Нет волшебства

Так больно. Очень-очень. Бэкхен был готов плакать, и я это прекрасно видел. Его глаза уже давно стали красными, потому что сосуды полопались от давления. На лбу выступила набухшая жилка, демонстрируя пульс хозяина тела. Это ужасно. Так ужасно, что я все еще нахожу его безумно красивым и нежным. И мне стыдно, что я вижу это в Бэкхене, который умирает. Что мне нужно сделать? Мы с ним на высоком холме наблюдаем за звездами. Мы воспользовались шансом, который нам выпал, именно поэтому сзади нас стоит старая угнанная тачка без лобового стекла, а перед нами, на бесконечном расстоянии, огни черного города. Давным-давно ночь. Бэкхен лежал на спине, под его голову я подложил свою кофту. Он не моргал, но постоянно сглатывал кровь, дергая красными сухими губами. На его лице уже застыло то самое выражение, которое останется с ним навсегда. И я знал, что оно выражает смирение и радость. Потому, что мы все-таки сбежали вместе. Лагерь для пленных это вам не шутки. Пойдите у японцев спросите. Я сидел совсем рядышком, слушая чужое дыхание и порывы ветра. Я думал о двух годах, которые мы провели в месте. Я точно помню тот день, когда Бэкхена только привезли туда, и мы встретились впервые. Это точно отпечаталось в моей памяти. Как одна из множества тату, которые уже не стереть. Я помню, как мы подрались на второй день знакомства. Этот ребенок слишком много болтал и ничего не боялся для своих лет. А я всегда был намного старше и опытнее, но все ровно вмазал ему прямо в нос. До самой крови. Я помню, как в первый раз поделился с ним едой, украденной из столовой для солдат. Я на веки запомнил, как эти красные глаза улыбнулись, и я услышал милое: «спасибо тебе». Я помню, как стал защищать его от всего ужаса дедовщины, что царила в лагере. Мне так сильно хотелось оберегать этого низенького, худенького и красивого мальчишку со склочным характером. Я помню его историю, которую впервые услышал ночью, у самой южной проволоки с шипами, отделяющей нас от жизни. После этого я слушал Бэкхена каждую ночь. Я помню, как мой мир перевернулся, когда я услышал его искренний смех после моей ужасной шутки. Я помню, как резко и без предупреждения ко мне пришло осознание. Как сердце тихо, но мощно бросило мне: «ты влюбился, мужик». Я помню, как избегал его целую неделю, что стала худшей каторгой в моей жизни. И эти жалостливые глаза, которые сказали мне: «ты предатель», когда я вернулся к нему, не выдержав. Я помню, как нас гнали на работы в поля перед новым наступлением японцев на наших. Все буквально картинками восстает в моей голове, когда мы, безумно уставшие, грязные, потные и сломленные, целовались в высокой траве, ближе к лесу, пока раздавались шум и крики от бомб. Я чувствовал вновь, как кусал его, как обнимал и усаживал себе на колени. Я помню первое прикосновение наших носов. Кончик к кончику. И нежность, которую мое сердце познало впервые за всю жизнь. И я был рад. Я, кажется, был самым счастливым человеком во время войны. Я помню наш секс в грязной камере, куда на несколько дней кидают провинившихся. Или тех, кто под руку подвернется. Мне было стыдно за это, даже с осознанием нашего общего положения. Даже тогда это не казалось уместным, но так хотелось... Я помню все. И то, что я сейчас вижу небо, тоже никогда не забуду. — Это и есть свобода? — Выдохнул Бэкхен и закашлялся, прыская своей же кровью себе на лицо. — Это она, Чанель? — Да. — Я вытер его щечки краешком своей футболки. Вновь отвернувшись к открывающемуся с холма виду, думаю о том, что все закончилось. — Тогда прости меня за то, что мы познакомились, за то, что я умираю, за то… — Бэкхен истерически рассмеялся, хватаясь за грудь дрожащей рукой. Я только судорожно выдохнул и мягко надавил ему на больные ребра, чтобы он прекратил, не причинял себе адские страдания. — Что тебя так развеселило? — Я перестал хмуриться, внимательно смотря на тело рядом со мной. — Прости, за то, что я не девушка, Чанель… — Он вновь расхохотался, и я улыбнулся. Этот малыш находил забавным множество вещей. Бэкхена вдруг сильно затрясло, и я увидел пену у рта. Он начал судорожно хвататься ладонями за траву и биться головой о землю. Он стряхнул со своего лица слабую последнюю улыбку и пару слезинок. И схватил меня за руку своей, холодной. А потом расслабился. Я молча прикрыл его веки свободной рукой. — Прости за то, что в наших отношениях не было волшебства, Бэкхен... Мне не ответили. Я вновь отвернулся, вглядываясь в тихое спокойствие. Подумать только… мы с Бэкхеном на свободе... Мы — свободные. Может быть, в этом моменте и заключалась вся наша магия?