Вдребезги

Перед днем Жатвы мало кто хорошо спит и делает это вообще. Еще бы, всего через несколько часов определится пара несчастных детей, которых поезд умчит в столицу — Капитолий, а планолет доставит на Арену, где им предстоит биться насмерть с такими же бедными и ни в чем неповинными детьми за право вернуться домой, к любимым игрушкам, горячо обожаемой маминой стряпне и играм с папой после его возвращения с работы. В День Жатвы жители всех Дистриктов едины, жаль, что повод для этого печальней некуда. Ханна сидит у заброшенной постройки, на самой окраине Дистрикта, в полном одиночестве. Здесь она чувствует себя лучше, чем где бы то ни было, здесь никто не видит страха в ее глазах, здесь ни для кого не надо изображать, что все хорошо. Завтра последняя Жатва Ханны, и она надеется, что ей повезет так же, как и все предыдущие годы. Дует ветер, вынуждая Ханну ежиться от холода, но домой идти она все равно не собирается, хотя следует. Дистрикт давно погрузился в сон, вернее, в тяжкие думы и горькие слезы. Новый день еще не настал, но все уже оплакивают то, что он с собой принесет. — Простудишься, — голос Гейла раздается внезапно и заставляет Ханну вздрогнуть. Хорошо, что она не успела заплакать, друг вряд ли бы это оценил. Хоторн накидывает подруге на плечи свою куртку, после чего садится рядом с ней. — Не спится? — Как всегда, — жмет плечами Ханна, пытаясь в лунном свете повнимательнее рассмотреть лицо Гейла. Оно всегда ей нравилось и нравится. У Гейла красивые глаза и линия губ. Когда он сидит вот так близко, Ханна едва сдерживает порыв коснуться его лица ладонью. Это будет выглядеть глупо и неоднозначно, точнее, Хоторн сразу поймет, что небезразличен подруге, а она не хочет, чтобы он узнал об этом. Гейл любит Китнисс Эвердин — их общую подругу. Ханна в этом убеждена и не хочет быть отвергнутой, это сломает их дружбу. — Перед Жатвой мне всегда не по себе. — Как и всем, — кивает Гейл. — Но для нас с тобой она хотя бы последняя. — Надеюсь, все не обернется крахом. Звучит жутко. Все равно что «пусть умрет вон та девочка, вон тот мальчик, но только не я». Никто никого не осуждает за подобные мысли, потому что на площади, перед Домом Правосудия они посещают голову каждого, на чью долю может выпасть оказаться на Арене. — У тебя получится выжить на Арене. — Ага, — ухмыляется Ханна. — У меня получится красиво умереть сразу, после удара гонга. Ханне нравится рассуждать на тему своей предполагаемой гибели на Арене, так она пытается не сойти с ума, из года в год ожидая, что на Жатве вытянут ее имя, а Гейл не любит, когда она говорит о своей смерти. Ханна ему как сестра. Она убеждена, что он относится к ней именно так. Их отцы дружили с детства, после того, как Хоторн лишился своего, ее стал для него своеобразной поддержкой и опорой. Он просто не мог бросить сына и семью лучшего друга. В случае чего, мистер Хоторн поступил бы так же. Гейл смотрит на подругу отчасти осуждающе и в какой-то степени странно, после чего встает на ноги и за руку поднимает ее следом. — Пошли, провожу тебя домой. — Я сама могу дойти. — Ага, — кивает Хоторн в ответ и тянет Ханну в сторону жилых домов Дистрикта. Какое-то время друзья идут молча, каждый думая о чем-то своем. — Сколько там бумажек с твоим именем? — остановившись, внезапно, даже для себя, интересуется Ханна. Она всегда старается не показывать, что слишком переживает за благополучие друга. Гейл встает напротив подруги и равнодушно жмет плечами. — Неважно. — Хоторн! — Ханна пихает друга в бок. — Все будет хорошо. Ханна картинно закатывает глаза. Почему у нее нет такого ощущения? Все будет хорошо. То же самое Гейл говорит Ханне утром на площади Дистрикта во время регистрации. Она едва заметно кивает, силясь с желанием повиснуть у него на шее. Ханна знает наверняка, что его объятья — самое безопасное место во всем Панеме, больше нигде ей не будет так же спокойно, как там. Эффи Бряк, сопровождающая, назначенная Капитолием, всегда слишком счастливая для столь трагического мероприятия. Вот и сейчас она верещит и улыбается, словно выбранные ею дети отправятся на какое-нибудь празднество, а не на верную смерть. После объявления имени юноши-трибута Дистрикта-12, ее тонкие пальцы изящно вынимают из стеклянного шара бумажку с именем девочки, после чего Эффи грациозно возвращается к микрофону, где во всеуслышание объявляет имя девушки-трибута: — Примроуз Эвердин. Ханна облеченного выдыхает. Не она. А через доли секунды ей становится дурно. Прим! Божий одуванчик, ее маленькая приятельница, младшая сестра ее подруги … Китнисс заменит Прим и окажется на Арене. Гейл не переживет, если с Китнисс что-то случиться. Эта последовательность складывается за секунду, а потом … Ханна не понимает, что творит, но рука ее взмывает в воздух, а с губ срывается роковое «я — доброволец». Прим не успевает дойти до сцены, Китнисс не успевает выкрикнуть то, что сказала ее подруга мгновение назад. Миротворцы, сопровождающие Примроуз к сцене, останавливаются, и Ханна идет к ним, на удивление, твердой походкой. Мысли в голове грозятся разорвать ее на части, но Ханна, спроси ее, не сможет точно сказать, о чем именно она думает. Прим замирает, уже захлебываясь слезами, а Ханна не понимает, как ей удается пусть и едва заметно улыбнуться девочке. Из толпы появляется Китнисс, но у ее сверстниц, хвала высшим силам, хватает ума не пускать ее дальше. Осознание произошедшего приходит лишь на сцене, когда Ханна находит глазами родителей. Мама плачет, отец обнимает ее и смотрит дочери прямо в глаза, отчасти, даже с какой-то гордостью. Он кивает ей. Мол, все хорошо? Ханна сглатывает застрявший в горле ком и переводит взгляд на миссис Эвердин, которая тоже плачет, прижимая к себе ревущую Прим. Дальше — Китнисс, изображающая истукана в немом недоумении, кажется, она тоже вот-вот расплачется. Затем — Гейл. Глаза кажутся красивее прежнего и в них столько всего непонятно, но боль — однозначно. Поздравление Эффи, рукопожатие — все кажется Ханне чем-то далеким. Лишь в Доме Правосудия, оставшись наедине с собой, она с трудом приходит в чувства, с усилием воли берет себя в руки. Все кажется ей сном. И даже эмоций особых нет, наверное, потому что еще не осознает в полной мере, на что подписалась. Ни страха, ни сожаления. Ничего. Пока пустота. Родители приходят прощаться первыми. Единственное, что Ханна может сказать им — простите. Мама прижимает ее к себе как можно крепче, рыдает, как ни старается этого не делать. Папа обнимает их обеих и твердит, что все будет хорошо, что скоро они увидятся. Ханна до крови кусает внутреннюю сторону щеки, чтобы не расплакаться. Она давно не ребенок, но ей до одури хочется реветь, сидя у папы на коленях, и слушать, как он ее успокаивает, не смотря на то, что Ханна все сделала сама. Она просто настолько зависима от Гейла, что готова на все ради его счастья, готова даже умереть. На прощание папа целует Ханну в висок и снова повторяет, что они скоро увидятся. Мама целует Ханну в обе щеки, велит ей беречь себя и едва не душит в объятьях напоследок. Когда миротворец уводит их, Ханне хочется кричать так громко, чтобы лопнули эластичные барабанные перепонки, но она лишь глубоко вдыхает и выдыхает, а затем дверь снова открывается. Семья Эвердин. Прим плачет и тут же кидается обнимать Ханну. Миссис Эвердин тоже заключает ее в объятья и благодарит за спасение дочери. Потом они обе уходят, оставляя Китнисс и Ханну наедине. Эвердин крепко обнимает подругу. Она дорога ей как сестра. Она благодарна ей всем сердцем за Примроуз. Она всю жизнь будет винить себя, если та не вернется домой. Умереть за Прим должна была Китнисс и никто другой, но Ханна решала иначе. Одному Богу известно, почему. В день Жатвы родственные связи теряют всякое значение, а тут дружеская привязанность оказывается настолько сильной. — Гейл не переживет, если с тобой что–то случится, — непонятно зачем шепчет Китнисс, не выпуская подругу из объятий. — Он бы не пережил твою смерть, — решая больше не темнить, в унисон Эвердин отзывается Ханна в ответ. Китнисс отстраняется и внимательно смотрит подруге в глаза. Она никогда не отличалась особой проницательностью, но сейчас точно читает Ханну как раскрытую книгу. И происходящее начинает казаться ей еще большим ужасом, чем пару мгновений назад, но она больше ничего не говорит про Хоторна. Если захочет, он скажет Ханне все сам. — Скоро увидимся, — повторяет Эвердин слова отца подруги и уходит. Дверь за Китнисс не успевает закрыться, как в комнату влетает Гейл. Они дружат с Ханной едва ли не с пеленок, но никогда не позволяли себе вольностей в виде обниманий, сейчас Хоторн просто плюет на этот факт и с порога сгребает подругу в охапку. Ханна никогда не чувствовала как бьется сердце Гейла. Сейчас чувствует, оно бьется так же бешено, как и ее. Ханна снова до крови кусает внутреннюю сторону щеки. Не реветь в объятьях Хоторна куда сложнее. И да, это действительно лучшее из лучших мест. — Ты сможешь победить. У Ханны не поворачивается язык ни отрицать это, ни соглашаться с этим. Она просто пытается забыться в объятьях возлюбленного. Через две недели она умрет, и больше никогда не окажется в них, больше никогда не коснется Гейла. — Ты поняла меня? Хоторн охватывает лицо Ханны руками и заставляет смотреть себе в глаза. Его серые все так же прекрасны. И она видит их в последний раз. Ханна лишь кивает. Кого она обманывает? Ну, раз уж Гейл хочет добиться подтверждения своим словам, то почему бы не согласиться с ним? — Ты вернешься ко мне. Слезы по щекам. Ханна все понимает правильно? То, что происходит через пару мгновений, дает положительный ответ на этот вопрос. Хоторн целует подругу, не стесняясь, проникает языком в рот, и продолжает сводить Ханну с ума, пока недостаток воздуха не дает о себе знать. Потом Гейл снова обнимает ее, гладит по волосам и, как ночью и перед регистрацией, говорит ей, что все будет хорошо. Все будет хорошо. Выстрел пушки разбивает все надежды вдребезги.