченная фигура, глаза красивого цвета не то малины, не то вишни. Спелой и вкусной. Короткие черные волосы, никаких замудренных причесок. Одевается официально и просто — юбка и ослепительно белая рубашка. Но это внешность. Акико требовательна к людям, но прежде всего — к себе. Тот самый «золотой препод», который совершенствуется до бесконечности — и все ради учеников. Каждый урок здесь, в художественной студии — праздник. Все веселятся, отдаются на полную, болтают, рисуют самые невероятные вещи. Чуе здесь явно нравится! — Ну, новичок, представляйся. И не надо что-то вроде: «Меня зовут Вова, я знаю три слова…», — ребята тут же смеются. О-о-о, они уже прошли через это… — Давай что-то оригинальное, а мы оценим. — Мм… — пару минут мучительных раздумий… — Я — Чуя Накахара. Мне тринадцать годиков, и я рисую солнце в уголке листа. И птичек галочкой, — со всех сторон послышались тихие смешки, ведь Чуя перечислял самые страшные грехи рисования. —Не закрываю банки с красками плотно, пишу тупым карандашом, у меня один глаз больше другого. Люблю апельсины, акварель и свою, — театральная пауза. — Прекрасную внешность! - хах, коротко, но уже лучше, чем у других. — Ладно, ты принят! — Акико улыбается, пальцем тыкая в свободное место. Остальные дети все еще оценивают выступление-приветствие новичка. Неплохо, неплохо… — Задание лично для тебя — нарисуй вот что: если бы помидор был человеком. Начинай. Чуя пару минут офигевает от подобного задания, но потом собирается с мыслями. Ух, вот нарисует сейчас такое… Снова по привычке тянется к скетчбуку, несмотря на то, что большинство одноклассников сидят за мольбертами. Чуя морщится: ему никогда не нравились большие листы, потому что все нужно делать огромным. Видимо, ему свойственен минимализм. Щелкает автоматический карандаш, блокнот открывается, и до парня уже не дозваться. Он поглощен процессом до мозга костей, а потому родителям часто приходилось выслушивать многочасовые истерики, если Накахару отвлекали. — У тебя одна рука короче другой, — неожиданно звучит голос совсем рядом. Тихий и довольно приятный. — И мышцы живота слишком накаченные, а нижние конечности как у слизня хилые, — Чуя поднимает растерянный взгляд на человека впереди. Вообще, тут истерику не закатишь, но наглец свое получит. — Проблемы с рисованием людей? Накахара злобно щурит глаза, морщась. Надо же, какой проницательный самовлюбленный придурок. Чуе действительно с трудом давались правильные человеческие пропорции; его стихией были пейзажи, фантастические твари всякие, одежда. Но это пока неважно, куда интереснее посмотреть на парня впереди. Правильно очерченный нос, ровные губы, только слишком бледные. Офигеть какие пушистые ресницы — о-о-о-о-о, как он красиво хлопает глазами… Прямо прелесть. Такую и бить жалко будет. Ну… Волосы вызывают глубокое разочарование. Интересно, парень вообще знает о том, что в мире есть такой предмет, как расческа? Фу, как неопрятно же он все-таки выглядит! А потом голубые глаза сталкиваются с одной странной особенностью. Бинты. Неожиданно чистые и белые, странно, что не испачкал их никто. А после… — Осаму, отстань от новенького! — Акико вырастает за спиной парня слишком неожиданно. У Чуи даже карандаш из рук упал. — Не ломай человеку психику, будь другом. Накахара удивленно смотрит на эту перепалку. Не ломать психику? Да что же это за парень такой? А потом созревает хорошая идея: Чуя аккуратно перегибается через стол, смотрит пару секунд в чужой блокнот… И садится обратно, больше не задавая лишних вопросов. Там, в черном скетчбуке с черепами на обложке — девушка. Белое платье, оборванное по краям, русые косы и смешная челка. И кровь. Много крови — она вся в ней. До самого подбородка. Жуть, да и только. И тут Осаму — так же его зовут? — поворачивается. Чуя тут же опускает взгляд в свой блокнот, дорисовывая несчастный томат. А уже после урока, дома, на одной из изрисованных страниц находит маленькую желтую бумажку.И все-таки рисунки будут красивей, если ты начнешь нормально рисовать людей) P.S. У тебя красивые волосы
***
—Коротышка! —Тупой ублюдок! —Бабенка несчастная! — Кусок дерьма! — Не дорос ты еще, чтоб так ругаться! — под хохот убегающего Чуя неразборчиво матерится. Вот же… Загадочным парнем, который тоже увлекался рисованием, оказался не человек, а монстр. Причем конкретный. Осаму Дазай. Да-да, тот самый, из художественной студии. Описание можно составить примерно такое, если дело касается внутреннего мира: пятнадцать лет, высокий (слишком высокий!), любит острить и флиртовать со всем, что движется. Бабник. Но в классе его уважают все, и ребята, и учителя. Ну, или почти все. Маленький рыжий Накахара-кун словно служил магнитом для юноши. Дазай с детства видел в мире вокруг что-то прекрасное. И Чуя явно вписывался в это понятие. Правда, характер у парня далеко не идеальный. К нему никак не подступиться. Чуя-кун почти ни с кем не разговаривает, вечно ходит один. После школы его забирают на машине. Огрызается на всех, с девушками не встречается. Только рисует-рисует-рисует. Дазай восхищался таким трудолюбием и преданностью своим увлечениям, но… Неужели ему не надоело? Осаму мало кому доверял в той степени, чтобы раскрывать самую душу. Однако одно, личное, он мог сказать уверенно: рисование — его лекарство. Из-за многих проблем, перенесенных в детстве, его психическое здоровье сильно подкосилось, и психолог посоветовала начать рисовать. И парень начал. Сперва так, для себя. И с каждым разом из-под кисточки и карандаша выходило вовсе не то, чего парень ожидал. Все рисунки насквозь пронизывала боль, выражалась она по-разному: капли крови, ножи в руках, жуткие лица. А еще любой бы человек, взглянувший на его творчество, сказал, что Осаму одинок. И это правда. Да, вокруг него всегда много людей. И это общество идиотов уже поднадоело. Никто не восторгается, когда ты рассказываешь о потрясающей работе современного художника; только крутят пальцами у виска, если слышат твой поросячий визг, когда тебе купили новые краски. А потому хотелось дружить с Чуей. Хотелось поговорить с ним о всякой ерунде, научить его наконец-то правильно рисовать людей. Может, даже погулять вдвоем. Дазай чувствовал странное влечение к этому злобному коротышке. Но объяснить данный феномен Осаму пока не мог. — Что ты опять ко мне лезешь?! — рычит Чуя, захлопывая скетчбук. Злые голубые глаза смотрят точно в карие. Не отрываясь. Дазай только скрежещет зубами: хотел нормально поговорить, а тут снова в ответ закатывают истерику. Вот же... — Захлопни пасть, будь человеком. — Ты этого самого человека нарисуй правильно хоть один раз в жизни! — шипит Осаму, скалясь. Его трясло от одного вида этих рук-осьминожек и разновеликих глаз. Неужели так трудно посмотреть книги, картинки или видео, где показаны пропорции тела? Неужели так трудно уделить время полезному занятию?***
—Ну... Какая сегодня тема... — Акико задумчиво потерла подбородок. —А давайте нарисуем... Танцы? —Танцы? —ребята недоуменно переглядываются. —Но это же трудно! —О! Знаю! — Акико плотоядно облизывается, сужая глаза, и некоторые дети всерьез пугаются. —Рисуете танцы. И в паре. Сперва вместе набрасываете эскизы, а я смотрю. Потом как всегда на ватмане, — школьники стонут, но выполняют работу. Правда, через пару минут Ёсано понимает, что идея провальная. Дети кричат, некоторые сидят в сторонке, другие поделиться друг с дружкой никак не могут. —Так. Значит, я сама назначаю пары! И чтоб без увиливаний! И Чуя бессильно сжимает кулаки, а Дазай забирается под стол, почему-то быстро пряча телефон, когда Акико во всеуслышание назначает их напарниками. —Да не буду я с этим комком нервов работать! — глухо доносится из-под парты. Под ней Осаму рассматривает фотографию, сделанную пару секунд назад: Чуя в пол-оборота, но все равно долгожданного удовлетворения от увиденного не наступает. Ай, ладно, не будет он Накахару рисовать, это не смертельно важно. —И я! Он только все испортит! —Это я-то испорчу?! А сам! —Тишина, молодые люди! — Акико пинком вытаскивает Дазая из его укрытия и одним мощным движением ставит парней рядом, так, что они соприкасаются плечами. —Это. Приказ. Парни бурчат что-то нехорошее, но садятся рядом. Правда, в их понятии "рядом" — это на разных концах стола. Под злым взглядом преподавателя приходиться пересесть. —Что ты вообще рисуешь? — Чуя не может не отметить то, что у Дазая фигура девушки вышла прекрасной. И это без детальной прорисовки! Но... Но вот платье оставляет желать лучшего: у Накахары мама такую ночнушку недавно купила. Один в один. —А сам-то! — Осаму завистливо косится в чужой блокнот, где нихрена не видны фигуры, зато потрясающий фон и платья. Вся одежда пышная, с кучей складок и кружев. Кое-где виднеются стильные шортики и куртка. А задний план пестрит кучей планет, звезд и часов — да-да, Чуя так видит, он художник все-таки. —Опять вместо рук щупальца одни будут... Ёсано грустно морщится от такой картины. Вот же маленькие идиоты. Им бы объединиться, приложить усилия — и все, Леонардо да Винчи завидует и курит нервно в сторонке. Но нет, им куда лучше ругаться и кричать без толку... —Урок окончен. Чуя, подойди, — оглашает Акико через полчаса. Рыжий недоуменно моргает, но послушно приближается к учительскому столу. —Скажи мне, так и собираешься ссориться с Осаму? — рыжий закусывает губу до тупой боли. Блин, только не о нем. —Знаешь. Подумай над тем, чтобы с ним объединиться. Думаю, это будет прекрасным решением. Накахара удивился, но промолчал. Сама мысль об объединении с этим мудаком казалась аморальной, но что-то в ней было. Да, подумать стоит, но не сейчас. Потом как-нибудь, это же не срочно?***
С тех пор прошло… Два месяца. Школа процветала, дети прилежно учились… И только два идиота сидели перед директором на стульях. Один — с подбитым глазом и огромными гематомами на руке. Второй — с перебинтованным запястьем и кровоточащей губой. — Молодые люди, — вздыхает мужчина, постукивая пальцами по столу. — Это уже третья драка за неделю. По какому поводу на этот раз? — Тест по истории… У Дазая на один балл меньше, чем у Чуи, — оповещает классный руководитель. Директор горестно стонет, бессильно закрывая глаза. Ну что за дети… И такие глупые споры, оканчивающиеся обращением в больницы, случались непозволительно часто. Все началось с простой фразы Осаму: «Будь ты девушкой, я бы с тобой встречался». Чуя воспринял это не так, как хотелось бы Дазаю — он говорил с намеком на… Ну… На романтические отношения, наверное… Хотя это бред сивой кобылы. Но оскорбить Накахару Дазай даже не собирался! А этот рыжий увидел в данных словах издевку над собой и своей женственностью… А потом последовал еще один спор. И еще. И так продолжалось до сегодняшнего числа; каждый день они находили повод посраться. И что самое странное — в художественной школе дальше простых обзывательств их ругань не заходила. Наверное, обстановка так влияет… Ну, или суровый врач-художник неподалеку. — Знаете что, — неожиданно говорит директор после пяти минут гробовой тишины. — Сейчас вы идете на оставшиеся уроки. Потом, — пауза. — Отмываете спортзал — там как раз кто-то из старшеклассников исписал все стены… — парни одновременно застонали от горя, сползая на стуле. Господи, как эту махину вообще можно отмыть?! — А вы оба отстранены от занятий на неделю. Можете идти. Чуя еще хотел что-то сказать, но классный учитель выпроводил их из кабинета, шикнув напоследок: «Ну что, доигрались?» Накахара с грустью подумал о том, как же муторно будет отмывать огромный спортивный зал в компании тупой скумбрии. Ай… От подобных мыслей бросает в дрожь. Может, свалить побыстрее и забить на это глупое наказание? — Класс! Строй-ся! — у учителя физкультуры голос как труба — кричит на первом, слышат на третьем этаже. Мужчина средних лет, уже в волосах седина. Довольно строгий, но в душе — добрый и пушистый. — Осаму! Переодеваться марш! — Иду, иду… — на грани стона выдает скумбрия, волочась в раздевалку. Чуя уже замечал не раз одну странность: если для него темным лесом была литература и анатомия, то для Дазая физкультура — пытка. Он изворачивался как мог, лишь бы не идти на этот предмет. Чаще всего просто уходил, если его ловили на выходе из школы — заявлял, что забыл форму или что жопа отваливается, ноги атрофировались, живот заболел… Но конец четверти близок, а оценки нужны всем. А Чуя грустно смотрит на неровную шеренгу одноклассников и вздыхает: он-то шорты с майкой постирал. И это правда. А раз у рыжика пропусков нет, физическая форма отличная… Физрук махнул рукой, мол, иди домой, все равно последний урок. Эх… Накахара вытаскивает из раздевалки старый покоцанный стульчик и ставит его в углу зала. В руках сжимает любимый скетчбук и небольшой карандашик. Ну, раз делать нечего, то почему бы не порисовать? Проходит половина урока, даже чуть больше, и физрук предлагает сыграть в волейбол. Большинство за, а те, кто против — либо встаешь на поле, либо оценка на балл ниже. Тут уж делать нечего… Чуя на какое-то мгновение откладывает свои художественные принадлежности, потягиваясь. Крепко жмурит глаза, затем снова берет карандаш… Слышится выкрик одной из девочек: «Осаму, это было прекрасно!», — и Чуя, не удержавшись от соблазна посмотреть, поднимает взгляд. Карандаш с громким стуком падает на пол. Дазай хоть и кривлялся, говорил, что физкультуру не любит — играл он потрясающе. Быстрые перемещения, отличные подачи. Превосходно. У физрука аж слюни от предвкушения потекли… И сейчас Осаму, сильно вспотевший, вытирал собственной футболкой шею и лицо — предмет одежды он просто стащил с себя, на радость всем девочкам в классе. А Чуя… Сердце забилось в бешеном ритме, пока глаза жадно пожирали каждый миллиметр худого тела. Каждый моток гребанного бинта, которых на теле Осаму было много. Каждое движение мышц под тонкой бледной кожей. Приоткрытые красные губы, с которых срывались тяжелые вздохи. Кофейные глаза. Вихрастые патлы.***
Всю неделю парни пересекались только в художественной школе, ведь в обычную им путь пока закрыт. Обошлось без всяких драк и пререканий, потому что Чуя вел себя непривычно тихо. И голос повысил только один раз, и то по мелочи. А до этого лишь жалкие препирания. Чудеса, да и только! Но увы, не все так радужно. Другие ребята уже сдали те парные проекты на тему "Танец". А Дазай и Чуя только фыркали, когда разговор касался этого и отнекивались как могли. Но сегодня... —Ваша совместная работа отлично подойдет для этого конкурса, — у Акико, казалось, загорелись глаза. Она никогда не упускала возможности завлечь своих учеников в какое-нибудь состязание, где нередко пострадавший и замученный ребенок оставался победителем. Ёсано могла выжать из человека весь его потенциал, а у парней он был. Причем большой. А потому это пугало не на шутку. —И вы сейчас садитесь и рисуете. И чтобы без всякой ругани! Чуя отреагировал бурно, но ожидаемо. Так не кстати вспомнилось предложение Акико объединиться вместе с Осаму... Однако Чуя, кажется, Осаму теперь избегал как мог. И пусть прямых подтверждений этому не было, Дазаю не давала покоя одна маленькая деталь. Всего два дня назад Акико на занятии (тогда вместо нелюбимой живописи поставили композицию) дала им довольно необычное задание, как всегда в своем стиле. «Нарисуйте портрет любого человека, который находится в нашем классе. Мои изображения не в счет!» И началась настоящая суматоха: парни вообще стеснялись тогда на девочек смотреть, а дамы как по команде зациклились только на двух людях — Осаму и Чуя. И если первый на это вяло отшутился, то от второго реакции не последовало. А раньше бы он за такую дерзость леща дал… И никому свой рисунок не показал. Только подошел к Йосано и тихо что-то ей прошептал. Та взяла лист, посмотрела и оценила: «Весьма неплохо, на этот раз ты хорошо постарался! Все, можешь идти домой!» Да, кстати, если ты выполнял задание раньше остальных — свободен! И Чуя моментально испарился. И многие в классе отметили, что щеки парня по цвету напоминали спелый помидор. И рисунка никто так и не увидел… И сейчас Чуя вел себя неожиданно скованно. Им торжественно вручили белый ватман, мольберт, две табуретки — все, господа, вперед и в путь. Акико каким-то образом умудрилась увидеть их эскизы. От Чуи требовалось нарисовать фон покрасивей и одежду, от Осаму — людей, парня и девушку. По сути, работы у них одинаково. Только вот желания выполнять эту самую работу нет. —Руку убери, мне неудобно! — шипит Накахара, пихая напарника. Лист был огромным, но места все равно не хватало. А потому мальчишки ежесекундно друг друга доставали, непрерывно тыкая в чужие бока и колени карандашом и пиная чужую табуретку. Рисунок пока что состоял из корявых линий. —А ты задницу подвинь, толстый, что зла на тебя не хватает! — Дазай в долгу не остается. Но почему-то прислушивается к словам одноклассника и берет карандаш в левую ладонь. Так рисовать даже проще, ведь у него обе руки рабочие. Весьма полезный навык. Чуя на такое только рот раскрыл. —Чего застыл? Рисуй давай. Ближе к концу урока мальчишки успокаиваются. Дазай легкими и быстрыми штрихами карандаша намечает подтянутое, стройное тело парня и утонченное, нежное, летящее девушки. Чуя потихоньку срисовывает с телефона некоторые планеты и замысловатые часы — просто чтобы не ошибиться лишний раз, ведь это конкурсная работа. Осаму не палит, осторожно облокачиваясь на чужой стул, потому что уже все тело затекло от неудобной позы. И, черт возьми, Чуе именно в тот момент откладывает телефон в сторону и... И накрывает своей теплой ладошкой холодную руку Осаму. Так получилось. Чисто случайно и по привычке, ведь Накахара всегда ставил левую конечность именно на ту сторону.. Но проходит две секунды, десять, минута, а руку никто не убирает. Чуя***
Чуя обежал все этажи по нескольку раз, у каждого встречного спросил, не видел ли кто Осаму. Без толку. Глаза же болели от слез, а с каждой секундой становилось только хуже и физически, и морально. Боже, как же ему стыдно… На том злополучном уроке, когда им сказали изобразить кого-то из класса, Чуя недолго думал — Осаму. Он всегда садился напротив, а потому можно беспалевно рисовать с натуры. Только вот… Как о нем подумают, когда он покажет свой рисунок? Мол, влюбился в вечного соперника? Да, так и подумают, и хотя это правда, она крайне неприятная. А потому лучше будет все скрыть. И, если честно, Накахара просто испугался. А потому тихо подошел Акико, получил свою оценку и пошел довольный домой. Сделал все уроки, покушал, посмотрел по традиции фильм с родителями… И не смог уснуть. Всю ночь перед глазами стоял образ невыносимого Дазая. Чуя кусал губы, считал овец, закрывал глаза, но все было тщетно. Ему страшно хотелось стать ближе к этому придурку, и такие мысли Накахара отгонял от себя как мог. Ну... Ну это же глупо! И вообще, пройдет. А потом проснулся Чуя с открытыми губами, на полу и с маленьким недругом между ног. И такие сны мучили парня вплоть до сегодняшнего дня. И Накахара вел себя тихо-тихо, как мышь. Он боялся лишний раз подойти к Дазаю, а уж заговорить… И речи быть не могло. Просто из ниоткуда взялось страшное стеснение и смущение перед шатеном. Еще и в голове роились самые разные мысли, и чаще всего не самые правильные. Чуя до сих пор помнит, как замечтался на математике и сильно об этом пожалел… Он мечтал, как они с Дазаем идут по набережной. Смеются, держатся за руки и едят одно мороженое на двоих. Осаму неожиданно останавливается и осторожно вытирает пальчиком угощение с щеки любимого. Неловкая ситуация: их лица слишком близко, оба тяжело дышат и почему-то не отстраняются. А потом Дазай целует его. Нежно и с любовью… Пришлось спешно убегать в туалет и умывать лицо холодной водой, потому что в низу живота от таких мыслей начало разливаться приятное, но постыдное тепло. И это не единичный случай. Накахара часто перед сном фантазировал, как они вырастут и будут жить вместе. Так глупо, что самого тошнит. Влюбиться в самого дурного человека, да еще и в парня. Приехали, встречай, голубой вагон. И… И теперь жизнь Чуи просто висела на волоске. Он уже почти наяву видел, как этот мудак с ростом сто восемьдесят рассказывает всем о таком наивном Чуе-куне. Показывает глупые рисуночки и ржет в лицо.Он ведь не видит в Чуе ничего, кроме объекта насмешек и глупого школьника, который не умеет рисовать людей. Однако... Они же недавно... Он сам его взял за руку, тогда, на уроке... Перед глазами мутнеет, голова кружится, а из глаз снова капает соленая жидкость. Получается, даже эта приятная мелочь была попыткой поиздеваться над чувствами бедного рыжика? — Чуя! Подожди! — слезы высыхают мгновенно. Но теперь наступает дикая паника. Дазай… Парень подбегает к сплошному комку нервов и выжидающе смотрит на чужую спину. А потом, оценив свои шансы на выживание, пихает в вспотевшие дрожащие ручонки блокнот. — Прости. Мне стыдно, что я так поступил... Накахара ощущает себя как в тумане. Он на автомате сует тетрадь в сумку, не поднимая растерянного взгляда на Осаму. Неужели он… Ничего не смотрел? Совсем-совсем? Даже не открывал? Слава Богу… И тут приходит резкое осознание. Он разрыдался как девчонка из-за этого придурка. Он так переживал, а тот говорит ему обычное «Прости»?! — Ты… — злость плещется на дне голубых глаз. А волосы вот-вот зашипят, как змеи у Горгоны. — Ты вообще понимаешь, что украл чужую собственность? — да, самое время нести всякий бред, пытаясь высказать свое негодование… Дазай резко наклоняется к Чуе. Настолько резко, что у того, кажется, останавливается сердце и перехватывает дыхание. Что он собирается сделать? —Ты бы хоть раз в жизни попробовал то, что рисовал так старательно в своем блокноте, - нежно улыбается Осаму, смотря на огромные голубые глазищи. А затем, коротко усмехнувшись, разворачивается и уходит. —Увидимся! Он... Он его в щеку поцеловал. Только что. Чуя медленно оседает на землю, стараясь сдержать истеричный визг счастья. Это не сон? То есть, его чувства взаимны? Или это очередная шутка? Он смотрел его блокнот? Почему от Осаму так вкусно пахнет горячим шоколадом? —Черт... — Чуя красный, как рак, но страшно довольный. Он не представляет, как посмотрит завтра в глаза однокласснику, но сейчас хочется просто насладиться этим маленьким секретом. Теперь уже их секретом. Мама только удивленно проводила взглядом сына, когда тот заявился домой. Он съел все, что было в тарелке — а там была папина яичница, которую Чуя ненавидел. Он все время смотрел в одну точку, кивал на все вопросы независимо от их содержания, и улыбался. Загадочно и очень... Нежно? Да. А еще светил своими красными щечками на весь дом. —Ты будешь печенье? - Чуя снова угукнул, но ни крошки не съел — только молча взлетел наверх, в свою комнату, откуда через пару секунд после хлопка входной двери раздался оглушительный поросячий визг. Папа с грохотом роняет кружку с кофе, а мама зажимает уши. —Да что с ним сегодня?! Сам не свой! — супруг только пожимает плечами. Он тоже не в курсе... А Чуя валяется на полу и тяжело дышит. Боже... Почему он ведет себя так глупо? Почему... Парень глупо хихикнул, стягивая с дивана одеяло и накрываясь им с головой. Ему невыносимо радостно только от одной мысли о том, чтоего чувства взаимны.
Правда, особых изменений не последовало. Они все также ссорились, ругались и били друг друга. Все также искали недочеты в чужих работах, а потом, на перемене, украдкой исправляли рисунки друг друга. И Дазай, когда так делал, всегда рисовал с обратной стороны какое-нибудь сердечко. А Чуя... А Чуя хотел сделать что-то подобное, правда, от стыда стирал все в ту же секунду. И к Осаму его альбом возвращался с исправленным рисунком, но без каких-либо приятностей. Однако, несмотря на это, Дазай все равно радовался. А чего тут не радоваться, если Чуя все равно ждал его каждый день после школы. Стоял около ворот, внимательно сканируя толпу школьников взглядом. И стоило только Осаму появиться в его поле зрения, как Чуя презрительно фыркал и демонстративно задирал к небу носик, уходя. Дазай усмехался, бросаясь вслед за ним. И... И это стало дурной, но крайне приятной привычкой. Парни находились рядом большую часть дня и наслаждались этим. Им нравилось общество друг друга, а потому если отсутствовал один, второй страшно скучал, в чем, конечно же, никто никогда не признавался. Правда, без ссор не обходилось, как и без примирений. Одно такое запомнилось обоим надолго. Не разговаривали две недели, а потом Дазай взял, и на уроке в художественной школе при всех чмокнул его в щеку, одновременно кладя на стол рядом с одноклассником вкусную шоколадку. И пусть этого никто не видел, и пусть это было сделано украдкой... Но это... Так... Господи, это так нехорошо! Так стыдно, что колени дрожат! Но ведь это же нормально для влюбленных? Они уже почти признались и всецело доверяют друг другу, все время вместе, что бы ни случилось. Это же... Это же и есть любовь? Или нет? И за такими мыслями проходит урок и даже часть перемены: Дазай удивлен тем, что Чуя уже несколько минут сидит и смотрит в одну точку. —Чуя, ты в порядке? — Осаму осторожно трогает Накахару за плечико, но в ответ видит лишь кивок кудрявой головы. Ну... Нет, Чуя точно не в порядке. —Ну... Если понадоблюсь, скажи. Сказать... Как такой маленький стеснительный Чуя может сказать о том, что хочет пойти с Дазаем на свидание? Или, того хуже, поцеловаться? По-взрослому? У него от одних только мыслей щеки вспыхивали, как спички, а что будет, если он это скажет? Да лучше от стыда умереть. Хотя... Осаму только закусывает губу, глотая некоторую обиду. Чуя опять со своим блокнотом носится, а на него — ноль внимания. И он этого так долго добивался? Аж грустно. Или... Или Чуя его даже не любит?! Но всю печаль и тревогу как рукой снимает, когда на парту на следующей перемене ложится небольшой листок, сложенный пополам. Дазай оглядывается. Никого — все уже ушли на завтраки. Парень осторожно разворачивает бумажку и чувствует, как сердце начало танцевать ламбаду. Всего лишь небольшая зарисовка, та, что уже была в блокноте. Хороший летний денек, одна из главных пешеходных улиц Йокогамы. Они оба идут по городу, кушая мороженое. И держатся за руки, счастливо улыбаясь. Такая трепетная и нежная картинка как попытка признаться в чувствах. Мило... —Так вот, что тебя тревожит... — Дазай хищно облизывается, переворачивая листок. В уголке аккуратно выведено: "Завтра в 15:00". —Как скажешь, Чуя.***
Полтора года спустя. —Эй, коротышка! — Чуя оборачивается с недовольной мордой, но, едва стоит ему увидеть Дазая, как лицо тут светлеет, а на губах появляется ухмылка. —Что сегодня придумает твоя изощренная фантазия? Привет, кстати. —Заткнись, а? И тебе привет, — Накахара краснеет, но не отворачивается. —Ты смотри, а то вообще ничего не нарисую... И будешь ты вечно угадывать, чего я желаю! —Чуя! Нельзя быть таким жестоким с любимым человеком! Накахара усмехается, но уже по старой привычке переворачивает блокнот вверх ногами и открывает в нем чистый лист. Странно, но он так и не смог выразить свои чувства к Осаму словами. Ох, как только Дазай не старался услышать из его уст банальное "Ты мне нравишься"! И пытал, и домой к нему ходил, и конфетами задабривал, и вино ему вкусное дарил — тщетно. Чуя мялся, краснел, и в конце концов начинал злиться, а это уже дело почти непоправимое. Зато... Карандаш осторожно оставляет на бумаге ровные линии. И вот уже вырисовываются две человеческие фигуры — но теперь Дазай не придерется, что у него хромает анатомия. Не зря же он на дизайнера учиться пошел! Пару десятков минут — набросок завершен. Аккуратный эскиз, где выражена любовь Чуи. Да, он так и не научился говорить о ней вслух. Он не мог открыто демонстрировать чувства, не мог без повода взять и зажать Дазая в укромном уголочке, чтобы с любовью прошептать на ушко комплимент или признание, а потом поцеловать. Но он мог выражать свои чувства так. Рисунками. Чаще всего — акварельными. —Ты... — Дазай страшно покраснел, моментально переворачивая лист обратной стороной. —Ну ты и извращенец... — и тут же Осаму тихо смеется, потому что ничего пошлого или жуткого в рисунке нет. Он так всегда реагировал, но это чисто по приколу. —Кто бы говорил! — Чуя и сам по цвету напоминает свеклу, но это ничто по сравнению с тем, как он собой сейчас горд. —Ну так... Ты же сделаешь то, что я нарисовал? — Дазай в ответ тяжко вздыхает, грустно смотрит на Чую... —Хмф!? Дазай... Всегда был похотливой и бестактной тварью. А потому, пользуясь отсутствием кого-либо в коридоре, нагло целует Чую. И тот сопротивляется ради непонятного приличия, хотя в душе млеет от каждого нежного жеста в свою сторону. Вот и сейчас блокнот грустно валяется на полу, пока Осаму осторожно посасывает нижнюю губу Чуи, проводит языком по ровному ряду зубов, проталкивает его же в горячий и такой желанный ротик. —Идиот... Могли же увидеть... — Чуя несильно бьет Осаму в плечо, но наперекор своим словам поудобнее устраивается на чужих коленях, приобнимая парня. —И что это было? Я вовсе не просил тебя исполнять мое желание прямо здесь. —Но где-то в глубине своей души ты хотел, чтобы я это сделал, я прав? — Дазай тычется носом в щеку, позже с удовольствием вновь чмокая парня в губы. Чуя краснеет, но уже меньше — щеки розовеют скорее от удовольствия. И для них не имеет значения ни звонок, ни косые взгляды людей, ни даже то, что они теперь, вроде как, студенты, и должны быть в университете. Парни, кажется, никого не слышат и не видят. Все вокруг становится в одно мгновение неважным — куда большее значение имеют припухшие чужие губы напротив, сердца, бьющиеся в унисон, радость и забота в искрящихся карих и голубых глазах иИх искренние и невероятно сильные
Акварельные чувства