коллекционер света

Это ли такое им возносимое спокойствие? Или смысл был в другом?

Есть ли вообще грань между скукой и той пленительностью? И на что я тогда купился… Но что-то есть. Нельзя назвать его простаком и пустышкой, как бы он не пытался себя таким выставить. Цепляет своей мутной загадкой и внимательностью к деталям, дотошный, странно воспринимает хаос, и, судя по всему, многого боится. Рохан и Кира не были сильно похожими, а общая нить всё равно остаётся. Мания, личное и своё, родное бешенство. А самая большая любовь — к себе. Они перебивались в этом эгоизме, давая друг другу неподдельный интерес, задавая вопросы на которые не давали ответы, заходя всё дальше в поддельной борьбе и пытаясь победить. Отрицать восхищение друг к другу было бы самым наглым враньём; но и говорить об этом прямо… Скучно. Намёки, обходы, дразнящие улыбки и острые как лезвия взгляды. Не было бы этой неразгаданной тайны у каждого, не было бы и такой тяги. Не было бы желания узнать больше, если бы все ответы были и в правду написаны на лице. Там — сухие факты, биография, что угодно, но всё ещё оставляет какую-то работу на разговоры. Можно было бы перечитать всё, а мотива так и нет. К тому же, из его уст всё звучит куда лучше. А сравнивая то что он говорит с тем, что точно правда, что Рохан уж точно видел и читал, он видит эти отличия. Видит, насколько Кира хороший актёр, и как много слов он избегает своей самодовольной улыбкой. Подлец. Непростой и играющийся. Использует всё что есть, смотрит свысока, тешит себя тем, что и без разъяснений Рохану всё ясно, что можно относиться с насмешкой, пока он знает, что в ответ получит то же самое. Ему не требовались какие-то способности, уловки или физическая сила. Растягивая каждое слово, оставляя давящий, требующий продолжения взгляд, он не раз пытался выудить что-то неприятное. Все колкости Рохана он воспринимал как форму страха, и делал ли он это чтобы не быть задетым, чтобы не сорваться на нём, не сделать очередной жертвой… Выдох. Берётся за запястья, склонив голову набок пытается изучить первую реакцию, останавливается, ловит Киру на том, что он решил мирно ждать дальше, без удивления, пытаясь держаться, поставив желание выше самозащиты. Похвально, наверное. Держит крепче, сокращая расстояние всё сильней, оставляя лишь пространство для еще не сказанных слов. Переломный момент, улыбаются друг другу почти одинаково, жутко, навязчиво и нагло; в глазах как мрачная истома, но ещё готовая к следующему ходу, выжидающая и жаждущая. Ладони перехвачены, и, Кира, может и в тысячу раз более беспощадный, но в этом деле он не так уж и груб. Сказал бы кто-то хоть слово посреди этой встречи, ненормально гнущей свою линию. Продолжать смотреть на всю эту самоуверенность, ощущая свои ладони в чужих, но ни разу не опуская взгляда. Безынициативный ублюдок. То, что они думали друг о друге прямо сейчас. — Ощущал ли ты хоть раз стыд, а? — Неудобный и странный вопрос. Именно такие выбирает Рохан, улыбаясь тому в лицо. — Смотря о чём ты, — в попытках слышать больше. Слышать больше таких дразнящих слов, увидеть хоть какое-то раздражение и не отпускать руки. Это, конечно, не женские, но сойдёт. Слишком грубые. Да и сам он… — Стыд, Кира, — издевается, — я думал ты в курсе об этом понятии, но, — Рохан только наклонил вниз голову, чтобы увести взгляд и извлечь еще какую-то реакцию, и сразу получил её. — Перестань, — Кира небрежно выпустил чужие ладони, а сам сложил руки на груди, — может и испытывал, кто его знает, — наглой улыбки на лице не осталось, только резкое и туманное раздражение. Он готов еще продержаться, если Рохан продолжит говорить, но, кажется, всё это даёт о себе знать. Так уж вышло. Нельзя изменить это внутри — нежелание быть замеченным, которое в сетке страха переросло в нежелание слышать хоть что-то негативное в свою сторону. Каждый раз отдает быстрым импульсом, пытаясь не оставить места думать о чём-то еще, злостью вперемешку с обидой и побегом. Рохан возобновил зрительный контакт и повременил со словами, зная, что одно неверное движение и его материал покажет худшую сторону, становясь угрозой, хоть он вовсе и не прекрасная девушка. Такого поведения с Кирой достаточно, чтобы стать препятствием в его глазах, даже если всё нормально. Такой восприимчивостью он ему и нужен. Таким странным и непонятным. Не это ли настоящее искусство? Не это ли материал, что можно забрать? В этом случае… Просто держать рядом. — Так всё же, — тихо и аккуратно, — что это именно для тебя, Кира? Какой же навязчивый. Он же может узнать обо мне что угодно со своей силой, ему недостаточно? Просто издевается? В любом случае… — Ничего, — лёгкая ухмылка, — по крайней мере, тебе это ведь не надо. Это не самая интересная история для того чтобы переносить её в твоё творчество, — всё это начинает выводить обе стороны. Настолько близко, что слышат дыхание друг друга, настолько близко, что вся эта мания, всё это бешенство и самое ужасное, изуродованное и мерзкое чувство бьющейся вперед них то ли ярости, то ли просто уставшего ожидания, просто висят в воздухе и давят. Всех сдерживают какие-то рамки, но всегда можно действовать в их пределах. — Какой же ты, — зашипел Рохан, высматривая в чужих глазах нужное слово, — даже сказать нечего, — он переждал ещё секунды три-четыре, думая, что Кира ответит чем-то подобным, однако. Он всегда либо отступает, либо разрешает конфликт, по крайней мере, пытается. Если второму ещё может быть и весело, забавно от всего этого, то для Киры любые принципы падут перед стремлением к обычному спокойствию. И даже всё напорство Рохана для него будет ничем. Конечно, что-то красивое в его раздражении есть, но точно не в смешении с таким давлением, которое мучительно выматывает нервы, которое нельзя прервать, словно какая-то нелепая проверка на терпение. — Я не хуже тебя, — задирая голову, — так что лучше перестань, ладно? — спокойный и аккуратный тон, ещё больше бесящий, приторный и мерзкий. Договором такое не решается. — Перестань, — мертвой хваткой цепляясь за галстук, заставляя опустить голову обратно, — зазнаваться, — грубый и резкий поцелуй, вкладывающий всё накопившееся, гудящее желание притупить в Кире эти попытки поставить себя выше, будто тут есть разница. Будто Рохан не настолько силён, чтобы придавить чужое плечо к стене до ноющей боли, будто у него нет такой воли. Плохо он меня оценил. Совсем не по достоинству. Он отстранился и не сказал ни слова, а лишь посмотрел на недовольного Киру также высокомерно, копируя самодовольную улыбку с этим надменным взглядом. Для Киры здесь нет места смущению, но цепляется что-то горькое, зажимающее и вязкое, и если бы хоть кто-то подал знак, невосполненое ли это чувство гордости, которое было опущено такими действиями, или всё-таки это то, что для него значит стыд… Неважно. Никак не поменяет сути. Плевать. Рохан был бы рад услышать злобное ругательство в спину, как доказательство победы, но и его тоже недооценивать нельзя — слышен лишь тихий смешок. Полагаю, мы друг друга стоим. Такой упрямостью мало кто может похвастаться, когда каждое действие всегда на грани, а лишнее слово может многого стоить, они всё дальше будут гнуть свою линию. Периферия ярости, с которой легче всего упасть вниз, где лишь хаос с пустотой внутри. Непослушный и наглый материал, навязчивый и жадный творец.