KROSIS

      Ему приходилось улетать. Власть не терпит пренебрежения. Стоило только позволить себе довериться кому-то, как среди братьев снова поднимался шум — быть ThURI, предводителем, сложно. Особенно, когда желающих занять твое место много.       И когда тот из братьев, кому ты доверял больше остальных, оказывается TahRODiiS — предателем.       Но, все же, он всегда возвращался. Было что-то нелепое в стремлении снова попасть в Скулдафн, раз за разом переступать через гордость DOVah, добровольно меняя крылья на неловкие палки, на плечи накидывать пропахшие пылью и тяжелыми благовониями одеяния смертных, слышать звук босых ступней, замерзающих при каждом шаге по каменным плитам. Было что-то жуткое в поселившемся и затаившемся в глубине души чувстве привязанности, темном и гулком, как бездонный колодец.       Иногда, пересекая в предночных сумерках внутренний двор, он останавливался, смотрел долго на замершего в почтительном поклоне Накрина, собственного жреца, и думал, что тот знает куда больше, чем может сказать. Что маска того кажется насмешливо-презрительной в свете поднимающихся Массера и Секунды. Что Накрин осуждает его.       А потом чуткий слух ловил сдавленные хрипы чужого плача. И Алдуин продолжал путь, в кромешной темноте пробираясь по коридорам храма…       Рядом с рослыми ширококостными нордами-Языками она казалась тонким острым клинком между тяжелыми боевыми секирами и молотами. Ей не было места в Совнгарде, но она туда прошла. И пока Языки кричали, молчала, пытливо следя за ним. Древнее пророчество словно в насмешку именовало ее драконьей погибелью.       Даже когда завязался бой, она не подняла рук, чтобы коснуться лука за спиной, чтобы вытянуть из напоясного тула стрелу. Ждала развязки.       А потом, когда с него спали цепи Драконобоя, приблизилась медленно, тощая настолько, что поднятые скелеты-лучники показались бы слишком крепкими, и без страха кивнула. Так, словно они были равны. Словно она тоже ребенок Бормаха, любимая дочь Аури-Эля.       И не отшатнулась, когда его зубы клацнули рядом с лицом.       Пальцы путались в белоснежных волосах. Алдуин касался виска, рассеченного еще не до конца затянувшейся царапиной, губами и обнимал льнущую к нему альтмерку. Та цеплялась крепко за плечи, дышала сдавленно в шею и, наконец, затихала…       Ее хотелось сжать сильнее: до хруста тонких по-птичьи костей, до сдавленного предсмертного всхлипа, до безвольно откинувшейся головы. Но отпускать ее так просто было бы величайшей глупостью. Она ждала смерти и желала ее. Поэтому стояла так спокойно перед ним в Совнгарде, поэтому и спрашивала потом, почему он ее так и не убил. И ни разу не дождалась ответа на свой вопрос.       Потому что не смог…       Хватило одного удара хвостом, чтобы стоящая перед ним высокая эльфийка упала как подкошенная. Но она снова поднялась, пальцами в тонкой перчатке оттерла губы с выступившей кровью, провела по рассеченной о камень скуле и улыбнулась. Безумно и легко.       А потом принесла клятву, прижавшую к земле куда сильнее недавнего Крика. И рухнула, где стояла.       Сожми он чуть сильнее челюсти, все завершилось бы в обители Шора.       Он не захотел…       Ни одна из оставленных им ран не приносила ей больше боли, чем-то, что она оставила далеко позади. Алдуин знал все о ней, подаренной — да, он был теперь в этом абсолютно уверен, — Бормахом забавной игрушки. Как знал, что он единственный, кому она рассказала все до конца, хотя он ни разу ее о том не просил. А после привык ко всему и совершил страшную ошибку — привязался.       Должно быть, это произошло, когда они смешали кровь — ее, по нелепой случайности, последней драконорожденной и его, по воле Барабана Рока забывшего, что кровь тоже обладает магией, — и сковали себя незримыми цепями древнего, почти легендарного колдовства. Увязли в паутине больного, неправильного чувства, досель не знакомого ему и чуждого ей более тридцати лет…       Накрин, оставленный альтмеркой в живых, забрал ее из пасти, не вопрошая, зачем Первенец Акатоша принес заклятого — пророчества же не лгут — врага в собственный храм. Молчал и после, покорно принимая любое решение. Не удивляясь, что повелитель снизошел до неловкого и уродливого в глазах любого DOVah тела смертного. Молчал всегда. И всегда наблюдал сапфировыми глазами мертвеца из-под маски жреца драконьего культа…       Никто из JooRE не вернет ей покоя, — о, это Первенец Акатоша понимал прекрасно, — и никто из них, детей Бога-Дракона, Времени, тоже не сможет. Это во власти лишь самой Гаар-Леин-ВЕН. Но не в ее силах. Не сейчас.       Сейчас он проводил редкозубым костяным гребнем по ее волосам, прочесывая спутавшиеся за день пряди, терпел ее руки, крепко обхватившие его за талию, ее уткнувшееся ему в грудь мокрое от слез лицо, плел длинную тяжелую косу. И укладывал эльфийку обратно на каменную постель, накрывая теплой медвежьей полостью, а после ждал. Поломанные подарки чинить долго и сложно…       И каждый раз жалел, что она не умеет поглощать души нордов, как он в Совнгарде, и что он не может ее этому научить…