День на реке

После приступа руки еще подрагивали, и зажатая в пальцах вилка ходила ходуном. Дик попытался наколоть омлет, но серебряные зубцы лишь звякнули о фарфор; попробовал снова, снова — результат был прежним. Алва сидел напротив, безразличный, будто изваяние; цедил вино мелкими глотками, следя и одновременно не следя за его позором, отчего Дик ощущал себя еще жальче и беспомощнее. Трясущийся, как желе. Он выпустил вилку, уронил руки на колени. Плечи поникли от стыда. Есть хотелось ужасно — будь он один, пододвинул бы тарелку, чтобы наклониться над ней, сгрести сливочно-желтые куски пальцами, напихать полный рот, как невоспитанный оборванец, но сделать это при Алве? И дать повод для сарказма? Немыслимо. Тот отставил бокал. Выбрал среди ломтей хлеба румяную корочку, размазал по ней соус, остро пахший лимоном и чесноком. Накрыл листом салата, тонко нарезанным окороком, мягким сыром. Съедобную башню увенчал второй салатный лист и крыша из белого, ноздреватого хлеба. Алва перегнулся через стол — полотенце сползло, обнажив темную поросль и розовые соски на светлой коже. Какая непристойность! Но Алва не попытался прикрыться, будто считал, что все в порядке: протянул получившееся яство Дику, и тот схватил его двумя руками, точно зверёныш, смутился, но все-таки поднёс ко рту. — Я могу велеть, чтобы вас проводили в одну из комнат, — сухо сказал Алва, когда от его угощения ни осталось ни крошки. — Отдохнёте от меня. Дик покосился на белокаменный домик, оплетённый плющом и виноградными лозами. Представилось, как внутри пыльно, темно и затхло — Алва ведь сам признался, что нечасто выбирается за город. Наверное, и слуги разленились без его присмотра. А в беседку лился солнечный свет, вокруг сотней голосов перекликались птицы, да и на душе после плотного завтрака стало поспокойнее. — Я бы остался здесь, — Дик скользнул взглядом по виноградным листьям, гроздьям только завязавшихся ягод, кудряшкам усиков. Лицо Алвы ожило скупой улыбкой. Служанка в чёрно-синем убрала со стола, принесла покрывала и расстелила их одно поверх другого под старыми вишнями. Взбила подушки, уложила у самых корней. Алва поднялся, придержал складки полотенца на боку. — Располагайтесь. Я проверю, в порядке ли дом. Сбегает? Но от кого ему бежать? Дик наблюдал за тем, как он возвращается к каменным ступеням, подбирает одежду, быстро облачается в штаны и рубашку, а после босой, с голыми щиколотками, идёт к дому, и чёрные волосы треплет ветер. В груди сладко потянуло. Нет, он не станет думать, почему. Дик перебрался на покрывала, лёг, набросил на себя полотенце. Бежево-рыжая шерсть приятно покалывала голую спину, ягодицы и бедра. От чувства обнажённости захлестнуло неясным восторгом: хотелось смеяться, кататься по траве и песку, прикасаться к себе. Своей коже. Такой разной на ощупь: на животе и коленях, на пятках и сгибах локтей. Прикасаться — будто его тело переродилось, стало достойным ласки, а не тумаков. Дик забыл о том, что беззащитен, ему было впервые плевать на это. Наконец-то обнажённость не сулила никаких унижений: ни розог, ни крапивы, ни ледяной воды, и он наслаждался свободой. Зажмуривался. Раскинув руки и ноги под тонкой тканью, жадно вбирал отклики каждого нерва. Дик сам не заметил, как расслабился и задремал, а когда проснулся, солнце уже почти стояло в зените. По запястью ползла божья коровка — он шевельнулся, спугнув ее. Потянулся, выгнул спину, чтобы прогнать из тела истому; повертел головой, разминая шею, сжал и разжал пальцы на ногах. Рядом лежали аккуратно сложенные вещи. Дик тронул сорочку, в которой купался, — совсем суха. В листве шелестел ветер, и рисунок солнечных пятен непрестанно менялся: отсветы то разбегались, то возвращались на место. Алва полусидел, опершись о вишневый ствол. С его бедра свисали сплетённые в браслет травинки. — Хотите, поплывём на тот берег, — предложил он, не шелохнувшись — даже губы едва разомкнул. — Я устану на половине пути, — ответил Дик хриплым со сна голосом. Он что, был здесь всё время? Приглядывал? — Если не раньше. — Мы возьмём лодку, — Алва повернулся. Его веки опустились, и пламя взгляда погасили густые ресницы. Куда он смотрит? Ведь полотенце не скрывает ничего! Полно, а смотрит ли вообще? «Боитесь поразить меня своей неземной красой?..», — спросил Алва на ступенях. Да, боялся. Не этого, другого. Но боялся, как дурак. — Я хочу, — с вызовом сообщил Дик. Алва кивнул, легко поднялся, словно ему и самому не терпелось отправиться в путь. Зачем тогда притворялся безразличным? — Оденьтесь пока. Дик раздражённо поморщился. Командует, будто трёхлетке. А то бы он сам не догадался, что в плавание не выходят голышом. Лодку вытащили из сарая, спустили на воду у каменной лестницы. Погрузили корзинку со снедью, две пары весел, а ещё странные палки — вероятно, шесты, чтобы отталкиваться от дна? Алва подступил к Дику вплотную и обвязал вокруг его головы ярко-синюю косынку, какой щеголял и сам. — Для шляпы сейчас слишком жарко, — объяснил, довольно обозревая свою работу. Дик лишь силой воли сдержал прерывистый выдох. От близости Алвы — его запаха, его присутствия, что ощущалось в подкорке, острое до мурашек, как присутствие хищного зверя, — в груди жарко спёрло; после простого жеста заботы — которого по счету за день! — он не знал, что и думать. Куда делась язвительность? Смылась в реке? — На другом берегу опасно? — спросил он, заметив, что на поясе у Алвы появились пистолеты и кинжал. — Понятия не имею. Не хочу, чтобы нас застигли врасплох, — усмехнулся тот. — Согласитесь, глупо отправиться на романтическую прогулку, а угодить в лапы к разбойникам. Мне же потом будет стыдно смотреть вам в глаза. «Романтическая прогулка? Он точно шутит!». Они по очереди перешагнули через бортик, и лодка просела, угрожающе закачалась на зеленоватой воде. Садовник, у которого не хватало пальца на левой руке, оттолкнул ее от причала. — Ежели к вечеру не обернётесь, зажжём здесь фонарь, соберано! Алва кивнул в знак того, что услышал; плюхнулся на скамью, взялся за вёсла. Несколькими сильными гребками вывел лодку из бухточки на простор, где их подхватило течение. Дик нерешительно сжал ручки своей пары, вставил в уключины, понаблюдал, как управляется Алва. А уяснив, погрёб, словно его зеркальное отражение — Дик сидел к носу спиной. — Не проще ли было установить парус? — спустя время выдохнул он, мокрый, раскрасневшийся, когда силы ворочать тяжеленными дубинами иссякли. — Ходить под парусом — совсем другое удовольствие, — Алва даже не запыхался. — Иногда хочется полностью выложиться... чтобы в голове не было ни единой мысли. А после — ощущать только радость от того, что можешь лежать, не шевелясь. — Но вы много ездите верхом. И каждый день фехтуете, — заметил Дик. — Фехтование и верховая езда этого не дают. Слишком привычно. А если помашешь вёслами часок... или, — Алва не закончил фразы, но его губы сложились в сытую усмешку, по которой и так всё стало ясно. Дик вздохнул. Часок? Тут бы пять минут продержаться в заданном ритме. Он упрямо сомкнул натёртые ладони и погрузил лопасти в воду. — В Алвасете у меня есть парусная лодка. Если выдастся случай, выйдем на ней в море, — Алва одобрительно улыбнулся краешком рта. Его что, приглашают в Кэналлоа? Губы Дика разъехались почти против воли. Увидеть южное море, скалу с панно на дверях его спальни, апельсиновые рощи в пенном цвету. Вкусить полной свободы — вряд ли в родном герцогстве Алвы Дика будет поджидать столько же опасностей, сколько в переулках Олларии. Или — очутиться в новой тюрьме? Нет! Не после сегодняшнего... всего. Только не после. Алва щурился на блики солнца, а вокруг плескала вода: по Данару катилась зыбь, били серебристыми хвостами рыбы, от весел и бортов разбегались волны. Ветер гладил лица, развеивая полуденный зной. Кричали чайки, вдали показалась черная туша шаланды, на ее палубе застыли фигурки рыбаков в соломенных шляпах. Лодка шла по реке, и для Дика каждое бье их пути нанизывалось на сияющую нить — нить счастливых воспоминаний. Другой берег густо порос ивами и ежевикой; им пришлось долго дрейфовать в поисках места, где бы причалить. Наконец лодка ткнулась носом в песок. Алва первым выпрыгнул на твердую землю, следом вывалился Дик. Они привязали швартовочную веревку к низко нависавшей ветке. — Надеюсь, вас потешит то, что мы без спросу забрались в охотничьи угодья короля, — сказал Алва. Дик фыркнул. — И будем браконьерствовать? — Если пожелаете, — в синих глазах плясали смешинки. Алва сделал приглашающий жест в сторону леса, и Дик первым вошел под зелёный свод. Подумать только, настоящее приключение! А если их поймают егеря? Скрутят и бросят в тюрьму! Вздор. Герцога Алва никто не посмеет тронуть. Да ведь они и не охотятся, не нарушают закон... Дик ступал осторожно, боясь поранить босые ступни; наслаждался мягкостью трав и прошлогодней листвы. Зелёное кружево над головой сменялось солнечными полыньями и непроглядным пологом, где деревья льнули друг к другу, словно разлучённые силой влюбленные. Изредка на тропке попадались камешки, сучья и жучьи панцири, но Дик перешагивал через них, отводил от лица ветви. Из рук, натруженных греблей, уходила усталость, ладони переставали гореть. Воздух был густым и смолистым, в нем тонули слабые звуки, а сильные разносились гулче, как под водой. Голос кукушки, песня соловья, стрекот белки... Дик пригнул голову, чтобы пройти под сосновой аркой, опустил ногу на ковер из бурой хвои, пнул шишку и оцепенел. Из-под камня в полубье от его мыска торчал рыжий змеиный хвост. И этот хвост извивался. Вскрикнув, Дик шарахнулся назад, врезался в Алву — горячего и крепкого, как живая стена. Под левой лопаткой глухо бухнуло чужое сердце, руки Алвы поймали его, обняли. От ладоней на боках растеклось успокаивающее тепло. — Змея! Там змея! — Дик плотнее притиснулся к его груди. Затоптался, стараясь занимать меньше места, отдавил Алве ногу. Создатель! Он бы сейчас даже запрыгнул Алве на плечи, плюнув на всякую гордость, — лишь бы очутиться подальше от земли. — Где? — выдохнул тот. Погладил Дика по рёбрам снизу наискось, задержал ладонь — утишая пульс. Заглянул через плечо. — Это медянка. Она не ядовита. — Правда? — страх понемногу улетучивался, но Дик не спешил отстраняться. — Гадюки чёрные, а она рыжая, видите? — кажется, Алва и сам не торопился его выпускать. — Впрочем, и видеть-то уже нечего. Дик недоверчиво всматривался в бурые иглы и прошлогоднюю траву, ожидая, что змея спряталась под ними и вот-вот высунет морду. — Давайте вернёмся, — попросил он жалобно. Они добрались до берега по собственным следам. Алва достал палки, чьё предназначение Дик сперва не разгадал, — те оказались обыкновенными удочками. Предложил порыбачить, как рыбачат бедняки. Дик согласился. Они забрались в привязанную лодку, нанизали на крючки шарики из хлебного мякиша и окунули их в воду. Клёва не было ни через полчаса, ни через час. Дик заскучал. Покосился на Алву — сначала украдкой, потом смелее, а когда понял, что тот витает в незримых далях — посмотрел в открытую. Удивительно. Еще утром Дик подозревал его Леворукий знает в чём, волновался, побаивался, а нынче готов бездумно искать защиты. Может быть, он слишком доверчив? Но разве не глупо считать, что Алва зациклен на нём, что днем и ночью строит планы, дабы заманить в ловушку? Конечно, глупо! Ладно бы он, Дик, ещё уродился на свет обворожительной эрэа, феей из волшебных сказок. Или легендарной красавицей, за которой в путь на Марикьяру отправятся тысячи кораблей. Так нет же. И близко — нет. С чего он вообще взял, что Алве могут быть интересны малахольные юнцы? Разве он давал повод заподозрить себя? Кроме злосчастного взгляда. Но взгляд мог и померещиться. Наверняка у Алвы есть любовница, которую он время от времени навещает. Или знакомая куртизанка, способная удовлетворить даже столь пресыщенного гостя... На этом разумнее всего было успокоиться и приструнить воображение. Дик попытался отвлечься — принялся про себя читать «Плясунью-монахиню», которую знал наизусть. Помимо воли губы начали повторять строку за строкой — сперва Дик произносил их без какого-либо чувства, но быстро заразился настроем пьесы. — Что вы там шепчете? — спросил Алва. Дик вздрогнул. Алва смотрел на него с любопытством, склонив голову набок, точно ворон с его герба. — Это Дидерих, — пришлось признаться. — Ну так почитайте громче. Раздражает постоянно прислушиваться. Дик смутился. Слова пьесы — о чести, свободе и любви — были слишком откровенными, идущими от сердца, чтобы говорить их Алве. Вдруг тот посмеётся? Или еще хуже — примет всерьёз? Дик не хотел, чтобы для Алвы это стало завуалированным признанием, мольбой или попрёком. Но объяснить причину отказа он не смог бы даже под дулом пистолета, поэтому подчинился. Мямлил, стараясь снизить силу чеканных формулировок, запинался. Но мало-помалу его голос становился глубже и выразительнее, а строки лились легче и легче, точно ручей по намытому руслу. В конце концов Дик так увлёкся, что не заметил, как у него начало клевать. Алва отнял удочку, вытащил из воды крошечную, отчаянно трепыхавшуюся рыбёшку и бросил ее на глиняное блюдо из-под пирожных. Нанизал на крючок новый хлебный кругляш и забросил в реку. К вечеру, когда тёмная глубь Данара забронзовела, а барашки волн подернулись жидким золотом, их улов составлял три жалких карася. Алва распрямился во весь рост, потянулся, расправив плечи. — Давайте соберем хвороста и попробуем приготовить нашу добычу? Дик с готовностью вскочил на ноги. Он давно был не прочь размяться — неважно, каким будет к тому предлог. Между деревьев стелились сумерки всех оттенков тёмной зелени, и рубашка Алвы, который на этот раз ступал первым, светилась мягкой белизной. В кустах шуршали ежи, отряхивались от дневной полудрёмы совы; Дик дышал и не мог надышаться воздухом, напоенным тысячей запахов — увядшего цветка и травинки, земли и древесного клея. Выпадала роса, но лес не засыпал, его сердце мерно сокращалось, и прозрачная кровь текла под загрубелой, растресканной кожей. Дик шел, ловя отголоски этого тока: жизнь вокруг него била ключом за каждым листом. Они нашли одичалую черешню, набрали полные пригоршни мелких, приторно-сладких ягод. Губы Алвы испачкались красным, пальцы пропахли фруктовым соком, и Дика пронзило — он целовал эти губы, вернее, терпел поцелуи после той страшной ночи! Алва касался ртом его шеи, прихватывал кожу, и от жара дыхания, от холодной нежности все поджималось в животе. Алва ставил на нем свою метку, чтобы спасти от постыдного; гладил бедро и опять целовал, чтобы сбить с толку свидетелей. Мерзко! Тогда было — мерзко. Но если бы это повторилось сейчас? Если бы он очутился у Алвы на коленях в одной сорочке, а тот обнимал бы его, трогал через кружево и под ним?.. Он упал бы в ласкающие руки, как перезрелый плод. Дик зажмурился, борясь со стыдом. А когда разомкнул веки, Алва смотрел на него большими, потемневшими глазами, и под его взглядом делалось душно и хорошо. Дик ждал, приоткрыв губы, в голове стучало «Ну же, ну же, ну же», но Алва только усмехнулся, протянул руку и провёл вверх-вниз по его щеке костяшкой согнутого пальца. Дик сдержал стон. Костёр занялся быстро. Алва подбрасывал в огонь сухие ветки, что-то делал с рыбой — Дик не смотрел. На прибрежном песке обнимал себя за колени, упирался в них лбом, прятался. Неужели возможно, что он чувствует то, что чувствует? Что желания не обманывают его? Но как допустить хотя бы мысль?.. Из него старательно лепили девчонку и, выходит, вылепили, пусть он отбрыкивался руками и ногами? Как теперь быть? Позабыть о дружбе с Арно... о фехтовальных тренировках... смириться с судьбой разукрашенной куклы. И на следующую ночь прийти в спальню к Алве, лечь с ним в постель и согласиться на всё... абсолютно на всё. Такова его суть? Этого она требует? А герцог Ричард Окделл просто самозванец, нет никакого Ричарда, умер, когда ему было двенадцать, задохнулся на Совете Меча... Он сжал кулак, свежие мозоли отозвались болью. Зачем он нужен — такой ущербный? Не девушка и не юноша. Сломанная игрушка. Позор для всех. — Ричард! Алва держал над огнём палку с нанизанными карасями, жёлто-алые блики подсвечивали его лицо. — Не соизволите ли помочь мне? — спросил он с насмешливой любезностью. Дик перебрался ближе, его затянутое в атлас колено ткнулось Алве в бедро. Тот вручил ему вертел и утомлённо уронил руки. — Я успел вас смертельно обидеть? — поинтересовался, мазнув взглядом по лицу. — О нет, — Дик слышал в своем голосе совершенно неуместную горечь. — Вы были очень добры сегодня. Так добры, что мне жить не хочется, — буркнул он еле слышно. — Знал я одного мальчишку, которому жить не хотелось, — произнес Алва задумчиво. — Судьба зло над ним подшутила. О ком он говорит? Дик почесал засвербевший нос и выправил вертел, который наклонился почти в самый огонь. От жара на лбу выступила испарина, кисти будто лизало пламя, но отодвигаться было нельзя. — Он вздумал покончить с собой из-за неразделённой любви, — Алва прикрыл глаза, припоминая. — А что с вами, Ричард? Он передёрнул плечами. Как объяснить? И при том не признаться! Лучше молчать, пусть Алва сам додумывает, что хочет. Если бы можно было просто податься вперед и упереться лбом в его плечо, без слов прося о поддержке, чтобы уверенная рука легла на затылок, шею или между лопаток. Чтобы Алва ни о чём не спрашивал, и они были вместе, слушали летнюю ночь... — Не впадайте в хандру, — продолжил Алва после долгого молчания. — Если на вас так угнетающе действует моя доброта, тешьте себя мыслью, что дома все вернётся на круги своя. Дик ни за что бы не признался, но ему было жаль уходящего дня. Странных ниточек, протянувшихся между ними в этом уединении, в глуши. Дома они будут на виду у Арно, на виду у слуг, их роли — давно предопределённые — возьмут верх над мимолетной приязнью. Ничего больше не повторится. И Дик по собственной воле портит последние беззаботные часы! Ай... потом можно будет вволю погрызть себя, а сейчас он станет просто наслаждаться. Рыба на вертеле успела подрумяниться, в воздухе поплыл аромат, от которого забурчало в животе. Дик подержал ее над огнём еще немного и перекинул на глиняное блюдо, чтобы остывала. Но не утерпел: схватил поджаристый хвост — отломить и попробовать. Обжёг пальцы, зашипел и принялся дуть. — Дайте сюда, — севшим голосом попросил Алва. Поймал его за запястье, склонился, почти зарывшись носом в ладонь. У Дика перехватило дух. Выдохи Алвы невесомо ласкали обожжённую кожу, а потом он тронул губами кончики пальцев — раз, другой, третий; Дик с силой закусил щеку, чтобы не кричать. Его потряхивало от острого, точно иголка, восторга, который без жалости колол что-то, сжавшееся в защитный клубок у самого сердца. Выпустив его руку, Алва отодвинулся в тень, привстал на колено и выпрямился в полный рост. Место, где их ноги соприкасались, обдало прохладой, несмотря на близость костра. — Пойду окунусь. Возле огня невозможно жарко. Плохо соображая, что делает, Дик кинулся за ним. Сорвал с себя одежду, побросал на сырой песок и вбежал в речную свежесть. Алва широкими гребками рассекал посеребренную луной толщу, удалялся... снова сбегал? Зачем?! «Вернитесь, — думал Дик, стоя по пояс в воде и глядя ему вслед, — вернитесь, ведь я так хочу, так хочу». Они выходили на берег, держась друг от друга подальше. Одевались быстро, отворачивались, чтобы не увидеть лишнего и не показать. Хворост в костре прогорел до углей, изредка вверх выстреливала багряная искра и поднимался клуб светлого дыма. Дик остановился перед пустым блюдом из-под рыбы, поморгал, желая убедиться, что глаза его не обманывают. — А где?.. — начал он огорошенно. — Похоже, здесь поживились лисы, — Алва поднял опрокинутую корзинку со снедью — тоже совершенно пустую. — Или куницы. Намек, что нам пора возвращаться. Они залили водой гневно зашипевшие угли, собрали удочки и отвязали лодку. На обратном пути Дик предоставил грести Алве, а сам опрокинулся назад и лег на дно, пропустив ноги под скамьей, где раньше сидел. В чернильной выси мягко покачивались звезды, за бортами журчала вода, и он потянулся за теплом: прижал ступни — исколотые, грязные от песка — к таким же грязным ступням Алвы, принялся осторожно поглаживать пальцами ног. И чем дольше он это делал, тем сильнее Алва налегал на весла.