Теории креационизма

Ицки так надежно держит внутри себя истинные эмоции, что однажды его все-таки накрывает; на первый взгляд в нем не происходит никаких изменений, — все та же одежда с иголочки, радостная улыбка восковой куклы, взгляды в пространство и болтовня ни о чем — только лишь Кён странно на него зыркает и как будто бы о чем-то догадывается. «Выглядишь мертвым, — невпопад бросает он, отрываясь от созерцания ножек красавицы Асахины и мазнув незаинтересованным взглядом по лицу экстрасенса, когда они вчетвером сидят в комнатке литературного кружка, ожидая свою командиршу, — спать по ночам когда-нибудь пробовал?». Тот как-то отшучивается, вымучено улыбаясь, и ураганом ворвавшаяся в помещение Харухи спасает ситуацию; госпожа Судзумия всегда неподражаема, он ведь это уже говорил? Взгляд Кёна не предвещает ничего хорошего — «мы еще к этому вернемся, приятель» кривит в гримасе он рот, но вслух не произносит ни слова, и у Ицки ухает вниз сердце, наливаясь приятной болью — о нем и правда беспокоятся, пусть и пытаются это скрыть. Харухи небрежно бросает на стол свою школьную сумку, и шашки для игры в отелло рассыпаются по полу; Юки и глаз не отрывает от книги, а Асахина, вздрогнув, роняет чашку, тут же ставшую осколками — все идет так, как и всегда, не нарушая привычный сценарий. Хуже всего то, что Коидзуми в один прекрасный момент начинает сомневаться в убеждениях Корпорации (и в своих собственных). Это выходит само собой и идеально складывается в мозаику-головоломку — возможно, он просто забыл принять свои лекарства и потому теперь смотрит на мир широко и ясно, лишившись тусклой пленки, застилавшей глаза; он понимает: Харухи — не бог, Харухи, в общем-то, никто, просто эксцентричная старшеклассница, сходящая с ума от скуки. Одна из миллионов пятнадцатилетних девиц, не уникальная, не та, согласно воле которой планета еще не сошла со своей оси; не та, что так прочно стоит на земле, что не способна до конца поверить в существование инопланетян, гостей из будущего и экстрасенсов. В существование своих же друзей — вот ведь ирония. В их жизни, конечно, иронии куда как больше, чем здравого смысла, и Ицки приходится держать в голове и это тоже; впрочем, его новая теория нуждается в доработке, но если он неправ — все обязательно рухнет. Возможно, это произойдет, когда они окончат школу, а Харухи вдруг поймет, что уже ничего не будет, как раньше: не будет больше робкой Асахины в пышных порочных платьях, подающей чай, клубной комнаты и сонного гудения компьютера, и Ицки видел достаточно крахов замкнутых пространств, чтобы убедить себя в простейшей вещи: крах настоящего мира вовсе на это не похож. Иногда в кошмарах ему видится госпожа Судзумия на выпускной церемонии, стоящая в кольце огня с черными от копоти ладонями — Кэрри Уайт, от горя и боли сошедшая с ума, потеряв свою любимую игрушку, Кэрри Уайт, разносящая все вокруг лишь усилием мысли (роман Стивена Кинга никогда не казался ему вдохновляющим, а вот правдивым — быть может). Это, конечно, в том случае, если создателем является она, и головоломку надо решать заново; кажется, у него в запасе еще есть время для проведения дополнительных расчетов, если принять за истину теорию, что время — не иллюзия. И все же самая главная загадка — тот, до сих пор кто ни во что не верит. Кён упрямо кривит рот в гримасе, отпускает очередную циничную остроту, сердито скребет-чешет подбородок, что-то бормоча себе под нос, не давая себе удивиться путешествиям в прошлое, девочкам-андроидам — объединению мыслесущ… как их там? — и этому вечному «три года назад». Коидзуми не надо объяснять, что это все защитные реакции мозга: он и сам был таким те злосчастные три года назад, когда глотал таблетку за таблеткой, чтобы понять, сошел с ума целый мир или же только он сам (чтобы продолжать улыбаться, притворяясь, что все хорошо). И все-таки Кён не верит, находя сто и одну причину, почему все вот-вот окажется просто безумным сном. Харухи встречает в Северной Старшей Джона Смита, которого искала все эти годы, а он ее совершенно не узнает — и та создает замкнутое пространство. Кён, порываясь минутному порыву, зовет Харухи в кино, и она не знает, что надеть, ходит из угла в угол по комнате, не находит ничего подходящего — и создает замкнутое пространство. Харухи час вертится перед зеркалом, перевязывая волосы разноцветными лентами, чтобы Кён все равно не заметил никаких изменений — и создает замкнутое пространство. Ее разуму тесно под черепной коробкой, а самой тоскливо-тоскливо-тоскливо; Ицки уже и не думает их считать, — эти искусственные иррациональные миры с беснующимися синими тварями — потому что знает, что просто собьется. Собьется, победит аватаров, разрушит вымышленный мир и попробует собрать себя по кусочкам уже в настоящем, чтобы через считанные дни все повторилось с точностью до секунды; он с иронией вспоминает слова Кёна, — «да есть ли разница: что спит она, что бодрствует, а проблемы у других людей» — пока по сизому бумажному небу ползет глубокая трещина. Три года тому назад и госпожа Судзумия, и он сам собирали себя самостоятельно, без чьей-либо помощи (без скептических взглядов, закатывания глаз и совершенно искреннего «я беспокоюсь о тебе»). Коидзуми не хочет, очень не хочет думать о том, почему Кён захотел оказаться в замкнутом пространстве вместе с госпожой Судзумией, когда они исчезли из реального мира посреди ночи; это принимается за истину из суждения, что бог — вовсе не она, да и выглядит очень правдоподобно. Однажды они вдвоем это обсуждают: «резкий выброс серотонина в мозг, — говорит тогда Ицки, отвечая на молчаливый вопрос старшеклассника, потому что видит, как тот ходит вокруг да около, не решаясь начать разговор первым, — положительные эмоции перекрыли отрицательные, что нас всех и спасло». «Поцелуй со мной — это резкий выброс серотонина? — совершенно ошарашено переспрашивает Кён, в замешательстве почесывая макушку. — А мне вот во время хандры и желания все разрушать обычно достаточно стаканчика кофе». Коидзуими в ответ так привычно негромко смеется каким-то своим мыслям и покупает другу глясе в школьном кафетерии в перерыве между занятиями — тот, к счастью, не видит здесь никакой логической связи. Кён упорно не понимает намеков Харухи, Харухи злится — и создает замкнутое пространство. «Выглядишь крайне паршиво, — Кён смотрит на экстрасенса как будто бы даже с сочувствием и пододвигает к нему картонный стаканчик с кофе, исходящий белесым паром, стоит Коидзуми сесть за стол в клубной комнате. — Иди лучше домой, отоспись, этой я что-нибудь совру, пользуйся моментом, пока она не явилась. Я тут посчитал, сколько кофе тебе задолжал и решил понемногу отдавать этот долг — не люблю быть обязанным». Он скребет ногтями подбородок и отворачивается, избегая смотреть Ицки в глаза, а тот слабо, но совершенно искренне улыбается. Кофе такой черный, что экстрасенс видит в нем свое отражение, перемешенное с мелкими пузырями воздуха; у отражения картонные скулы и сизые подковы под глазами — он и сам сейчас похож на привидение, еле-еле держась на ногах от недосыпа, вцепившись пальцами в бумажный стаканчик, будто в спасательный круг. Нагато читает очередную книгу, сидя в углу, а Асахина заваривает чай, шурша длинной юбкой платья официантки; Харухи врывается в комнату литературного кружка, небрежно бросает свою сумку на стол, рассыпая шашки для игры в отелло, и Кён готов клясться, что уже видел эту сцену уже много-много раз. Побег Коидзуми остается без внимания. У Ицки влечение к богу, — во всяком случае, к одному из них — и он учится с этим жить. Иногда ему хочется, чтобы создателем мира и в самом деле оказался Кён, так упорно отрицающий всю паранормальщину: если не веришь — значит, не сможешь и уничтожить. В том, что госпожа Судзумия тотчас уничтожит забавы ради всю вселенную, узнав о своей силе, сомневаться не приходится (или, как говорит Кён, — «схлопнет»; да, «схлопнет» здесь очень уместно). Он начинает бывать с Коидзуми в замкнутых пространствах; грязно-серое небо полигона с поверженными аватарами трескается, как яичная скорлупа, пока старшеклассники наблюдают за этим с безопасного расстояния, находясь на границе. Они оба видели достаточно крахов искусственных миров, чтобы понимать, что у их реальности дубликата нет; пробивающееся сквозь трещину солнце розовыми лучами дрожит на волосах Кёна, и экстрасенс молится, чтобы в этот раз его теория оказалась верна. У Ицки влечение к богу — не к богине, — и с этим определенно нужно что-то делать. Три года назад Джон Смит создает свой собственный мир, чтобы одна маленькая девочка не скучала и не чувствовала себя одинокой; Харухи Судзумия создает свой — по шаблону, лекалу, но ничуть не хуже, и вопрос здесь только лишь в том, кому из них больше хотелось верить во сверхъестественное. Кто из них больше боялся остаться один. Ицки думает: все теории креационизма одинаково хороши, пока миру, к которому он так привязан, не грозит апокалипсис; он хотел бы дожить хотя бы до двадцати, прежде чем вселенная в одной-единственной вспышке схлопнется (а кто при этом их бог — вовсе не важно).