sweet, but hard.

Снова переезд и снова новая школа. Сейчас все, как всегда, будут на него пялиться и о чём-то шептаться, а всякие омежки на грани течки предлагать свои номерки или таскаться за ним хвостиком. Юнги это всё бесит, потому что постоянно одно и тоже. В итоге он не находит ни друзей, потому что подружиться пытаются только тупые альфачи-качки, которые типа крутые, но которые после весьма колких комментариев в их сторону, побьют его за школой. Ни любви, запаха которой он так и не может учуять по сей день. Иногда Юнги вообще кажется, что своего омегу он так и не найдёт, ведь ему уже скоро 20, а истинного всё нет. Мин закидывает на плечо практически пустую сумку, в которой болтается всего одна тетрадка и ручка с карандашом, и выходит из машины, где его уже ждут пара-тройка пар зачарованных глаз. Он окидывает людей вокруг недовольным взглядом и, кое-как уложив ладонью растрёпанные волосы цвета молока, закрывает авто, затем следуя в школу, устало зевая по пути в двухэтажное здание. «Чувствую себя ебучим Эдвардом Калленом», — думает парень и невольно вздыхает. — «Как же бесит». Юнги никогда не понимал, не понимает и понимать не будет, что заставляет людей смотреть на него как на второе пришествие Христа: наличие в его кармане денег, бледная кожа и выкрашенные в белый волосы, стиль одежды ака «я ебал слово «стиль» или крепкий аромат молотого кофе, отрезвляющий и сладкий одновременно. Для него это всё так обыденно и привычно, что он просто не понимает. Мин входит в класс вместе со звонком и, представившись, как это положено для новичков, садится на свободное место у окна. Ему сразу же улыбается миловидный альфа со слабым запахом гвоздики — новый сосед по парте. Юн так же отвечает ему кривоватой улыбкой и отворачивается к светлому, голубому небу за окном. Первым уроком математика и парня уже клонит в сон. Он за вчерашний день очень устал: все эти перелёты и обоснование в новом доме, что они, скорее всего, сменят через пару месяцев, ужасно выматывают. Юнги не выдерживает и, сложив руки на парте, всё же ложится, чтобы немного подремать. Но стоило рукам Морфея укутать гудящую голову, как резкий запах забродившего винограда вбивает в ноздри. Он в лёгких оседает, нервы щекочет, по венам пускается и полностью разум занимает, любую попавшую туда мысль на корню пресекая, и оставляя лишь краткое и ясное «это он». Это его истинный — сомнений нет, и этот аромат креплёного вина сейчас его с ума сводит. Даже не спрашивая учителя, имя которого он так и не запомнил, Мин поднимается и максимально уравновешенно двигается к двери, слыша вслед тихое «ты куда?» от соседа по парте. Он преодолевает порог и, вдохнув полной грудью, мгновенно начинает задыхаться. Тяжело. Этот запах такой сильный. Неужели у него течка…? Эта мысль заставляет сорваться на поиски и… защитить. Долго искать не приходится: недолгий коридор и несколько пролетов с поворотами, и желанная цель перед глазами. Юнги замирает, увидев немного дёрганного омегу у стены, напротив которой была дверь в кабинет врача. С этого мгновения разум Мина больше ему не принадлежит, его под завязку мысли об этом рыжеволосом парне заполнили, грозя Юнги потерей собственного имени среди тысяч желаний. Даже не зная его имени и не видя чётко лица, парень понимает, что он тот самый, что это его и это приговор, потому что сердце тут же пронизывают тысячи стрел и мечей. Оно кровоточит и разрывается на куски от невозможности прямо сейчас этого омежку разложить, обнять, поцеловать и сделать своим навсегда, отставив на шее кровавый след зубов. Но Мин понимает, что сейчас делать этого категорически нельзя, ведь они в школе, и, будь он ему хоть тыщу раз истинным, это может вылиться в не очень приятные последствия. Поэтому он собственного зверя сдерживает, поводком его чуть ли не душит, всё пытается к столбу разума привязать, но истинный течный омежка в паре метров хуже красной тряпки для быка на корриде. И даже если за этой тряпкой спрятана шпага, то он готов на неё напороться, принять тонкий металл между рёбер, что своим концом пронзит сердце насмерть. Он готов умереть, если у смерти будут его глаза. Юнги быстрыми шагами сокращает те пару метров, что их разделяли, и прижимает парня к стенке, расставляя руки по обе стороны от его головы, зарываясь носом в манящую шею. Он водит кончиком по линии сгиба, по выпирающим венкам, внюхивается в каждый сантиметр прекрасной кожи, пытаясь напиться этим запахом сполна, чтобы он в лёгких, из-за сильного давления, в настоящее вино превратился, по венам потёк, вызвал привыкание. Но Мин себе этим только хуже делает и вместо того, чтобы напиться креплёным напитком, только сильнее пьянеет, сильнее желает. Омега же в это время тихо хнычет, желает всё это прекратить, ведь они в коридоре школы, а рядом вообще не пойми кто. Но при этом он сам шею для прикосновений открывает, голову назад опрокидывает, ударяясь о покрашенный бетон. Тело просит ещё, сгорая от обжигающего дыхания на коже и растворяясь в сильном и сладком запахе, которому он сейчас не в силах дать классификацию. Но в голове от этого аромата начинает кружиться, сознание мутнеет, медленно превращаясь в подобие киселя и стекая куда-то вниз, оставляя в черепной коробке лишь ветер с примесью запаха этого альфы. «Чонгук, какого ты творишь?», — кричит собственное подсознание и немного приводит парня в чувства. Тяжело дыша и пытаясь спрятать взгляд, омежка кое-как медленно отталкивает альфу, следом поправляя ворот любимой футболки, который был так нещадно растянут. Он глаз на него не поднимает и лишь сквозь небольшую лихорадку из-за течки говорит: — Отстань от меня… От этого бархатного голоса внутренности скручиваются бантиком, а в животе поселяются те самые мифические бабочки, которые, как думал Мин, никогда его уже не посетят, не пустят по нервам нектар, из-за которого всякая тоска пройдёт, а в душе воцарится покой. Теперь же Юнги сражён и влюблён по уши. — Не отстану, — пытается подойти ближе, но встречается с лёгким противостоянием в виде омежьих дрожащих рук на своей груди. — Я-я знаю, что ты х-хочешь… — Отворачивается. — Сейчас ты скажешь ч-что-то в-вроде… — Пытается дышать как можно глубже, успокоиться, потому что голос дрожит, как и всё тело. — «Т-твой запах такой к-крепкий и с-сладкий, что я-я п-пьянею…» Юнги наблюдает за ним, и сердце отчего-то начинает болеть. Такой невинный и милый ребёнок, такой красивый и запретный, но чье сердце, кажется, безнаказанно разбили, показав жёсткость этого мира, разрушив детский замок в облаках. Мин не понимает, откуда у него такие мысли, но он будто просто знает, он это чувствует, словно сам пережил когда-то, сохранив на сердце шрам. И в это мгновение зверь сам успокаивается, у ног этого омежки ложится, носом о калоши штанов протирается и тихо скулит, прося не грустить, говоря, что не обидит. Юнги берёт ладошку парня в свои и, приложив к лицу, о неё потирается, теплом делится, успокаивает, заставляя наконец на себя взгляд поднять. — Я тебя не обижу, — тихо шепчет Мин и ловит на себе взгляд перламутрово чёрных глаз, мгновенно в их глубине утопает. — Ч-что? — завороженно произносит омега и, прикрыв глаза, плюхается в обморок, опадая, точно осиновый лист, в руки Юнги, который чудом успевает поймать парня. «Серьёзно?», — про себя возмущается альфа и, осмотревшись, тянет довольно тяжёлого омежку в медкабинет.

~*•° •°*~

Открыв глаза, Чонгук сразу же видит ширму медицинского кабинета, что бережно укрывает его от посторонних глаз. В теле небольшая ломка, суставы болят, а мышцы ноют, будто после усиленной тренировки. Состояние в целом не очень, но, кажется, ему укололи подавитель, так что до дома-то он дотянет. Чон вдыхает поглубже воздух и только сейчас замечает окутавший его запах сладкого зернистого кофе. Этот аромат такой мягкий и успокаивающий, что, кажется, стоило парню вдохнуть поглубже, как он по мышцам и суставам растекся, словно лечебная мазь, забирая всю боль и усталость, расслабляя. Но Чонгук не понимает, откуда этот запах, чей он и почему он так согревает душу, успокаивает. Парень кое-как приподнимается на койке и в следующее же мгновение встречается со встревоженным взглядом янтарных глаз, цвета солнечного затмения, не иначе, сразу заливаясь краской, увидев руку парня на своей. — Ч-что ты делаешь? — мямлит Чон, но руки не убирает. — Я же сказал, что не отстану, — наклоняет голову и целует красивые пальцы, наблюдая за тем, как щёчки омежки из розовых превращаются в ало-красные. — Прекрати… — смущается он и опускает взгляд. — Не-а, — игриво произносит Юнги и заглядывает в такие детские глаза, которые уже были чуть ли не на мокром месте. — Зачем ты это делаешь? — Поджимает и зажевывает нижнюю губу, пытаясь не плакать, потому что отчего-то очень хочется. — Потому что ты мой истинный, — кладёт голову омеге на ноги, что сам ранее бережно укрыл покрывалом. — Нет никаких истинных, — бормочет Чон. — Я готов доказать обратное. Чонгук всё же переводит взгляд и всматривается в глаза альфы, которые были так красивы, что в груди что-то начало еле заметно гореть, распаляя надежду, что давно угасла. А этот паршивец, имени которого он даже не знает, то и дело подкидает в костришку дров своими словами, мимикой, жестами — всем собой, будто заводя старый сломанный механизм, вставив в отверстие в груди нужный ключик. И глаза у него при этом добрые, искренние — они не лгут, парень уверен. Потому что он видел глаза лгуна и у этого альфы нет ничего с ним схожего. Чонгук про себя хмыкает. Так странно, сердце вроде совсем недавно болело, истекало кровью из-за незатянувшихся ран, а сейчас под нежным взглядом этого парня, даже в лютой зимы за окном, внутри грудной клетки расцветает весна, кровавый снег тает и уходит в землю, удобряя её, делая почву более приятной для цветов, что скоро там расцветут. — Угу, — легонько кивает Чон и окончательно сгорает изнутри, увидев прекрасную улыбку с оголёнными дёснами. — Юнги, — не отрывая взгляда, говорит альфа и вновь тонет в чёрных омутах напротив, когда парень немного прищуривает глаза и самими уголками губ улыбается ему в ответ. — Чонгук, — всё же немного смущается и опускает взгляд, следом получая в щёку краткий поцелуй и по-новому заливаясь краской. — Чонгук, я уже влюблён в тебя по уши, — говорит он и вновь кладёт голову на ноги парня. Мин немного удивляется, когда чувствует в своих волосах холодные пальцы, но тут же расслабляется, лащась к глажущим его рукам, что так бережно перебирают выкрашенные пряди. — Кажется, я тоже…