Жизнь

Людвиг не знал, сколько уже прятался в каком-то бесконечном русском лесу. Он был ранен, брошен друзьями и раздавлен эмоционально. Сначала ему, двадцатилетнему юнцу, хотелось идти на войну, показать соседской девчонке, что он сможет вернуться героем и тогда она выйдет за него замуж. Господи, каким он считал себя сейчас идиотом. Ему хотелось хотя бы просто выжить и вернуться домой. И плевать на девушек, звания и ордена. Лишь бы не умереть в этом чертовом лесу под елью от голода или потери крови. Байльшмидт был ранен, хоть и не смертельно, но без должного санитарного ухода или хотя бы банальной перевязки он не протянул бы долго. Очнувшись среди трупов после сражения, он кое-как отполз подальше в чащу, опасаясь советских войск, которые в любой момент могли оказаться поблизости. Благо, за те три дня, что Людвиг прятался, пытаясь выжить, на него никто не наткнулся. Пару раз ему мерещилось, что он слышал голоса, но эту мысль старательно отгонял, сетуя на голодные иллюзии. Парень уже давно сжевал всю хвою, до которой смог дотянуться, сорвал ногти, пытаясь отодрать кору от ствола дерева. Ягод поблизости не было, а из грибов издевательски красовался только мухомор. Единственной радостью во всей этой ситуации был маленький грязный родник, благодаря которому немец мог избавиться хотя бы от жажды. Спичек, чтобы разжечь костер и прокипятить воду, у него, конечно же, не имелось. Привалившись спиной к теплому стволу дерева, под которым сидел, Байльшмидт тяжело вздохнул и прикрыл глаза. Он постоянно дремал, то и дело резко просыпаясь от каждого шороха, а потом вновь погружаясь в забытье. Людвиг не знал, чего ждал. Просто у него не было сил даже пошевелиться, не то, что идти в сторону своего расположения, направление к которому все равно было для него тайной, ибо позиция на фронте давно уже могла коренным образом измениться. Вновь задремав, Байльшмидт увидел во сне дом. Там пахло теплыми пирогами с капустой и свежим кофе, который мама старательно молола. В их с братом комнате всегда был абсолютный порядок, книжки на полках расставлены по алфавиту. Люстра под потолком весело переливалась в солнечных лучах. А во дворе дома росла большая яблоня, под которой стояла кованая скамейка, вечно усыпанная листьями и плодами, падающими с веток. Ему снился Гилберт и то, как они вместе ходили рыбачить на реку, как тащили с собой большие удочки и неудобные ведра, а еще то, как копали червей. И мама была рада, когда они несли домой хорошую добычу, чтобы пожарить ее или сварить суп. Суп этот Людвиг не любил, но у него забурчало в животе, стоило ему сквозь сон представить его запах. А потом парень резко перенеся в воспоминаниях, представляя себе момент вечерней подготовки ко сну и то, как Гил с мамой тихо пели ему колыбельную, чтобы он поскорее заснул, когда он был маленький. Тогда даже сквозь сон он различал их голоса, которые оставались с ним в течение всей ночи… Вдруг раздался тихий шорох, немец сильно вздрогнул и резко открыл глаза, чуть ли не вскрикнув испуганно. Прямо перед ним стояла какая-то девушка с охапкой хвороста и корзинкой наперевес, откуда выглядывали яркие ягоды и шляпки грибов. Совсем маленькая, она взволнованно смотрела на Байльшмидта, не решаясь подходить слишком близко. Больше не медля ни мгновения, парень схватил лежащий рядом на земле пистолет. Пусть и без патронов, он мог хоть немного припугнуть забредшую в чащу девчонку. Та, однако, лишь отступила на шаг и что-то залопотала, Людвиг не понял ни слова. «Не партизанка», — со всей уверенностью решил Людвиг, внимательно разглядывая хрупкий силуэт, но оружие не отпускал, хотя рука словно налилась свинцом, и силы начали покидать парня окончательно. Чувствуя, как от напряжения кровь пошла носом, Людвиг не опускал руку, пока в висках не застучало. И нет бы этой девчонке убраться подобру-поздорову. Она бросила на землю и корзину, и собранные ветки и, словно совсем и не боясь, подошла к нему. — Geh weg (Уходи), — еле слышно прошептал немец охрипшим голосом, но та не послушала, вернее, может и не поняла вовсе, что он велел ей делать, лишь внимательно смотрела на его лицо и место ранения, которое он зажимал рукой. Во второй раз Людвиг очнулся от мерного покачивания, отвратительного хвойного запаха и чьего-то тяжелого дыхания за спиной. Неловко повернув голову, парень увидел маленькие руки, которые тянули большую лапу елового дерева, на которой он, собственно, и лежал. Эти руки были все в мозолях, крови и занозах. Байльшмидт попытался что-то сказать, но в горле было так сухо, что язык буквально прилип к небу. «Как?» — крутился лишь один вопрос в мыслях немца. Он не мог понять, каким образом эта маленькая девчонка могла тянуть его тело, еще и на тяжелой ветке. А главное — зачем? Сам Людвиг думал, что не смог бы. Подняв глаза к небу, он увидел, что оно было совсем низко, издевательски-серого цвета. Осень ему поэтому всегда и не нравилась. Слишком все однообразное и печальное. «Лишь бы не умереть прямо тут, да еще и в октябре». Короткие иголки кололи щеки и шею, над головой висели голые ветки берез и переплетались в ужасающие узоры. Парень услышал тяжелый вздох прямо над ухом, а потом движение прекратилось. Раздалось шуршание ткани и прямо перед его лицом возникли обеспокоенные глаза девчушки, которые немного влажно блестели. По ее лицу тяжелыми каплями катился пот, а из-под платка торчали светлые прядки волос. Она опять что-то спросила, но, не получив ответа, уселась прямо на землю, рядом с раненым Людвигом и принялась оттирать подолом грязной юбки пот с лица и кровь с рук, еще сильнее пачкая кожу. Хрип вырвался из горла парня, и она взволнованно вскинула голову, вопросительно глянув прямо ему в глаза. — Trinken (Пить), — кое-как просипел Байльшмидт и закашлялся, чувствуя, как из раны продолжала течь кровь. Девушка, словно, наконец, поняв его, грустно покачала головой, а потом сунула ему в рот пару кислых ягод клюквы. Прохладный сок брызнул в горло, но практически не принес облегчения. — Danke (Спасибо). Отдохнув еще минут десять, она поднялась с места и, поправив волосы, снова взялась за толстое основание ветви и, пыхтя, потянула его за собой. Людвиг, стараясь сильно не напрягать мышцы бока, куда ему угодила пуля, попытался толкаться от земли ногами, чтобы ей было хоть немного проще. И только тут он задумался о том, куда она его, собственно, тащила. Парень похолодел от страшной мысли, что он все же ошибся и теперь попадет в плен к партизанам. С ними ему уже приходилось сталкиваться, когда те напали на его отряд в самом начале осени. Теперь была уже середина октября, и неизвестно, куда делись эти «лесные мстители». Людвиг хотел заставить девушку остановиться, но вспомнил, что все равно ничего не сможет сделать. Умирать под деревом или в плену — разница, конечно, есть, но итог все равно будет один. Когда силы вновь оставили его, Байльшмидт бездумно стал пялится в небо, пока не укачался и не задремал. Хотелось уже просто остановиться. Но случилось это лишь минут через пятьдесят, когда лес погрузился в сумерки и резко похолодало. Проснулся же парень уже ближе к полуночи от того, что почувствовал невыносимую боль в боку. Сдавленно простонав, но не открыв глаза, он попытался приподняться, чтобы проверить рану, но его остановила мягкая рука, легко опустившаяся на плечо. — Не шевелись, — тихий голос раздался словно сквозь вату, но Людвиг все равно ничего не понял, однако глаза все же открыл. То, что он думал, было сном, на самом деле оказалось абсолютной реальностью. Он лежал на каком-то подобии кровати, а рядом сидела та самая девчонка, которая, как он сейчас смог разглядеть, на самом деле оказалась куда старше, чем он предполагал. Может ей едва и исполнилось семнадцать, но вся детскость лица как-то перестала быть заметна, стоило ей просто снять платок с головы. Вздохнув, девушка принялась расстегивать пуговицы его кителя. Та часть его, которая пропиталась кровью, намертво прилипла к коже. Потому девушка, взяв смоченную в воде тряпку, приложила ее к раненному боку. Людвиг зашипел от боли, и сжал пальцы в кулаки. Прохладная вода насквозь пропитала довольно тонкую ткань, но кровь отмачивалась с большим трудом. Подождав примерно минут двадцать, девушка все же смогла полностью расстегнуть форму немца. Оттерев кровь от неповрежденных участков кожи, она наложила компресс из каких-то трав, чей запах вызвал у Байльшмидта только рвотный рефлекс. Ему повезло, пуля тогда прошла по боку, не задев органы и не застряв в мягких тканях. Да и заражения крови, похоже, не было. Рану сильно щипало, когда девушка тщательно перетягивала ее кусками ткани. Марли, разумеется, не было, вместо нее в ход пошел какой-то цветастый кусок мягкой материи, который раньше вполне мог быть занавеской или платком. Застонав, Людвиг сжал в пальцах тонкое одеяло, на котором лежал. Еще немного, он знал, и была вероятность, что он закричит. Из глаз непроизвольно полились слезы, но Байльшмидт сжал переносицу пальцами, не позволяя горячим каплям скользнуть по щекам. Он был мужчиной, он не мог быть слабым перед врагом, он не мог показывать при девушке, что ему больно. Парень не успел понять, когда эта странная девушка закончила с перевязкой. Казалось еще мгновение назад она старательно перетягивала ткань вокруг его тела, а теперь ее ледяные пальцы легко проводили плавные линии по его высокому лбу, стирая капли пота и поправляя перепачканые светлые волосы. Людвиг, лицо которого до сих пор подергивалось от жуткой боли, измученно уставился в мутные женские глаза, покрасневшие от сдерживаемых слез. — Warum (Почему), — он нервно сглотнул, — warum hast du das gemacht? (почему ты это сделала?) Девушка непонимающе смотрела на него, быстро-быстро моргая, чтобы скрыть пелену на глазах. — Я не понимаю… Она одернула руку, а потом испуганно подскочила с места. — Stop! (Постой!) — Людвиг схватил ее за руку. Его громкий крик зазвенел в воздухе, что он сам удивился, как только хватило сил. — Отпусти, — девушка дернула руку, теперь она уже не была так спокойно настроена, как пару мгновений назад. — Nein (Нет), — Байльшмидт лишь крепче сжал пальцы на тонком запястье. Девушка отчаянно вскрикнула, рванулась в сторону и высвободилась из рук немца, а потом схватила лежащий на столе, под шинелью самого Людвига, его же пистолет. «Не заряжен», — с облегчением успел подумать парень, прежде, чем раздался выстрел. *** Людвиг вскочил на месте, с испугом оглядываясь по сторонам. Вот его кровать, с идиотским постельным бельем в белый цветочек, вот костюм, аккуратно развешанный на спинке стула… И комната его! Какого тогда черта? На прикроватной тумбочке электронные часы, а значит и век, слава богу, двадцать первый. Откинув одеяло, Байльшмидт задрал футболку, в которой спал и не обнаружил никаких следов ранений, крови и даже шрамов. Бок даже не болел, хотя парень прекрасно помнил ту боль, которую ему пришлось терпеть. Во сне? Бред какой-то. Схватив телефон, лежащий под подушкой, Людвиг стал судорожно набирать номер брата. Гилберт не отвечал, и когда немец решил, что тот все же не возьмет, по ту сторону раздалось возмущенное пыхтение. — Братишка, я, конечно, понимаю, что, когда ты съехал на новую квартиру, я сказал, чтобы ты звонил в любое время, но это была фигура речи. Какого дьявола ты не спишь в четыре часа утра?! — Гил, прости, я… — Что случилось, м? — уже спокойнее спросил Байльшмидт-старший, зевнув. — Все в порядке? — Да, нормально. Давай днем поговорим. Прости еще раз, — Людвиг сбросил, а потом облегченно упал на подушки. Гилберт тоже был жив и здоров, а его голос перестал быть лишь воспоминанием из сна. «Боже, это был всего лишь сон. Самый страшный сон в моей жизни». *** В метро была невообразимая толкучка, и Людвиг несколько раз успел пожалеть, что до сих пор не сдал на права. Столько тычков под ребра он давно не получал. Вернее, со вчерашнего утра, но после странного сна казалось, что он выпал из реальности не на один месяц. В голове было пусто, ничто не волновало, а, наоборот, парень чувствовал необычную расслабленность, хотя обычно в это время дня жутко нервничал, что опоздает. Теперь стало как-то плевать. Хотелось остановить время и никуда не спешить, жить, наслаждаясь берлинской осенью. Яркой, а не серой, покрытой листьями разных форм и размеров, которые то и дело сыпались с деревьев. Хотелось просто жить. Двери вновь впустили в вагон новую порцию пассажиров. Байльшмидт посильнее вжался в стену, на которую опирался, чувствуя, как на идеально вычищенные ботинки кто-то наступил. Хотелось жить, а возмущаться не хотелось. Ухватившись сильнее за поручень, парень все же взглянул на время. Нет, он успевает, даже будет на месте раньше нужного. Что ж, хорошо, что произошедшее никак ему не помешало… Чей-то локоть врезался ему в бок. Людвиг дернулся, охнув и схватившись за ушибленное место, чувствуя прилив боли. То самое место. То, куда угодила пуля. Это ведь был сон! Почему тогда болит? — Простите, — раздался тихий голос совсем рядом. Байльшмидт опустил глаза и уставился на стоящую рядом девушку. Светлые волосы, затуманенные глаза и по-детски округлое лицо. Парень вздрогнул. — Was? (Что?) — Entschuldigung (Простите), — повторила она на немецком, чтобы Людвиг понял. Но не о том был его вопрос. Это была она, та самая странная девчонка из сна; та самая невидимая рана болела сейчас; тот самый незнакомый язык раздавался в голове… Только реальность была не та самая. И на том спасибо. — Ich bin Ludwig (Я Людвиг). — Anna (Анна), — кивнула девушка, и отвернулась, продвигаясь к выходу. Байльшмидт дернулся за ней и схватил за руку. — Warum hast du das gemacht? (Почему ты это сделал?) Людвиг нахмурился, вспомнив, как сам задавал тот же вопрос. Во сне. — Erinnerst du dich? (Ты помнишь?) Девушка подняла голову и, улыбнувшись, заглянула ему в глаза. — Ja (Да). *** Если людям, которым суждено быть вместе, не повезло встретиться или прожить вместе жизнь, судьба дает им шанс в следующий раз. И дает подсказку, напоминая этот шанс не упустить.