Щепки

Когда Юри впервые предложил Плисецкому переехать к ним в апартаменты Виктора, Юрий тогда лишь покрутил пальцем у виска. Пускай эти двое уже давно не молодожены, но Плисецкий не хотел видеть все эти нежности, ни на публике, ни в их собственном доме. Поэтому он без лишних слов захлопнул перед Юри дверь, не дав тому даже договорить. Когда предложение прозвучало повторно, уже на тренировке, Юра лишь холодно окинул взглядом японца, всё-таки спросив, зачем тому это нужно. Какое же было удивление, когда Юри лишь пожал плечами, и сказал, что «Так будет лучше». Позже у Никифорова Юрий выяснил, что Кацудон очень грустит из-за того, что они «не такие дружные, как раньше», от чего у Плисецкого вырвался смешок. Ну и кто из них еще «сентиментальный подросток»? В третий раз Плисецкий на удивление, даже не злился, а впервые задумался об этом предложении. Накануне был его день рождения, а родителей утруждать не хотелось, раз уж они недавно упомянули, что в его-то возрасте уже можно жить и отдельно. Эти слова причинили уже немало боли, но он отказался от предложения в который раз, не идя эмоциям на поводу. Когда наступил четвёртый раз, Юрий как раз собирал вещи, поэтому Юри зашел «вовремя». Парень просто поругался с родителями, и решил временно перекантоваться у Отабека. Но так даже лучше. И тогда Плисецкий, выругавшись, согласился, видя счастливый блеск в глазах у Кацуки. А сейчас он понял, что лучше бы не согласился. Лучше бы отказал еще десять раз подряд. Лучше бы решил пожить у Отабека. Да лучше бы он просто блять сдох на улице, чем согласился на это предложение! Дверь в комнату Юрия с грохотом захлопнулась, щелкнул замок. Она, наверное, через год сломается от такого выражения чувств, но было плевать. Ведь эта дверь — барьер. Барьер, который вскоре также с треском сломается, от вечных ударов по нему. Подросток в очередной раз съезжает по двери, смотря вперёд невидящим взглядом. Напротив окно, и вон какие-то люди идут и смеются, светясь от счастья. Нет, к чёрту, лучше рассматривать плакаты, которые он повесил в своей комнате. Вот плакат с My Chemical Romance, а вот любимый плакат Panic! At the Disco. Взгляд падает на другую стену и Юрий закусывает губу до крови. Отвлечься. Ему просто блять надо отвлечься, а каждая вещь в этой комнате делает лишь хуже! Плисецкий на ватных ногах поднимается и подходит к столу, сгребая оттуда наушники. Музыка — единственный легальный наркотик. Поэтому он всё чаще и чаще в ней забывается. А, ну еще потому что из-за наушников он не слышит ночью стоны, что раздаются из-за соседней стены. Пока в наушниках заиграла Nicotine, Юрий просто пытается вспомнить, с чего это всё началось, ведь так будет понятно, как это закончить, верно? Да нихуя не верно. Он прекрасно помнит, что это всё началось с того, что он один раз застал их пьяные посиделки, и Юрий пришел именно тогда, когда Виктор отключился, оставив Юри на кухне одного. Он уже не вспомнит смысл их диалога тогда, но он лишь помнит то, как Юри его впервые смог заставить улыбнуться и искренне посмеяться над какой-то глупой шуткой. Та ночь была полной откровений, и ни один из них уже не вспомнит каких именно. Единственное воспоминание — мечтательная улыбка Юры, когда он смотрел Кацуки прямо в глаза. А потом чёртов Виктор уехал в командировку. «Он же, мировая звезда, вернулся в фигурное катание» — неловко улыбался Юри на вопросительный взгляд Плисецкого, — Но его не будет всего лишь недели две». Всего лишь? Ну да, за эти всего лишь две недели, проведенные наедине, Юрий смог окончательно влюбиться. А потом ему всего лишь разбили сердце, подумаешь. Неужели Юри всегда был таким? Таким обаятельным, и милым, когда смущается. Это раньше выглядело нелепо, но никак не очаровательно, чёрт возьми. А эти карие глаза, что светятся добротой ко всем, но прожигают своим взглядом сердце? И эти вечные диалоги, пускай ни о чём, но позволяют наслаждаться его голосом, на удивление мелодичным. Что за ванильные слова, Плисецкий. Ах, да просто мальчик впервые познал влюбленность. И первая влюбленность вместо всех этих ванильностей чуть ли не сразу принесла боль. Просто потому, что он опоздал… на пару лет с их первого знакомства, подумаешь. После приезда Никифорова Юра продержался еще так месяц. Но в один день просто вышел из себя, и просто сгрёб все свои вещи в охапку, намереваясь съехать. Он бы и съехал, если бы в тот раз в жилище «вовремя» не зашел Кацуки. Забыл зонтик, но, увидев парня с чемоданом в руках, выронил этот зонтик из рук. В карих глазах читалась такая боль и шок, что это было куда мучительнее того месяца до этого. И Юрий просто, опустил чемодан. — Прости, — тихо произнёс Плисецкий. Юри видимо подбирал слова, и этой небольшой заминки хватило, чтобы Юра зашел обратно в свою комнату, тут же закрывши дверь на замок. Он слышал, что Кацуки стучался и пытался как-то поговорить. Но Юра лишь зажал рот рукой, чтобы ни малейший всхлип не был слышен. Тогда их разделяла лишь дверь, и он бы мог тогда её открыть, сказать обо всем…. Всё равно эта дверь рано или поздно сломается. Разлетится на щепки, как и сам Юрий. От неконтролируемых эмоций, от приступов гнева, от тех вещей, которые нельзя произносить вслух. Но это произойдет, и после этого ничего больше не будет прежним. Плисецкий, наверное, опять увидит тот шок на лице Юри, только вместе с ним будет и разочарование. И тогда он наконец сможет съехать отсюда, с места, что его отравляет день за днём. — It’s a fucking drag, — шипит Юрий, когда в очередной раз бьет ночью по соседней стене от бессилия, сбивая костяшки в кровь. Боль, музыка и закрытая дверь — это всё, что он может себе позволить. Видимо, ему вечно судилось закрывать эту чёртову дверь на замок, медленно убивая себя и свои чувства за ней.