Nebeneinander

Ich sage ich und könnt auch sagen wir. Но я не только я. Я это мы. (с) Бертольд Брехт в пер. Е. Г. Эткинда

* * * — Гамбург — большой город, — заметила Ханна философски, откусив от яблока. Впрочем, она тут же поморщилась, сплюнув кусочек в ладонь. — Червивое… — Перл обернулась в поисках урн. — О чем я там?.. — О том, что Гамбург — большой город, — подсказал Берти. Он ковырял пальцем оплавившуюся по краям дырку в синтетическом пледе, который они расстелили на лужайке. Дырку Ханна прожгла на втором курсе, когда только пристрастилась к сигаретам и подхватила жуткую привычку курить лежа. — Ну да, — Ханна нехотя поднялась, сходила до урны для пищевых отходов и вернулась, к ужасу Берти вытерев руку о край форменной юбки. — Здесь никому нет дела, педик ты или нет. Берти фыркнул. — Только не Ульриху Кёнигу, — заметил он с усмешкой. — Только не Ульриху, — согласилась Ханна, вздохнув. Ноябрь уже подходил к концу, но в воздухе разлилось непривычное для этой поры тепло, и уходить с улицы не хотелось. Они сидели, скучающе глазея на студентов, расположившихся на лужайке. Некоторые лениво доедали обед, поглядывая то и дело на часы. Кто-то валялся в тени деревьев, слушая музыку или бездумно листая новостные ленты телефонов. В большинстве своем, конечно, все усиленно готовились к тесту — сосредоточенно вчитывались в параграфы учебника и шумно спорили, что профессор Кац решит включить в перечень вопросов. «Все то, что вы пропустили в течение семестра, ковыряясь в носу на моих парах», — вспомнилось ехидное обещание Каца. Берти вообще по этому поводу не переживал. Он дома так часто не появлялся, как на занятиях Каца, и сильно сомневался, что старикашка подловит его на вопиющем незнании предмета. Ханна тоже не переживала, но по другой причине. «Перед смертью не надышишься», — выдавала она со скорбным вздохом перед каждой контрольной, к которой не готовилась, но каким-то чудом все равно наскребала на удовлетворительный балл. Время ланча уже подходило к концу, и самые беспокойные, все еще не отрываясь от учебников, побросали в сумки контейнеры из-под еды, свернули пледы и потянулись в корпус. Лужайка почти опустела, когда со стороны подъездной дороги донесся рев мотора и грохот немецкой попсы. — Боже, — закатил глаза Берти. Только Ульрих Кёниг мог врубать Намику на полную громкость и слушать ее до посинения, не навлекая на себя косых взглядов. Сделай так Берти, свора Ульриха тотчас развела бы руками и выдала коронный аргумент — «педик, что с него взять». Ульрих вырубил музыку и тормознул байк возле лужайки, передним колесом забравшись на тротуар. Берти поморщился: для Кёнига будто не существовало знаков, запрещавших любые транспортные средства в трех метрах от пешеходной зоны. — Ты совсем рехнулся? — спросила Ханна, приподняв брови. Ульрих снял шлем, встряхнув головой. Берти помрачнел. И дала же кому-то природа такую гриву — темные и гладкие густые волосы, которые лежали идеально даже после шлема. Не то что кудри Берти, которые спутывались к концу дня так, что приходилось драть их расческой без малого двадцать минут. — Что-то не так, Перл? — переспросил Ульрих, усмехнувшись. Слез с байка, поставил его на подножку и хлопнул по кожаной обивке сидения, как коня по заду. «Позер», — пронеслось в голове у Берти. — Здесь нельзя оставлять мотоциклы, — напомнила Ханна, кивнув на знак. — Неужели так сложно проехать несколько метров до парковки? — А что, твой папаша сильно расстроится? Прости, — Ульрих не очень убедительно сыграл в раскаяние. Он зацепил шлем за руль и перекинул сумку через плечо, нахально подмигнув Перл. Ханна чуть не побагровела от злости. Каждый раз, когда ей напоминали, что она дочь декана, Берти казалось, что если к Ханне протянуть колбаску на палочке, та поджарится быстрее, чем от костра. — Ты невыносимый идиот, — сказал Берти, в успокаивающем жесте положив ладонь на напряженное плечо Ханны. Ульрих обернулся на Берти, будто только его заметил, и сощурил светлые глаза. Казалось, его скулы стали еще выразительнее и острее, когда Кёниг пренебрежительно поджал губы. — Кто-то давал слово педикам, Шварц? — он упер ладони в колени, наклонившись с высоты собственного немалого роста к Берти. Понятия личного пространства для него не существовало точно так же, как знаков. — У тебя из пасти воняет, Ульрих, — отозвался Берти спокойно. — Буду благодарен, если ты отойдешь. Дыхание Кёнига пахло привычно — мятной жвачкой, но Берти почему-то не нашел, к чему бы еще прицепиться. Остроумные ответы обычно рождались в его голове запоздало, когда Кёниг уже уходил с самодовольной усмешкой. — Как всегда невпопад, Шварц, — фыркнул Ульрих, тотчас потеряв к нему интерес. — Не знаю, как вы, дрочилы, а мне пора на тест. Кёниг разогнулся, салютовал обоим рукой и пошел в сторону корпуса, насвистывая одну из мелодий Намики себе под нос. — Думаешь, он что-то выучил? — кисло спросил Берти. — Он-то? — хмыкнула Ханна. — У него оперативная память меньше, чем у допотопного мобильника. Вот и влезает только слово «педик». — И почему ты не сказала это при Ульрихе? — возмутился Берти. Злость на Кёнига захлестывала тем сильнее, чем больше Шварц в его присутствии тупил. — А сам-то что? — огрызнулась Ханна, поднявшись и начав сворачивать плед. Она подтолкнула Берти, и тот тоже нехотя встал. — «У тебя из пасти воняет». Серьезно? — В следующий раз придумаю что-нибудь получше, — пожал плечами Берти. Ульриха хотелось поставить на место вот уже третий год, а выгодной возможности так и не подворачивалось. * * * На тесте у Каца все сидели в гробовой тишине, так что скрип шариковых ручек особенно резко вгрызался в барабанные перепонки, мешая сосредоточиться. Впрочем, Берти все равно закончил раньше остальных, расслабленно откинувшись на спинку стула. Поглядел удрученно на настенные часы — минутная стрелка крайне лениво ползла по циферблату. Кац никого не отпускал раньше положенного, и Берти осталось только разглядывать склоненные к бланкам головы однокурсников. Магнус Шефер, один из подпевал Ульриха, так громко грыз ручку, раздумывая над очередным вопросом, что у Берти руки чесались швырнуть в него через всю аудиторию увесистый словарь политических терминов. Ханна сидела в первых рядах и периодически оборачивалась, чтобы скорчить Берти рожу, передразнивая туповатое выражение лица Магнуса. — Слушай, Шварц… Берти вздрогнул, услышав вкрадчивый шепот слева. И когда только Ульрих успел оказаться за соседней партой? В начале теста Берти видел Кёнига качавшимся на стуле в другом конце класса. — Чего тебе? — так же шепотом ответил Берти, осторожно покосившись на профессора Каца. Тот даже ухом не повел. — Ты знаешь ответы? — спросил Ульрих, постучав ручкой по бланку. — А сам-то как думаешь? — ехидно отозвался Берти, кивнув на решенный тест. — Дай списать, — потребовал Ульрих, и Берти чуть не закашлялся от возмущения. Кёнигу хватало наглости просить у него ответы после двух с половиной лет агрессивных гомофобных нападок. Может, у него действительно встречным ветром сдуло последние остатки мозга, пока он гонял на байке? Эту остроту Берти придумал недавно, но все еще мысленно шлифовал, подгадывая удачный момент, чтобы выплюнуть Ульриху в лицо. Казалось бы, вот она, минута торжества, но от удивления Берти выдавил только краткое: — Нет. — Шварц, меня отец убьет, если я завалю этот гребаный тест! — нахмурился Ульрих. Берти поймал себя на разглядывании его бровей — даже те удивительно органично и красиво сходились к тонкой переносице. Если бы только к совершенной внешности прилагался славный характер, а не стартовый набор чванливого зазнавшегося придурка, Берти давно бы втрескался по самые уши. Он отчетливо помнил, как увидел Ульриха впервые. Кожанка нараспашку, длинные гладкие волосы откинуты на левую сторону, чарующая улыбка — Кёниг шел по университетскому двору, будто монарх, только вступивший в права главы государства. Все взгляды принадлежали ему, все ответные робкие улыбки. У Берти перехватило дыхание, сердце забилось часто-часто. А потом Ульрих остановился рядом, смерив Берти пренебрежительным взглядом, его рот открылся, и волшебство разрушилось: — Ты откуда вылезла, картофелина кучерявая? Берти вспомнил об этом и фыркнул: — Вот и хорошо. А то я уж думал, мне самому придется брать грех на душу. Ульрих беспокойно заерзал на месте. — Шварц, это важный тест, — напомнил он зло. — Я знаю, — усмехнулся Берти, заложив руки за голову. — От него будет зависеть, пустят тебя на углубленный курс права или нет. — Отец меня уничтожит, если я не пройду. Отберет байк, заблокирует карточку, — пробормотал Ульрих, и на мгновение, всего на одно, Берти стало его жаль. Таким потерянным Кёниг выглядел. — Стоило подумать об этом заранее и выучить материал, — заметил Берти и поникшему Ульриху, и себе, чтобы не расклеиться, подпав под его обаяние, и не совершить глупейшую ошибку в жизни. Например, отдать Кёнигу просто так все ответы. — Как видишь, я этого не сделал, — огрызнулся Ульрих. Наткнувшись на прохладный взгляд Берти, он, видимо, понял, что перегибает, поэтому вновь вкрадчиво зашептал: — Шварц, пожалуйста, я буду должен. Но сейчас дай мне списать… Ну, хочешь, я больше никогда не буду называть тебя «педиком»? — Верится с трудом, — ехидно заметил Берти. Он задумался над тем, что бы потребовать от Кёнига. Может, пусть называет его «Ваше Высочество» весь оставшийся год? Или носит за него сумку, как паж? Мысль об Ульрихе, угодливо приплясывающем поблизости, показалась настолько забавной, что Берти не сдержал улыбки. А потом вдруг его осенило. Нужно заставить Ульриха побывать на месте «педика». Ощутить на себе косые взгляды, слезть с пьедестала и понять, как неприятно тут, внизу, когда сверху на тебя летят одни плевки. Вот она, гениальная в педагогическом смысле месть. — Я напишу за тебя твой вариант, — согласился Берти, едва сдерживая ухмылку. — Но ты должен будешь выполнить мои требования. — Что тебе надо? — оживился Ульрих. — Ты должен будешь целый месяц притворяться, будто мы с тобой пара, — сформулировал Берти вдумчиво. — Нельзя будет рассказывать никому о том, что это только ради теста. Ни Магнусу, ни Йонасу, вообще никому. — Пара? — переспросил Ульрих непонимающе. Спустя секунду лицо его вытянулось от снизошедшего осознания. — Ты головой поехал? — прошипел он. — Никогда в жизни я до такого не опущусь. Чтобы с тобой… да ни за что. Берти пожал плечами, сделав вид, будто реакция Ульриха его совсем не тронула. — Как знаешь, — сказал он прохладно, поймав на себе первый настороженный взгляд профессора Каца. — Мое дело предложить. Ульрих сидел какое-то время молча, нервно барабаня об пол подошвой ботинка. Потом покосился на Берти и процедил: — А если я заплачу тебе? Только назови сумму. — Деньги меня не интересуют, — уперся Берти. На самом деле, он бы больше удивился, согласись Ульрих на его условия, но фантазии, одна краше другой — как недавние дружки Ульриха улюлюкают и отпускают едкие комментарии — не хотели выходить из головы. — Так и знал, что ты на меня дрочишь, — выплюнул Ульрих тихо. — Еще чего, — Берти сложил руки на груди. — Просто иначе ты никогда не поймешь, каково это — быть мной. Ульрих фыркнул и отвернулся к окну. Они просидели в натянутом молчании еще минут пять, пока Кац не посмотрел на часы и не объявил: — Поторапливаемся. Время кончается. Ульрих вновь обернулся, зло сверкнув глазами. Берти показалось, что Кёниг совершил титаническое усилие, давя раздутое эго и гордость, когда выдавил: — Ладно. Черт. Блядь! Ладно… Будет по-твоему. — Ты будешь моим парнем… — Берти поправился, смутившись: — То есть, притворяться моим парнем? И никому не расскажешь о сделке? — Да, — буркнул Ульрих, поглядев на него с нескрываемой ненавистью. — Давай сюда свой бланк, — сказал Берти, пока тот не передумал. Руки тряслись от волнения. Берти только теперь со всей ясностью осознал, на что Ульрих пошел ради теста. * * * — И он согласился? — Ханна чуть не проглотила сигарету, шлепнувшись задом на скамью. Посмотрела на Берти так, словно у него выросли рога или третий глаз прямо посередине лба. — Серьезно? Ульрих Кёниг сказал, что будет твоим парнем? — Будет притворяться моим парнем, — поправил Берти с нажимом и опасливо оглянулся по сторонам. В небольшом закутке, отведенном для курильщиков, никого больше не ошивалось — все в основном толпились у крыльца, постепенно расходясь, кто к автобусной остановке, а кто к парковке. Байк Ульриха все еще торчал на тротуаре, а значит, он не удрал сразу после занятий. — И не ори так. Никто не должен знать, что это сделка. Иначе потеряется весь смысл. — Какой смысл? — Ханна закашлялась на новой затяжке. — Ты заполучил самого завидного парня в универе и будешь целый месяц наслаждаться нежным воркованием и поцелуями под завистливые взгляды девчонок — такой смысл? — Нет, — поморщился Берти. — Терапевтический. Ульрих должен побывать в моей шкуре. Почему-то до слов Ханны ему в голову не приходило, что с Кёнигом придется целоваться и контактировать ближе, чем когда-либо. Мысль оказалась на редкость смущающей. А ведь Берти теперь тоже участник обоюдной авантюры. Ханна приподняла брови. Светлые, они почти сливались с ее бледным лицом. — Если Ульрих где и побывает, так это в тебе, — заметила она ехидно. — Ханна! — шикнул на нее Берти. — До этого не дойдет, это же игра на публику… Просто… Мы просто… — Шварц. Берти резко обернулся, столкнувшись взглядом с Ульрихом. Кёниг выглядел так, словно в курилку его притащили силком, предварительно связав и заткнув рот кляпом. Напряженный донельзя и злой, он всем своим видом демонстрировал, что думал об идеях Берти. «Может, сказать, что это была шутка?» — пронеслась в голове трусливая мысль, но Берти тотчас от нее отмахнулся. Если действовать, то решительно и до конца. — Она знает? — Ульрих кивнул в сторону Ханны. — Да. — Отлично, — Ульрих выдохнул. Кажется, его немного приободрило, что хоть кому-то Берти рассказал о сделке. Кёниг развернулся. — Я пошел, неудачники. — Не так быстро, — отозвался Берти, нахмурившись. — Ты должен не избегать меня, а притворяться моим парнем. Ульрих обернулся на него с усмешкой. — Воплощаешь свои влажные фантазии? — поддел он. — Думай, что хочешь, — с достоинством ответил Берти, вздернув подбородок и даже чуть приподнявшись на мысках. Это не помогло — ростом он все равно не дотягивал до Ульриха. — Но уговор есть уговор. — И что я должен сделать? — огрызнулся Кёниг. — Пронести тебя на руках по всему двору? — Можешь просто… — голова соображала медленно, и Берти обернулся с отчаянием на Ханну, ища подсказки. — Проводить его домой, — предложила та, отняв сигарету от губ. Ульрих скривился, как если бы Ханна предложила ему подвезти домой радиоактивные отходы, а Берти удовлетворенно кивнул. — Да. Проводи меня домой. — Окей, — Ульрих раздраженно мотнул головой. — Поехали, Шварц. — Не зови меня по фамилии, парни так не делают, — осмелел Берти. Правда, взбешенный взгляд Ульриха чуть поумерил его пыл. — И куда поехали? — Ты тупой? — фыркнул Ульрих. — Тебя до дома подвозить. — Ты… предлагаешь мне сесть на мотоцикл? — округлил глаза Берти. В его планы не входила поездка на адской колеснице — по-другому байк Кёнига, на котором тот разгонялся до немыслимых скоростей, Шварц бы не назвал. — А ты предлагаешь тащиться пешком? — Ульрих начинал выходить из себя по-настоящему, и Берти уже тридцать раз пожалел, что добровольно подписался на это. — Давай, Шварц, не ломайся. Это всего лишь байк. Доедем в два счета. Куда тебе? Грюнд Штрассе? Берти удивился, как точно Ульрих знал адрес, но не стал спрашивать, откуда. — Да. — Тогда поехали. Пешком, а уж тем более на автобусе, я туда не попрусь, — Ульрих кивнул Берти, чтобы шел за ним, и направился в сторону припаркованного байка. Шварц скомканно попрощался с хихикнувшей Ханной и бросился следом. Стоило им только вдвоем показаться у крыльца, как на них мигом обратилось большинство взглядов. Ульрих вжал голову в плечи и прошел, расталкивая всех локтями, мимо, а Берти посеменил следом, тихо извиняясь за его грубость. Ульрих убрал подножку, оседлал байк и нехотя протянул шлем замершему в нерешительности Берти. — Надевай, — процедил Ульрих, покосившись на девушек с младших курсов, и те быстро отвели взгляды, смутившись. — Не хочу, чтобы твои мозги разметало по моему байку. — А такое может случиться? — слабо спросил Берти. Его подташнивало от одного предчувствия скорости. — Нет, — отрезал Ульрих. — Я хорошо вожу. Но не ручаюсь за всех остальных водителей на дороге… — он перехватил полный паники взгляд Берти и фыркнул: — Перестань. Это шутка. Просто надень, так положено, когда на байке двое, а шлем один. — Очень смешно, — выдавил Берти, схватив шлем. Он не знал, правду ли говорил Ульрих про правила, но проверять не горел желанием. Берти втиснул голову в шлем, скорбно подумав о том, во что превратятся волосы, поправил ремень сумки и забрался на байк позади Ульриха, отодвинувшись от него как можно дальше. Посмотрел украдкой на студентов у крыльца. Такого внимания Берти не ожидал. По правде говоря, он вообще мало чего ожидал и еще меньше думал головой, ввязывая себя и Ульриха в театральную постановку. — Пододвинься, — потребовал Кёниг недовольно, заведя мотор. Берти вздрогнул от утробного рева, поднявшегося из глубин байка. — Это еще зачем? — выдавил Берти. — Боже, какой ты тормознутый, — Ульриха, похоже, всеобщее внимание напрягало, как и нечаянно пойманный взгляд вышедшего из корпуса Магнуса. — Тут не за что держаться, только за меня. И кто-то хотел играться в парочку, разве нет? Сейчас все думают, что я тебя взял в рабство. Берти послушно придвинулся и осторожно взялся за полы его кожанки. От волос Ульриха, пощекотавших Шварцу нос, пахло дымом и мятным шампунем. — Обхвати меня покрепче за талию. На этот раз не пришлось спрашивать, зачем — Ульрих устал ждать и тронулся с места, и Берти вцепился в него, как в спасательный круг. Мелькнули мимо фасад корпуса и внутренний двор, пронеслись, будто подгоняемые порывом встречного ветра, зеленые насаждения университета, и Ульрих вывел байк на автостраду. Чем сильнее они разгонялись, тем меньше Берти хотелось смотреть на дорогу. Он крепко зажмурился, благословляя шлем за то, что приглушал сторонние звуки. Берти казалось, что поездка длилась целую вечность. Он только и успевал, что цепляться сильнее за Кёнига на поворотах и вскрикивать, когда байк трогался с места на зеленом сигнале светофоров. — Какой дом? — донесся до Берти вопрос на очередной остановке. Судя по тому, что Ульрих это почти проорал, спрашивал он уже не в первый раз. — Седьмой… за углом. Берти соскочил с байка сразу же, как Ульрих подъехал к знакомой калитке. Снял шлем и только тогда облегченно выдохнул. Волосы наэлектризовались и встопорщились, явно превратившись в рыжую мочалку. — Привыкай, — сухо бросил Ульрих, глянув на него с насмешкой. — Провожать тебя буду только так… — он обернулся на ряд аккуратных одинаковых домиков перед крохотными двориками с тщательно остриженными газонами. Ансамбль гнетущей неразличимости нарушал только фарфоровый садовый гном, затесавшийся у крыльца соседки, фрау Миллер. Ульрих брезгливо поморщился: — Ты… живешь здесь? — Ну, не всем же почивать во дворцах с золотыми унитазами, — огрызнулся, чуть отдышавшись, Берти. — Угу. Выражение лица Ульриха стало непроницаемым. — Завтра утром тебя тоже встречать и везти в универ? — уточнил он ворчливо. Берти было запротестовал, но вспомнил про час скучнейшей в мире дороги на автобусе, сравнил с байком и скрепя сердце решил, что привыкать к байку все равно рано или поздно придется. «Ты тупой, Ремберт, тупой», — подсказало сознание голосом Ульриха. — Да. — Подъеду ровно в десять, — Кёниг выхватил из рук Берти шлем и надел, сев обратно на мотоцикл. — Опоздаешь, уеду без тебя. — Очень мило, — пробормотал Берти. — Милым буду на публике, а наедине ты кучерявая картофелина, Шварц, — осклабился Ульрих, завел мотор и уехал, только пыль взметнулась из-под колес. «Ну да. Но и над этим надо будет еще поработать», — подумал Берти уныло, потрогав нос. И ничего не картофелина, обычный чуть вздернутый нос. С каждой минутой затея встречаться с Ульрихом, пусть даже не по-настоящему, казалась все глупее и глупее. * * * Берти вышел из дома без пяти десять, но Ульрих уже стоял на дороге возле байка и тряпкой благоговейно водил по его тюнингованному боку. Щурился от косых солнечных лучей, пробивавшихся сквозь листву старого дуба, и очень часто и с чувством чихал. — Забавная аллергия, — поддел Берти, выйдя и притворив за собой калитку. Хорошо еще, мать часто уезжала на работу раньше, чем он просыпался — избежать вопросов о странном парне в черном, натирающем до блеска байк у их дома, было бы проблематично. — О, заткнись, — гнусаво пробормотал Ульрих, шмыгнув носом. «Вампир», — пришло в голову Берти, и он не удержался от смешка. Аллергия на солнечный свет, черные шмотки. Тяга пить кровь в фигуральном смысле. Все сходилось. — У меня три вопроса, — сказал Ульрих, сунув тряпку в задний карман джинсов. Почему-то его до сих пор никто не приструнил за то, что он не носил формы. Но именно сейчас, рядом со стильным, неброско сексуальным в дизайнерском тряпье Ульрихом, Берти почувствовал себя жалкой кучерявой картофелиной. Университетская форма серо-бордовых тонов ужасно смотрелась с его рыжими волосами. — Откуда у тебя мой номер и зачем ты заставил меня взять с собой плед? Ульрих кивнул на сиденье. Видимо, в отсеке под ним плед и лежал. — У Ханны есть номера всех наших сокурсников. Она же… — Берти запнулся, и Ульрих подсказал: — Дочурка декана. Ясно. — Ага, — кивнул Берти и перешел к главному. Вчера он весь вечер ломал голову над сценарием учебного дня в новом статусе и пришел к выводу, что главное время, когда можно показать на публике «отношения» — это ланч. — Плед нам нужен во время обеда. У Ханны я взять не мог — ей же надо на чем-то сидеть. Лицо Ульриха в этот момент приняло бесценное выражение удрученности и злости. — Обедать… — выдавил он. — На сраной лужайке… вместе с тобой? Берти пропустил это мимо ушей, уточнив: — Ты же сказал, вопроса три. Что за третий вопрос? — Ты совсем поехал головой, картофелина кучерявая? — буркнул Ульрих и добавил ядовито: — Можешь не отвечать. Вопрос риторический. Садись. Ульрих протянул ему шлем, и Берти со вздохом забрался на байк. В этот раз то ли Кёниг ехал медленнее, то ли Шварц освоился. Но, в любом случае, поездка прошла куда комфортнее, и Берти даже пару раз поглазел на проносившиеся мимо дома и машины. А уж если вспомнить, сколько он тратил на дорогу, катаясь на автобусе, двадцать минут показались даром небес. Ульрих не стал бросать байк на тротуаре и проехался до парковки. Берти сообразил, что тот просто не хотел нарываться на любопытные взгляды. Из корпуса выбежала счастливая Ханна, размахивая стопкой исписанных бланков. Ее светлые косички задорно подпрыгивали на плечах. — Мы сдали! — завопила Перл, пробежав мимо испуганно шарахнувшихся в стороны владельцев авто. — Мы сдали! Вы лучшие по баллам. У Ульриха девяносто девять процентов, а у тебя, Берти, девяносто шесть… У меня похуже… семьдесят. Но Кац сказал, что этого достаточно, чтобы попасть на углубленный курс. — Что? — переспросил Берти кисло. — Я что, написал ему тест лучше, чем себе?.. — Спасибо, Шварц, — хмыкнул Ульрих. Он дернул Берти за руку, подтащив ближе, и крепко обнял. Мягкие волосы Кёнига забрались Шварцу в удивленно приоткрытый рот. — Ты что делаешь? — выдавил Берти сконфуженно, отплевавшись от волос. Такой благодарности он точно не ожидал. — На нас глазеют. Выгодный момент, — прошипел Ульрих ему в ухо со злостью, никак не сочетавшейся с видимой нежностью объятий. Какая тут нежность, когда у Берти чуть ребра не трещали? — Тупая кучерявая картофелина, я стараюсь больше ради этих «отношений», чем ты! — Сам ты тупой! — огрызнулся Берти. Опять не удалось выдать колкую остроту — Ульрих уже отступил, улыбаясь так, будто обдумывал, как совершить и скрыть кровавое убийство. К счастью, Кёниг стоял спиной к студентам на парковке, и никто жуткого посыла его взгляда, кроме Берти, не заметил. — Расходимся? — невинно спросил Ульрих, двинувшись ко входу в корпус. — Решил отделаться объятиями? — сообразил Берти и после краткого момента смущения взял себя в руки. — Не так быстро. Ульрих досадливо застонал. — Ну, что еще? — спросил он резко. — Во-первых, у нас обоих математика по расписанию, — напомнил Берти невозмутимо. Конечно, стал бы Кёниг просто так его обнимать. — Во-вторых, мы можем пойти туда вместе. — За ручку, что ли? — скривился Ульрих. — Можно просто рядом, — ввернула Ханна. — Кошмар, — резюмировал Ульрих, вновь напрягшись. Тряхнул головой. — Ну, Шварц, пойдем. — Берти, — поправила его Ханна. — Кто? — Ульрих непонимающе нахмурился. — Какой еще Берти? — Ты не знал, как меня зовут? — Шварц подумал, что тот прикалывался, но Кёниг вполне искренне дернул плечом. Берти вспыхнул от возмущения и обиды. — Ты… ужасная свинья, Ульрих. — Зачем мне было знать, как тебя зовут, Шварц? — недовольно спросил Ульрих, но послушно, хоть и с ненавистью, поправился под его осуждающим взглядом: — Берти… Благодари небеса за то, что мой тест выполнен безупречно, не то я бы уже выбил из тебя всю дурь и выкинул в помойку. Потом бы достал, снова выкинул, повторил бы это еще пять раз и… — Я понял, — закатил глаза Берти и прошел мимо, потянув Ульриха за рукав кожанки. Кёниг дернулся, как если бы к нему прикоснулся прокаженный, поморщился, но понуро поплелся следом. — Пойдем. А то опоздаем на пару. Ульриха, видимо, не обрадовала перспектива ворваться в тихий во время занятия класс под руку с Берти, поэтому он прибавил ходу. * * * Первая половина учебного дня прошла вполне мирно. Берти, не обращая внимания на тихие протесты и недовольные стоны Ульриха сквозь зубы, упрямо садился рядом на занятиях. На них то и дело удивленно оборачивались, Магнус, ни черта не понимая, так и буравил макушку Ульриха взглядом, девчонки с первых парт лезли с вопросами к Ханне. Перл, к ее чести, отделывалась таинственными улыбками и пожимала плечами. К Ульриху никто даже во время перерывов не смел подойти с прямым вопросом. К Берти, благо он постоянно терся в компании Кёнига, не подходили тоже. Но атмосфера в группе неуловимо менялась. От непонимания и робких встреч глазами к неуверенным смешкам и долгим любопытным взглядам. Йонас первым перестал делать вид, будто ничего необычного не произошло. Он подловил Ульриха у туалетов и спросил, насупив светлые брови: — Что за херня, Уве? — Йонас мотнул головой в сторону Берти, даже не почтив его взглядом. — Ты почему везде шатаешься с педиком? Это что, благодарность за решенный тест? Если бы Йонас не портил все впечатление о себе выражением перманентной брезгливости на лице, Берти бы поставил ему высший балл за догадливость. Но раскрыться в самом начале означало не только разрушить стройный план, но и выставить себя жалким, беспробудно влюбленным — а потому и отчаянным в решениях — педиком. Берти незаметно ткнул Ульриха в спину, чтобы не ляпнул чего-нибудь. Тот поморщился и процедил, посмотрев на Йонаса с вызовом: — Нет. Просто мы встреч… встречаемся. Это слово вырвалось из Кёнига так неохотно, что Йонас насмешливо и с изрядной долей неверия вздернул брови. — Да ну? Берти оглянулся по сторонам и заметил, что многие стали притормаживать чуть поодаль, наблюдая за развязавшимся представлением. Ему бы обрадоваться усмешкам, с которыми студенты нахально смотрели в упор на Ульриха. Но вместо этого Берти стало невыносимо стыдно и некомфортно. Его раньше попросту старались не замечать, а теперь друг друга локтями пихали и шептали: «Эй, смотри, это тот самый… Который ходит везде с Ульрихом». Как будто только ждали повода накинуться на них обоих, как голодные псы на сочную кость. Ульриха раньше либо боялись как огня, либо восхищались им издалека, не решаясь глаз поднять в его присутствии. А теперь стадное, мерзкое чувство всем вокруг разрешило смотреть, открыто высказывая недоумение. Качать головами, неодобрительно поцокивать языком. «Ведь совсем недавно Кёниг терпеть не мог геев. Это что же выходит… он сам из этих?» — Да, — повторил Ульрих громче, распалившись от внимания собравшихся вокруг них кружком студентов. Обвел их взглядом, заставив многих по привычке или от полного ненависти взгляда опустить стыдливо глаза. — Встречаюсь. Травил педиков, теперь сам один из них! Довольны? Беру и делаю, что хочу. Хочу встречаться с Берти — встречаюсь! Идите нахрен, если что-то не нравится. Это моя личная жизнь. И ты… — Ульрих ткнул пальцем Йонаса в грудь, и Берти заметил желваки, заходившие под кожей на его подбородке: с таким трудом Кёнигу дались следующие слова: — Иди нахрен тоже. Если тебя не устраивают мои отношения, то ты меня не устраиваешь как друг. Йонас оттолкнул его руку. Хрипло рассмеялся, выплюнув Ульриху в лицо: — Да мы друзьями-то никогда и не были, мудила! В рот тебе смотрели только с Магнусом… Да кто бы не смотрел за популярность Его Высочества и зашибенные вечеринки. Ты платил, нам нравилось, — он скривился. Покраснел, услышав неодобрительный выкрик из толпы и осуждающий свист. Йонас не растерялся, сжав ладони в кулаки, гордо вздернул подбородок. — Но, знаешь, дальше так унижаться я не буду. Хочешь быть педиком — будь. Мне вообще на педиков насрать было, это тебе вечно хотелось, чтобы мы на них гавкали. Так что будь, Уве! Только подальше от меня… Йонас толкнул Ульриха, протиснулся мимо парней со старших курсов и быстрым шагом направился прочь по коридору. Берти замер, не смея дышать. Казалось, все ждали эффектного завершения сцены, и Ульрих это им предоставил. Он смачно сплюнул на пол и прорычал: — Насмотрелись? Идите нахуй! После такого только самоубийцы остались бы стоять на месте. Через несколько секунд у туалетов уже никого, кроме Берти и тяжело дышавшего сквозь зубы Ульриха, не осталось. * * * — Просто ебучий кошмар. Берти вздрогнул, чуть не выронив вилку: Ульрих впервые заговорил с начала обеденного перерыва. Кёниг лежал, заложив руки за голову, на клетчатом пледе, морщась от редких солнечных лучей, пробивавшихся через крону дуба, и изредка чихал. Берти постарался выбрать самое тенистое место, но в небе над Гамбургом не пролетело за день ни одной чахлой тучи, и даже густая листва полностью не спасала от ультрафиолета. Теперь Шварц понимал, почему раньше не видел Ульриха на улице во время обеда. — Что такое? — осторожно уточнил Берти и тут же себя укорил за глупость. Ульриха только что публично кинул бывший «лучший друг», все теперь думали, что он гей, и вопрос Берти звучал скорее как издевка, нежели неподдельный интерес. Впрочем, Ульрих не огрызнулся и даже бровью не повел, гипнотизируя взглядом узловатую ветвь дуба. — Да все, Шварц, все, — пробормотал он и сел. Заглянул в лоток Берти, подцепил пальцами помидорину и закинул в рот. Прожевал, с ненавистью оглядев лужайку, на которой в беззаботной праздности обедали студенты. На них никто не смотрел — по крайней мере, нахально и прямо. — Лицемеры. Все они гребаные лицемеры. Я не был геем, так все меня либо боялись до усрачки, либо приплясывали рядом из-за бабла. Как стал геем — никто уже не гнушается сказать в лицо, что думает. Раньше трусость не давала голоса подать… А лаять на тех, кто в меньшинстве, всегда легче… Берти поковырял вилкой салат. Он не стал напоминать Ульриху, что совсем недавно и тот действовал подобно остальным — нападал на Берти, зная, что он один. — Ты не стал геем, — только и произнес Шварц. — Они думают, что стал, так что без разницы, — Ульрих сделал неопределенный жест рукой в сторону всех и сразу. Посмотрел на Берти, усмехнулся с привычной сволочистой колкостью. — Ты так себя чувствуешь каждый день, а? Жалким опущенным педиком? Берти тяжело вздохнул. Сейчас очень остро не хватало Ханны, чтобы разрядить обстановку и сбить градус злости. Но Берти сам попросил Перл пообедать сегодня с подругами. — До того, как стал таскаться с тобой, никто меня даже не замечал, — буркнул Берти мрачно. — Никто не трогал. Не все даже знали, что я гей. — Ага, уже сам жалеешь о дебильной сделке, — резюмировал Ульрих довольно. Он тут же чихнул так, что аж слезы выступили на глаза. Берти попробовал над этим позлорадствовать, но поймал себя на мысли, что даже немного жалеет Кёнига с его несносной аллергией. — Заткнись, — вяло огрызнулся Берти. Заметив, что Ульрих косился на его салат, он со вздохом отдал ему весь лоток. Все равно весь аппетит отбило. — Я пойду до конца, потому что своих решений держусь… А тебе следовало взять с собой обед. А не есть мой. — Еще чего, — Ульрих с удовольствием принялся за салат, не побрезговав вилкой Берти. Резким движением головы стряхнул волосы, упавшие на лицо, внимательно посмотрел на Шварца. — Слушай, если серьезно, то ну нахер так жить. — В смысле? — напрягся Берти. — В том самом, — Ульрих закатил глаза и пробубнил с набитым овощами ртом: — Шварц, раз уж ты педик, то отстаивай свои права. Какой кайф жить вот так вот — тихо и мирно, лишь бы пальцем не тыкали? — Я не из тех, кто выходит на парады в перьях и косметике, — Берти усмехнулся, представив себя разукрашенным под экзотического попугая. С рыжими-то кудрями. — Я не хочу никаких плакатов рисовать и устраивать митинги. — Я не про это, — Ульрих расправился с остатками салата так быстро, что Берти удивленно уставился на возвращенный пустой лоток. Кёниг облизал салатное масло с губ. — Ты меня… и бесил этим всегда, — он замялся, о чем-то задумавшись. — Ты ничего не делаешь с тем, что на тебя нападают. Только глубже зарываешься башкой в песок. Я удивился, когда ты предложил «встречаться». Первый хоть немного смелый поступок за все время, что я тебя знаю. Под ребрами остро кольнула обида. Ульрих говорил об этом так легко, хотя ни черта не понимал, с чем Шварц сталкивался ежедневно. Открытое сопротивление только сильнее разожгло бы огонь. — А я должен был с кулаками на тебя броситься? — спросил Берти сдавленно, когда немного совладал с возмущением. — Что я должен был делать? — Сказать всем катиться нахуй, если что-то не устраивает, — пожал плечами Ульрих. — Ходить по универу, будучи педиком, и не опускать головы. Смотреть в глаза в ответ, когда пытаются задеть взглядом тебя. — Тебе легко говорить, — тихо произнес Берти, механически водя пальцем по узору пледа. — Нет, не так уж и легко, — сказал Ульрих упрямо. Его светлые глаза зло сверкнули. — Ты меня на это подвязал вчера, но я уже справляюсь лучше тебя. — Классно справляешься, — съязвил Берти. — Йонас аж поклялся хранить доброе имя всех геев и лесбиянок Гамбурга. Ульрих ничего не ответил. Лишь едва уловимо дернулся, тут же вернувшись к состоянию прежней невозмутимости, но Берти успел заметить момент его уязвимости. Стыд за опрометчивые слова накрыл с головой. — Прости, — сказал Берти примирительно. — Я не это имел… — Забей, — с нарочитой беспечностью оборвал его Ульрих и поднялся на ноги. Размял затекшую спину, от души потянувшись. — Просто оглянись. Одно прямое заявление, и никто уже не горит желанием гавкать. Загадки и домыслы, неизвестность — вот что дразнит и заставляет нападать. Берти обернулся. В их сторону и правда летело все меньше настороженных или любопытных взглядов. От громкого признания перед толпой исчезла пикантная тайна, обросшая за короткий период сплетнями, и Берти с Ульрихом резко стали общественности если не скучны, то менее интересны. — Пойдем, — поторопил Ульрих, в очередной раз чихнув. — Пойдем с улицы, я тебя прошу. * * * После пар Ульрих подбросил Берти до дома, и тот наконец спокойно выдохнул. Впереди маячили долгожданные выходные и отдых от липкого, успевшего опостылеть за столь короткий срок внимания. Да, он хотел показать Ульриху обратную сторону его издевательств. Но Кёниг, похоже, и сам что-то вознамерился показать. В воскресенье Берти, зевая и наслаждаясь праздностью, спустился на первый этаж вровень со звонком в дверь. — Милый, ты кого-то ждешь? — спросила мама, выскочив с кухни в фартуке, щедро припудренном мукой. Берти улыбнулся — его явно ждали блинчики с ягодным сиропом на завтрак. — Нет. — Кто там? — мама обладала безумной привычкой спрашивать, тотчас открывая дверь. — О. Ремберт, это к тебе, наверное… Берти чуть не оступился, спустившись с последней ступеньки лестницы. На пороге стоял Ульрих с большой картонной коробкой в руках и ослепительно улыбался. — Доброе утро, фрау Шварц, — вежливо поздоровался Кёниг, и мама растаяла под действием прущего из него обаяния. — Извините. Не рассчитал время. — Ничего-ничего, все в порядке. Мы ранние пташки. Ремберт, дорогой, ты не говорил, что к нам заедет твой друг, — мама смущенно вытерла руки о край фартука. — Не представишь нас? — Мама, это Ульрих, — кисло пробурчал Берти. — Ульрих, это мама. То есть, фрау Шварц, как ты уже понял. — Можешь называть меня Анной, — к ужасу Берти, мама хитро подмигнула Кёнигу. — Проходи, Ульрих, не стесняйся. Берти бы посоветовал маме закрыть дверь прямо о довольную рожу Ульриха, но тот уже зашел в дом, скинул обувь на коврике и повесил кожанку на крючок. — Можете идти наверх, мальчики, — посоветовала мама, засуетившись с тем воодушевлением, которого Берти давно от нее не видел. — Я принесу вам блинчики, когда будут готовы. — Спасибо, фрау Шварц. Если бы Берти не знал Кёнига, то решил бы по выражению его лица, что тот смутился. — Идем, — Берти развернулся и поднялся обратно в свою комнату. Перед тем, как следом зашел Ульрих, он только и успел, что накинуть покрывало на разворошенную кровать и затолкать обертки из-под шоколадок под письменный стол. Бардак он собирался убрать к вечеру, но кто же знал, что Кёниг припрется рано утром. — Ты зачем приехал? — спросил Берти, сложив руки на груди. — Ого. А ты меня называл свиньёй. Ульрих окинул его комнату притязательным взглядом, чуть больше внимания уделив макетам на полке. Берти раньше обожал вырезать по дереву, мастерить игрушки и небольшие модели зданий. Правда, в последнее время на это не хватало вдохновения и сил. — Заткнись, Уве. Сокращенное имя вылетело само собой, и Берти чуть смутился. — Очень вежливо, Шварц, — фыркнул Ульрих, поставив коробку на письменный стол. — Я, вообще-то, твой парень. — Мой ненастоящий парень на публику, — напомнил Берти и добавил ворчливо: — Мать мою впутывать в это совсем не обязательно. — Да ну, а мне показалось, что она уже от меня без ума. Не пытался ей сказать, что ты гей? Зря, — дернул плечом Ульрих, по-свойски плюхнулся на его кровать и вытянул длинные ноги. — Картофелина, уясни уже, что я все оборачиваю в свою пользу. — О чем ты? — напрягся Берти. Ульрих вносил в сам вид его спальни неясную дисгармонию. Как инородное темное пятно с гаденькой ухмылочкой. — Открой коробку, — велел Ульрих. Берти подошел к письменному столу и отогнул картонную крышку. — Что? — он достал несколько пар сложенных брюк и несколько упакованных рубашек. Поднял со дна коробки темно-коричневую косуху. — Это еще что за?.. — Одежда, Шварц, — фыркнул Ульрих, будто объяснялся с душевнобольным. — Это одежда. — Я понял. На кой черт ты притащил по несколько экземпляров шмотья? — уточнил Берти, распаковав одну из рубашек. Белая, как и все остальные, классического кроя. — Просто не знал, какой у тебя размер, — буднично отозвался Ульрих. Он подхватил с тумбочки журнал и принялся его листать. — Прикинул на глаз. — Это мне? — удивился Берти. — Тебе что, бабки некуда тратить? — Я выпросил у отца приличную сумму на вечеринку, — объяснил Ульрих, все еще скрываясь за глянцем журнала. Впрочем, сдержать пробежавшую по телу дрожь негодования он не смог. — Но Йонас и Магнус теперь со мной не общаются, вечеринка провалилась. Решил, что раз есть деньги, хотя бы сделаю из тебя человека, с которым не стыдно появляться в университете. Остальную сумму вернул отцу — у него чуть глаза на лоб не полезли. Уморительное зрелище. Он даже спросил, не заболел ли я… Берти хмыкнул, покачав головой. Ульрих действительно умел оборачивать ситуацию в свою пользу, однако и правила университета в выборе одежды он не проигнорировал. Брюки и рубашки не возбранялись, а про верхнюю одежду никаких указаний не существовало. — Примерь, — велел Ульрих, опустив журнал. Закусил губу и чуть запрокинул голову, прошептав с нахальной провокацией: — Хочу, чтобы ты дефилировал передо мной, как сучка! — Ты головой поехал? — Берти от его слов бросило в краску. — Ну, — поторопил Ульрих недовольно, вмиг посерьезнев. Откинул журнал и сел на кровати, подогнув под себя ноги. — Шварц, не ломайся. Время, которое я готов тебе уделить, ограничено. Берти спорить не стал. В конце концов, чем быстрее он расправится с гардеробным вопросом, тем быстрее Ульрих уйдет. — Отвернись, что ли… — попросил Берти тихо. Ульрих закатил глаза, но покорно отвернул башку в сторону окна со словами «чего я там не видел». Берти отобрал по два экземпляра рубашек и брюк, которые подходили по размерным номерам, стянул пижамные кофту и шорты и принялся быстро переодеваться. В присутствии Ульриха контролировать стыд оказалось куда сложнее. «Это все потому, что ты гей, и на него невольно посматриваешь, как на привлекательного парня, — подсказал ехидный голосок в голове. — Чертов ты извращенец. Он же ужасный, Ремберт. Хотя, чем ты лучше? Картофелина. Кар-то-фе-ли-на». Берти вздохнул. В мыслях творился бардак похуже того, что царил в комнате. — Кажется, эти, — объявил он, примерив второй набор. Повернулся к зеркалу и поболтался, сложив руки на груди, из стороны в сторону, критически разглядывая себя. Как ни странно, в новых шмотках Берти выглядел куда презентабельнее, чем в форме. Даже какой-то легкий шарм появился. Ульрих поднялся с кровати и обошел его со всех сторон, разглядывая придирчиво, будто бывалый модельер готовился выпустить подопечного на подиум. — Хм, — Кёниг почесал подбородок с намечавшейся на нем темной щетиной. — Есть ремень? — Да. В шкафу. Ульрих распахнул створки шкафа и принялся бесцеремонно в нем копаться. — Трусы с ананасами? Очень мило… Оу, а вот эта тряпка ничего — подходит к рыжему, — в Берти прилетела толстовка нежно-бежевого цвета. — Так, а вот и ремень. Ульрих подошел к Берти и встал перед ним на колени. От пошлых мыслей, внезапно забравшихся в голову, стало душно. Берти натужно сглотнул, силясь унять разыгравшуюся фантазию. Не хватало еще вовлекаться в глупую игру глубже, чем следовало. Ульрих продел ремень в шлевки его брюк, туго затянул и застегнул. Затем поднялся, развернув Берти спиной к себе — голосок похоти вновь мерзко зашептал в голове — и заправил рубашку под ремень. Холод его ладоней ужалил кожу, заставив дернуться. Ульрих сделал вид, что не заметил ни этого, ни красных ушей Шварца. — Так лучше, — объявил Кёниг самодовольно, подтолкнув Берти к зеркалу. — Наверное, да… — не смог не согласиться Берти. Он даже улыбнулся собственному отражению. Так просто и вместе с тем стильно он не одевался никогда. Всегда либо форма, либо объемные мятые толстовки и джинсы. — Но с этой жуткой мочалкой надо что-то делать, — покачал головой Ульрих. Он запустил пальцы Берти в волосы и чуть их поворошил, продираясь сквозь дебри кудрей. — У тебя есть что-нибудь для укладки? — Гель, — предложил Берти неуверенно. Ульрих машинально водил пальцами в его шевелюре, что отзывалось приятной щекоткой. Берти чуть не зажмурился от удовольствия, вовремя себя одернув. — Постой, у мамы вроде есть утюжок для волос. — Вот и отлично, — резюмировал Ульрих. Он убрал руки из его волос, подошел к столу и взял коробку, побросав в нее все остальные рубашки и брюки. — Косуха должна подойти — специально взял чуть побольше. Так модно. И не вздумай надевать тот мешок, который ты называешь пиджаком. Завтра сделай что-нибудь приличное с волосами. Буду ждать в десять у калитки, как обычно. — Стой, — растерялся Берти. — Ты уже уходишь? — А что, тебе понравился массаж головы, кучерявая картофелина? — Ульрих щелкнул его по носу и рассмеялся. — У меня дела. — Мама собиралась принести блинчики, — напомнил Берти. Хотелось поблагодарить Кёнига за одежду, но Шварц не знал, как подобрать выгодный момент, чтобы произнести даже банальное «спасибо». Раньше для Ульриха у него находились только оскорбления и слабые остроты. — К сожалению, на завтрак не останусь, — на секунду показалось, будто Ульриху действительно жаль. — До завтра, малыш. — Никакой я тебе не малыш! — крикнул Берти зло ему вслед, но Ульрих уже со смехом сбежал по лестнице. * * * Утро понедельника началось в непривычной суете сборов. Обычно Берти просто драл щеткой волосы, быстро сдавался и шел в университет с гнездом на голове. Теперь же, щедро сдобрив волосы специальным маслом и оттягивая прядь за прядью горячим утюжком, Берти вдыхал запах жженых волос и скорбно поглядывал то и дело в зеркало. «Как девчонка вожусь», — подумал он кисло. — А этот Ульрих хорошо на тебя влияет. Ты начинаешь следить за собой, — заметила мама с улыбкой, заглянув к нему в комнату, и лукаво прищурилась. — А я-то думала, куда подевался мой набор для волос. — Это ужасно, правда? — спросил Берти со вздохом. — Вовсе нет, — мама подошла и забрала горячий утюжок из его рук. — Ты делаешь неправильно. Вот, смотри, как надо. Мама управилась с его волосами быстро и легко, всего за десять минут методично прогладив и чуть завив на концах каждую прядь. Волосы легли непривычно красивыми локонами — Берти даже не подозревал, что в выпрямленном состоянии они доставали ему почти до плеч. Густые насыщенно-рыжие волосы, выгодно оформившие его круглое лицо. Когда мама закончила и позволила ему сесть перед зеркалом ровно, Берти едва себя узнал. — Класс! — выдохнул он, потрогав мягкую прядь, небрежно упавшую на лоб. — Просто класс. Мама рассмеялась и выдернула шнур из розетки. — Иди, — поторопила она, еще раз скользнув довольным взглядом по его рубашке и брюкам. — Тебя ждут. — Он уже приехал? — всполошился Берти. Сердце так волнительно подскочило в груди, будто оценка Ульриха много значила. А может, действительно значила. Берти схватил косуху, осторожно натянув поверх рубашки, перекинул ремень сумки через плечо и сбежал по лестнице, толкнув входную дверь. Ульрих стоял, прислонившись к байку, и слушал рвавшуюся из колонок песню Намики. Он выглядел не в пример бодро и счастливо, явно наслаждаясь пасмурным деньком и монохромностью затянутого облаками неба. — Привет, — Берти закрыл за собой калитку и робко улыбнулся. Ульрих посмотрел на него с недоумением, которое спустя пару мгновений сменилось искренним изумлением. В глубине его серых глаз мелькнуло нечто незнакомое, будоражащее. — Берти? — спросил Ульрих неуверенно, забывшись и назвав его по имени. — Это реально ты? — Нравится? — спросил Берти, потупив взгляд. И почему рядом с этим незнакомым в действиях и словах Ульрихом вся его бравада рассеивалась, а в голову все чаще лезли неуместные мысли? Например о том, что Кёниг посмотрел на него чуть ли не с восхищением. — Очень, — с чувством ответил Ульрих. Настолько нетипичное для Кёнига поведение заставило Берти замереть, лишь бы не спугнуть момент. Видимо, вспомнив, кто перед ним стоял, Ульрих тут же кашлянул и ехидно поправился: — Очень недурно для картофелины. Берти закатил глаза. — На, возьми, — Ульрих отцепил от руля и протянул ему шлем. Не тот черный, который давал обычно, а белый, с кошачьей мордочкой прямо над козырьком. Явно новый. Берти заметил, что черный шлем болтался за спиной Ульриха, пристегнутый ремешком к его шее. — Ты что, и шлем мне купил? — спросил Берти. Щедрость Ульриха не радовала, а скорее напрягала, намекая на то, что с него в конце игры могут и стребовать. — Серьезно? — Я хочу поберечь и свою голову, — огрызнулся Ульрих. Его благодушное настроение растаяло, сменившись уже набившей оскомину упреждающей агрессией. — Знаешь ли, пригодится. — Это его ты ездил покупать, когда говорил, что у тебя «дела»? — проигнорировав его выпад, уточнил Берти. Не выдержав, он улыбнулся. — Не твое дело, куч… картофелина, — выплюнул Ульрих и оседлал байк, надев шлем как следует. — Заткнись и садись. Опоздаем. — Окей, — пожал плечами Берти и натянул шлем на голову. Улыбка не желала сходить с лица. Ульрих дождался, когда он сядет и обнимет его за талию, и завел мотор. Нежный голос Намики все еще рвался из колонок, подбадриваемый глубоким грудным голосом подпевавшего Кёнига. Кожи мягко коснулся прохладный встречный ветер, когда они тронулись с места. Мимо пронеслись дома Грюнд Штрассе, серые и стылые блоки, погрустневшие под тусклым небом. Но Берти подумал, что разделял любовь Ульриха к непогоде. Сейчас, пока они ехали вдвоем по пустым поутру улицам спальных районов, она странным образом навевала больше уюта, чем самое яркое солнце. * * * Берти и не думал, что обычная смена имиджа может произвести такой фурор. Его сперва не узнавали, потом кто-то со знанием дела шептал на ухо товарищу «Это же Шварц», и поднималась новая волна шепотков. Теперь, когда они появлялись с Ульрихом в коридорах университета, смотрели в первую очередь на Берти. — Выпрямись, — велел изредка Ульрих, больно пихая его под лопатки. — И взгляд не опускай. Вот так. Нормально. Берти будто вышагивал по подиуму под степенные указания Кёнига. Но, вопреки здравому смыслу и привычке противиться всему, что исходило от Ульриха, Берти нравилось. Ходить с гордо расправленными плечами, отвечать кивками в ответ на приветствия и долгие, полные интереса взгляды. Пару раз за день к нему подходили шумными хихикающими стайками девчонки и наперебой забрасывали вопросами и комплиментами: — А правда, что ты встречаешься с Уве? — А какой он… ну… в постели?.. Прости, это, наверное, личное… — Классно выглядишь. — Тебе идет, Шварц. Берти краснел, но стоически выдерживал под строгим взглядом неукоснительно следившего Ульриха и приятные слова, каких раньше никогда в свой адрес не получал, и тактично игнорировал вопросы, касавшиеся того, что у Кёнига находилось под одеждой. — Это ужасно… нервирует, — сознался Берти во время обеденного перерыва. На улице заметно похолодало за отсутствием солнца, но Ульрих, естественно, именно теперь настоял на обеде на свежем воздухе. Они сидели под дубом втроем, положив сверху пледа Ханны плед Ульриха, и ели блинчики, которые Берти упаковала с собой мама. — Не придумывай. Ты хорошо справляешься, картофелина. Не давай им спуску, будь уверен в себе… И вообще, ты должен благодарить меня за то, что я твой персональный гуру в мир нормальной гейской жизни, — пробубнил Ульрих с набитым ртом. Он облизал пальцы и довольно застонал. — Твоя мама просто чудовищно вкусно готовит! — Поддерживаю, — высказалась Ханна, запихивая в рот сразу два блинчика. Она запрокинула голову и залила прямо в рот ягодный сироп из пузырька. Берти посмотрел на обоих с усмешкой. Ханна и Ульрих ели так, будто голодали неделями. Не стеснялись мычать от удовольствия, облизывать пальцы и передавать жирными руками друг другу пузырек с сиропом. — Прифоединяйфя, Фварц, — Ульрих подтолкнул к нему лоток с блинами. — Спасибо, я лучше посмотрю на вас, — смешливо хмыкнул Берти, склонившись над учебником по праву. Длинные мягкие пряди упали на лицо и приятно защекотали скулы. Берти даже отстраненно подумал, что мог бы стянуть их в небольшой хвост на затылке. — Кстати, скоро очередной тест. — Отлично, — сказал Ульрих, сделав невозможное усилие, чтобы проглотить огромный кусок блина. Облизал губы, на которых Берти опять некстати завистливо завис. И дала же природа кому-то такие совершенные черты лица. — Подготовишь меня? Берти поднял взгляд выше, прямо посмотрев в его лукавые светлые глаза. — С какой стати? — Ты же мой парень, — выдал коронный аргумент последних дней Ульрих. Ханна хихикнула и кивнула. — Мой ненастоящий парень, — вздохнул Берти. Поправлять Кёнига он уже порядком устал. Еще и Ханна подыгрывала. — Мы это уже проходили, — отмахнулся Ульрих нагло, налив немного сиропа в рот. — Настоящий или нет — без разницы. Послезавтра заеду к тебе, вместе поботаним. Перл, ты с нами? — Можно, — кивнула Ханна как ни в чем не бывало и достала пачку сигарет из нагрудного кармана. Красная тягучая капля сиропа стекла по подбородку разморенного домашней едой Ульриха, и Берти едва поборол желание наклониться и смахнуть ее пальцем. Или губами. Боже. Берти помотал головой, как прогоняя наваждение. Чем больше он с Ульрихом контактировал и разговаривал на ноте беззлобного товарищества, тем сильнее внутри все бурлило, отзывалось даже на бестолковые и ничего не значившие детали. Ветер, до того шумевший в кроне дуба, стих. Они единственные продолжали сидеть на лужайке. Берти читал, Ульрих безуспешно пытался слизать сладкий след с подбородка, а Ханна курила, посмеиваясь над его стараниями. Уже под конец перерыва из корпуса вышел Йонас с компанией незнакомых парней и девушек со старших курсов. Они направились по асфальтированной дорожке вдоль лужайки, и Ульрих, услышав голос Йонаса, напрягся. — Мы можем уйти? — спросил он резко, поморщившись, когда до их укрытия под дубом донесся громкий гогот. — Ты же сам сказал, что нужно быть смелее… — Берти подобрался на своем месте, обернулся на приближавшуюся компанию, поймав неприязненный взгляд Йонаса. — Да, — Ульрих нахмурился, попытался придать голосу твердости, но Берти видел, как присутствие Йонаса ранило его, сбивало с толку. — Блядь, да. — Уве, — Берти наклонился ближе, положив ладони ему на плечи. Заглянул в глаза и сказал мягко и просительно: — Он не достоин того, чтобы ты нервничал и переживал. — Я сам велел ему катиться нахуй, — напомнил Ульрих. В другой ситуации Берти поаплодировал бы стоя похвальной самокритичности, но теперь лишь покачал головой и добавил: — И он тебе в лицо заявил, что дружил с тобой из-за бабок. — Берти, — сказал Ульрих, неотрывно глядя ему в глаза, когда шаги и смех послышались совсем рядом. Кто-то протяжно крикнул «пидор», найдя это крайне забавным. — Ты прав, это нелегко. — Знаю. Ульрих потянулся ближе, запустил пальцы в его волосы, машинально огладил затылок. Берти хотел спросить, что происходит, оглянуться на притихшую Ханну, но не успел: Ульрих подался всем корпусом вперед и жадно, почти отчаянно прижался сладкими от сиропа губами к его губам. Наверное, Берти понял бы больше, если бы пытался отвечать на прикосновения чужих губ к своим. Или хотя бы пытался дышать. Но он лишь слышал, как громко собственное сердце качало кровь, перебивая сторонние звуки. И чувствовал, как Ульрих углубил поцелуй, забравшись языком к нему в рот, как придвинулся ближе, приобняв его рукой за плечи. — Целуй меня, — прохрипел Ульрих тихо и требовательно, на секунду оторвавшись от Берти. Его глаза потемнели. — Ну же, Шварц, они рядом… Берти запоздало сообразил, что краткое представление Ульрих затеял, лишь бы скрыться за поцелуем от раззадоренной Йонасом толпы. Сожаление от этого осознания слабо вязалось с тем, что Ульрих всегда действовал ради собственных интересов — чего еще от него стоило ожидать, как не постановки? Но Берти покорно закрыл глаза и расслабился, позволив Ульриху вновь себя поцеловать, отозвался робким движением губ на язык, вновь проворно скользнувший в его рот. Поцелуй, влажный и неспокойный, длился куда дольше, чем Йонас и его прихвостни ошивались поблизости. Они уже ушли, улюлюкая и свистя, а Берти все еще жался к Ульриху, ухватившись за отвороты его кожанки, и слизывал липкий след сиропа с его подбородка. В голове помутилось, тело сделалось легким и непослушным. — Вау, парни… — Берти оторвался от Ульриха, будто током ударился, услышав ехидный голос Ханны. — Это было горячо. Кёниг фыркнул, отстранившись и облизав губы. Окинул Берти странным взглядом из-под полуопущенных век и без выражения заметил: — Я тебя изгваздал в сиропе. — Ну, спасибо, — поддержал его наигранное равнодушие Берти, силясь унять разошедшееся сердцебиение. С тем запалом, с которым они целовались и лезли языками друг другу в рот, безразличные не играли. До Берти как в тумане доползало осознание, как сильно он влип в то, что списывал на простую отзывчивость человеческого тела. Ульрих ему нравился. И раньше, выводя из себя нападками и издевками. И теперь, после чертового поцелуя, все внутри перевернувшего с ног на голову. Нравился вопреки доводам здравого смысла. И Берти ничего с этим не мог поделать. — Пойдем, — Ульрих поднялся на ноги и отряхнул джинсы. — Кац нас вздернет за опоздание. * * * Про поцелуй на лужайке они не вспоминали. И через день, когда Ульрих вместе с Ханной приехали к нему домой, и они готовились к тесту, запивая знания чаем и заедая домашними кексами фрау Шварц. И после, гоняя в универ по сложившейся традиции — обменивались вялыми колкостями у калитки и молча ехали по свободным утренним дорогам окраин Гамбурга. Ульрих вел себя как обычно. То есть, как зазнавшийся козел с легким намеком на нечто доброе внутри, еще не подпорченное дрянным характером. Он подшучивал над Берти, заставлял его ходить, держа спину ровно, а голову гордо поднятой. Рассказывал какие-то байки, гогоча над ними без стеснения громко. Пару раз после занятий с боем и скатывавшимися до ругани уговорами возил по магазинам и примерял на Берти, как на куклу, шмотки одну за другой. Держал Шварца в плену шопинга не меньше часа, игнорируя жалобы на несделанную домашку и кучу дел. Таскал Берти по кафешкам между магазинами, под конец похождений покупал пару понравившихся вещей и заставлял Берти в них ходить. «Посмотри на себя, хоть на человека становишься похож, картофелина… Даже прозвище уже не так вяжется», — ухмылялся Ульрих, в раздражающей манере вновь щелкая его по носу. Шварц особо не сопротивлялся. Когда из тебя делают нечто приличное, вообще сложно противиться. И все же Берти не давал покоя тот факт, что Ульрих, загоревшись проектом «нормальной гейской жизни», лепил в нем уверенность и браваду, а сам Шварц ходил за ним, вздыхая, и втайне мечтал о повторении поцелуя. Думал с сожалением о том, что болтающий без умолку и острящий Кёниг, надоедливый, дотошный, суетный и невыносимый, совсем скоро забудет о нем, как и о неудачном месяце, что приходилось притворяться геем. — Ты с ума сошел? — чуть не взвизгнула Ханна, когда Берти, не выдержав одинокого переживания ситуации, все ей выложил как на духу. Она чертыхнулась, выкинув сломавшуюся сигарету, посмотрела с сожалением на Берти. — Ты же еще на первом курсе сказал, что никогда себе не позволишь втрескаться в Ульриха Кёнига! — Знаю, — хмуро ответил Берти, сунув руки в карманы косухи. — Знаю. Но это нелегко. Ульрих тоже заметил перемены в настроении Берти, но будто бы списал это на издержки замкнутой натуры. И бороться с меланхолией Шварца предпочел проверенным способом — болтовней. — Я тут фильм ужасов смотрел накануне — жуткая поебень, — поделился он, отираясь рядом, пока Берти боролся с заевшим замком шкафчика. Ульрих разглядывал сновавших мимо студентов, ероша длинные темные волосы и наматывая их на ладонь. — Кровь, кишки в разные стороны. А потом чувак открутил другому чуваку башку… — Угу. — Прикинь — буквально открутил! Как пробку от шампанского. — Жутко. — Я тут подумал, — Ульрих с видом заговорщика склонился над Берти, когда тот наконец открыл рывком дверцу шкафчика и принялся копаться в содержимом в поисках тетради по математике. — Йонас мне пытался в шкафчик подсунуть голубиное дерьмо. Перл, кстати, классная девчонка — папаше намекнула, чтобы дал Йонасу по шее… Но может… Я откручу ему башку по-тихому? Ну, в качестве мести. — Чего? — фыркнул Берти, достав помятую тетрадь. — Что за чушь? Он поднял голову, вздрогнув от удивления: так низко склонился над ним Ульрих. Отчетливо видны стали даже прожилки в его лукаво сверкнувших светлых глазах. — Ты чего такой дохлый, малыш? — Ульрих щелкнул его по носу, ухмыльнувшись. — Никакой я тебе не… — Слушай, а давай после пар ко мне? — вдруг предложил Ульрих, отвернувшись и вперив внимательный взгляд в расписание. Или девчонку, которая читала, прислонившись к стене. От одной этой мысли у Берти от злости и ревности запульсировало в висках. — У меня бассейн есть. Поплаваем, расслабимся. Посмотрим что-нибудь. Шварц приподнял брови. Их общения вне университета становилось все больше, чего сделка не требовала. Это смущало, вызывало целую тонну сомнений и домыслов и растило бестолковые зыбкие надежды. — Уве… — начал было Берти, но в этот момент от неловкого движения его руки из тетради вывалился вчетверо сложенный замызганный листок. Берти быстро его подобрал и сунул в карман. — Что это? — Ульрих напрягся, будто Шварц спрятал не старую записку, а тротиловую шашку. — Да так… — Берти невыразительно дернул плечом. Вспомнилось, что еще пару лет назад эта записка безумно воодушевляла каждый день. Дарила чувство теплоты, внушала, что он не одинок. Правда, ничего дальше этой записки так и не свершилось, и Берти вскоре забыл про ее волшебное значение, перекладывая из тетради в тетрадь в качестве закладки. — Дурацкий прикол с первого курса. Давно надо было выбросить. — Что там? — настаивал Ульрих все резче, как злясь на Берти и его нарочито равнодушный тон. Кёниг, всего пару секунд расслабленный и добродушный, вновь скрылся за панцирем истового раздражения. — Да какая разница? — отозвался Берти в тон ему — с нарастающим напряжением в голосе. — Идиотское признание. Просто кто-то решил подшутить. Я с этой запиской носился целый месяц, искал того, кто это написал, в толпе. Что-то себе надумал. Но ничего не произошло. Ни-че-го. Он даже инициалов не оставил. Тупо записка. То ли приколоться решил, то ли струсил — поэтому и не подошел лично. Ульрих молчал, а Берти, раззадоренный воспоминаниями, вдруг честно выдал: — Ты мне сказал, что я прячу голову в песок. Да. Потому что когда-то я этой записке поверил, как детишки в гребаного Санту не верят. А выяснилось… — Берти замялся. Знал, что прозвучит глупо, но тихо закончил: — Что это чья-то издевка. — Ты слишком впечатлительный, — хрипло заметил Ульрих, все еще не глядя на него. — Это же всего лишь бумажка. — Может быть, — спокойно сказал Берти. Сунул тетрадь в сумку и вздохнул. — Но мои чувства это ранило, ясно? — Ясно, — Ульрих стиснул зубы, а потом вдруг развернулся и с такой силой заехал кулаком о шкафчик, что дверца жалобно лязгнула. Когда Кёниг разжал кулак, из его костяшек сочилась кровь, а на дверце осталась внушительная вмятина. — Боже, Уве! — всполошился Берти и полез в сумку за салфетками. — Что ты… — Отстань, картофелина, — огрызнулся Кёниг, прижав ушибленную руку к груди. Его глаза так яростно сверкнули, что Берти не решился спорить и лезть. — Сам разберусь. Царапина обычная. С этими словами он развернулся и быстро пошел прочь по коридору. Берти посмотрел Ульриху вслед и заметил, как притихли нечаянные свидетели сцены. — Любовные разборки… — только и шепнул кто-то со знанием дела. «Сплетни пойдут», — подумал Шварц устало, заметив снимавшую на телефон девчонку, и неожиданно для самого себя громко и резко высказался: — Насмотрелись? Катитесь нахуй. * * * Ульрих не пришел на все следующие пары, и в поисках его оглядывался не только профессор Кац, почему-то Кёнига полюбивший, но и Йонас. Все шарил глазами по партам и сверлил взглядом Берти, как ответы из него выпытывая этим молчаливым вниманием. — Скажите, Шварц, ваш… товарищ, — Кац, подловивший Берти после пары, сделал особое ударение на слове «товарищ», ухмыльнувшись в седые усы, — не пришел по каким-то уважительным причинам? — Я не знаю, профессор, — честно ответил Берти. Причины резкой смены настроения Ульриха действительно остались для него неразрешимой загадкой. Надо же было так взбеситься из-за обычной записки. Может, Кёниг так ревновал? Но эта мысль недалеко ушла от грани безумия и желания Берти во всем видеть особый подтекст. — Очень жаль, — скривился Кац. — Я хотел особо отметить сегодня его проектную работу. — Проектную работу? — удивился Берти. Даже он еще не начал писать зачетное задание, а уж во внезапное просветление ленивого до невозможности Кёнига верилось с трудом. — Вы его с кем-то путаете, профессор. Он не мог… — Как же не мог? — прохладно оборвал его Кац, прищурившись. — Он прислал мне задание одним из первых. Очень интересные мысли. Впрочем, я в нем не сомневался. — Не сомневались? — тупо переспросил Берти. От удивления показалось, что и старик прикалывался над ним изощренным способом. Ульрих так чертовски плохо знал право, что когда они занимались у Берти дома, спрашивал о значении каждого термина, из-за чего закончили они ближе к вечеру. Ульрих даже на ужин остался и все нахваливал кулинарные способности мамы Берти, вгоняя ее в краску. — Конечно, — Каца, похоже, недоверчивый тон Берти порядком злил. — У него превосходная успеваемость. Еще с первого курса. Досадно, что такой талантливый молодой человек считает позволительным не приходить на занятие без предупреждения. Берти с трудом сглотнул: в горле будто наждачную бумагу разложили. Голова закружилась. Да, раздавая проверенные работы, Кац всегда клал их на парты лицевой стороной вниз, чтобы никто не смог поддеть нерадивого студента за плохой результат — так требовала политика университета. Да, у них в группе не принято было обмениваться результатами и меряться баллами, и исключением стал лишь пропускной тест на углубленный курс. И, в конце концов, Кац всегда скупился на искреннюю похвалу чьим-то умственным способностям. Фактически, в группе и не знали, кто учился хорошо, а кто паршиво. Но зачем тогда Кёнигу ломать трагедию и просить у Берти правильные ответы на тесте? Зачем корчить из себя безалаберного студента, хмурясь над терминами и прося подробнее объяснить тот или иной параграф учебника? — Мне пора, молодой человек, — тактично прокашлялся Кац, намекнув, что Берти, стоявший с затуманенным раздумьями взглядом, мешал ему пройти к двери. — Да, конечно, простите, — пробормотал Берти и отступил в сторону. Когда Кац уже почти вышел в опустевший коридор, Шварц вдруг спохватился: — Вы знаете, профессор, Ульрих серьезно повредил руку… Я… Не сообразил даже, что он мог не появиться из-за этого. Ложь, разумеется, учитывая, что на втором курсе Кёниг, лишь бы не нарваться на отстранение, мотался на пары с перебинтованной из-за неудачной драки башкой. Сбитые костяшки пальцев для него не стали бы препятствием. Но Кац кивнул, даже чуть улыбнувшись. — Передавайте ему, что я желаю ему скорейшего выздоровления. — Хорошо, профессор. Домой Берти поехал на автобусе. Зацепив шлем за ремень сумки, трясся без малого час в жуткой толкотне и тосковал по скорости байка и ощущению прохладного ветра на коже. Кто бы сказал пару недель назад, что он так привыкнет ездить домой с Ульрихом, Шварц бы рассмеялся ему в лицо. Пока автобус лениво полз по дорогам Гамбурга, влажным от недавно прошедшего дождя со снегом, Берти все раздумывал, чертя неразборчивые узоры на запотевшем стекле, для чего Ульриху понадобилось лгать. Берти никогда не слышал от профессора Каца единовременно столько комплиментов в адрес отдельного студента. Последней наивысшей его похвалой в сторону одной из лучших на потоке, Аниты Готлибб, стало заявление: «Вам будто на час пересадили другую голову. Пришили неряшливо, но что-то из этого вышло». Автобус тормознул на его остановке, и Берти, последний раз глянув на криво начерченную на стекле корону, вышел. «Кёниг. Король. Корона, — проследил он логическую цепочку больного подсознания, чуть не застонав. — Это уже клиника». Дома он так и не отвлекся от беспокойных мыслей. Даже когда от безделья схватился за деревянный брусок и принялся что-то из него вытачивать. Старое хобби ненадолго растормошило, но образ гребаного Ульриха вернулся вместе с громким уведомлением телефона. «Ты там живой? От Каца уходил как зомбак. Я попрощалась, а ты даже не заметил», — сообщение от Ханны. И следом свежее, от Ульриха: «Картофелина. Я это. Вспылил на пустом месте». Берти смешливо фыркнул. Конечно, не в стиле Ульриха извиняться. Он бы скорее жабу проглотил. И все же, хотя бы косвенно намекнул, что реакция его там, у шкафчиков, оказалась неоправданной. «Предложение с бассейном еще в силе, — тут же пришло новое сообщение. — Только, видимо, не сегодня. Ты доехал домой? Все нормально?» У Берти чуть телефон не выпал из рук от изумления. Глупое сердце застучало быстрее. Ульрих будто бы волновался, что его не подвез. «Да. Все окей». Берти отправил это, подумал с пару секунд и решил, что ответ слишком сух и дописал следом: «Как твоя рука?» Но Кёниг больше ничего не написал. Берти гипнотизировал телефон минут десять, уже успел перекинуться парой сообщений с Ханной, но ответной реакции не дождался. О чем на том конце Гамбурга думал Ульрих? Переживал из-за Йонаса и их грызни, которая то утихала до молчаливого третирования, то вырастала до вялых попыток друг друга достать? Или думал о Берти? «Ты так с ума сойдешь, приятель», — подумал Шварц и, чтобы себя приободрить, вновь взялся за брусок. В голову пришла мысль сделать Ульриху подарок. По дереву Берти вырезал очень неплохо, да и отблагодарить за шмотки, постоянные походы в кафе и шлем с забавной кошачьей мордочкой над козырьком тоже хотелось. Берти с энтузиазмом принялся выпиливать фигурку, осторожно, дюйм за дюймом, вгрызаясь инструментом в податливое дерево. «Корону, — подумал Берти с улыбкой. — Я подарю ему корону». * * * Утром ровно в десять Берти обнаружил Ульриха и его байк на подъездной дорожке у дома. — Чего так долго? — пробурчал Кёниг. Он приподнял солнцезащитные очки, и Берти удивленно приподнял брови, увидев его красные, воспаленные от недосыпа глаза и залегшие под ними тени. — Я уж думал, ты там сдох. Солнце явно действовало Ульриху на нервы. Но он заметно приободрился, увидев Берти, скользнул взглядом по его тщательно выпрямленным волосам, стянутым в небольшой хвост на затылке. — Тебе идет. — Спасибо, — Берти помялся, надевая шлем. Сунул руку в карман брюк, ненадолго сжал тщательно отполированную теплую фигурку, в которую ввинтил небольшую цепочку с кольцом, сделав из вещицы брелок. Достал и сунул Ульриху, скомкано пробормотав: — Это… Это… Вот. — Что? — Кёниг уставился на небольшую — а таковой она вышла, когда Берти срезал все лишнее и украсил ободок мелкой резьбой — деревянную корону. Раскрыл ладонь, разглядев ее на свету. — Это из твоих моделек? Занятно, не видел на полке. А мама твоя сказала, ты больше не вырезаешь по дереву. — Это тебе, — выдавил Берти. Мысль о том, когда Ульрих и мама успели о нем поболтать, померкла перед объявшим его смущением. — Я вчера сделал… Думал, тебе пригодится для ключей. Почему-то слова застревали в глотке, стоило предпринять нечто смелее жадного взгляда Ульриху в спину. — Мне? — удивленно переспросил Ульрих и вновь взглянул на корону. По его губам скользнула едва заметная улыбка. — Как мило, картофелина… — он убрал брелок в карман кожанки. — Но твоего опоздания это не прощает. — Что? — возмутился Берти. — Сейчас ровно десять! — Я о том же, — хмыкнул Ульрих, заведя мотор. — Садись, мне надоело ждать. — Ты невыносимый, Уве, — Берти закатил глаза, но сел позади Кёнига и обхватил его за талию. Ульрих вывел байк на дорогу и прибавил громкости. Сегодня он снова слушал «Комплицирт» Намики, воодушевленно подсвистывая мелодии. Ветер будто бы тоже выл в такт, как и утробный рев мотора. Они уже почти свернули на оживленную улицу, когда Берти почувствовал прикосновение холода к щеке и закричал: — Останови! Ульрих тормознул так резко, что Берти от души вмазался козырьком ему в спину. — Что такое? — напряженно спросил Кёниг, обернувшись. — Что-то случилось? Что-то болит? — Снег, — сказал Берти, соскочив с байка, и задрал голову к небу, из серого котлована которого мягко, будто там, наверху, взбивали пуховое одеяло, летели крупные хлопья мокрого снега. Берти обернулся — деревья уже припорошило, как и почтовые ящики. На пожухлой траве, еще недавно обогретой солнцем, расцветали первые робкие плеяды белых снежинок. — Ты… — Ульрих вздохнул, будто хотел выдать крепкое словцо, но загляделся на вид скрывшихся за снежной пеленой гряды холмов на горизонте. Где-то там окраины Гамбурга сменялись густыми лесами, поблекшими на фоне грянувшего снегопада. Они стояли на пустой дороге несколько минут, пока Берти ловил раскрытыми ладонями снежинки со счастливым ребяческим смехом. Потом Ульрих поманил его пальцем и, когда Шварц нерешительно ступил навстречу, застегнул молнию его косухи под горло. — Зима начинается. Простынешь, — заметил Кёниг сухо и отвернулся. Но Шварц заметил, что улыбнулся и он. — Поехали. — Поехали, — согласился Берти, вновь забравшись на байк. Солнечное, непривычно теплое начало декабря сменилось снежной его серединой, закружившей Гамбург в пляске метели и нашептавшей на ухо вместе с поднявшимся стылым ветром о скором Рождестве. * * * — Наконец-то они взялись за дело! — довольно заметила Ханна, прислонившись поясницей к перилам университетского крыльца. Она вытянула шею, наблюдая за инициативной группой студенческого совета, украшавшей холл венками остролиста и наклейками со святым Николаусом. — Уже четвертая неделя Адвента, а проснулись все только с первым снегом. Они уже не обедали на лужайке, только по привычке выходили на улицу поглазеть на заснеженные университетские территории. Зима в Гамбурге в этом году наступила резко, наводнив улицы затяжными метелями. Сугробы росли на глазах, малышня хлынула на улицы с санками, ведрами и морковками для снеговиков. Предчувствие праздника разлилось в воздухе. Ульрих больше радовался постоянно затянутому тучами небу, а Берти радовался, просто глядя на его расслабленную улыбку и розовевшие от мороза щеки. — Я уже сожрал половину шоколадок из адвентовского календаря, — заметил Ульрих. — Еще неделя, и я буду на восемьдесят процентов состоять из шоколада. — Ты до сих пор пользуешься детскими рождественскими календарями? — улыбнулся Берти, сунув окоченевшие руки в карман куртки. — Серьезно? — Это вкусно, — невозмутимо пожал плечами Ульрих. Тяжелые темные локоны торчали из-под его шапки в разные стороны, что совершенно не портило вид. Берти же свои лохмы больше выпрямить не пытался — влажность на улице стояла такая, что волосы кучерявились моментально. — К тому же, когда я доем до шоколадки двадцать четвертого декабря, в «окошках» календаря станет видна фотка зимнего Гамбурга. Берти приподнял брови, и Ульрих щелкнул его по носу, проворчав: — Так продавец обещал. — Не знал, что тебя прельщают детские забавы, — ехидно заметил Берти. — О, заткнись, Гринч! Они затеяли шутливую потасовку, пытаясь сорвать друг с друга шапки. Ханна только закатила глаза, отодвинувшись подальше от взвившегося из-за попавшего за шиворот снега Берти. — Брачные игры? — раздался знакомый голос с нотками фирменного — будто увидел плесень на куске сыра — презрения. Йонас поднялся по ступеням крыльца. — Не думал, что из-за решенного теста ты так долго будешь отираться возле этого пидора, Уве. Ульрих двинулся ему навстречу, уже занеся руку для крепкого удара, но Берти резко бросился наперехват. Сдержать раззадоренного Кёнига оказалось нелегко. Ботинки Шварца заскользили по плитке крыльца в попытке найти опору — с такой силой Кёниг пытался вырваться. — Завали свою грязную пасть, Йонас, — крикнул Ульрих поверх макушки Берти, прекратив попытки достать до него кулаками. — Оставь уже нас в покое! — Уве, он того не стоит, — напомнил Берти, заглянув ему в лицо снизу вверх. Посмотрел почти умоляюще в холодные серые глаза, и Ульрих, помявшись секунду, сдался. Его взгляд потеплел, и он сдержанно кивнул. — Да, послушайся педика, Кёниг, — посоветовал Йонас со смешком и зашел в холл, оглушительно хлопнув дверью. — Мудак, — выплюнул Ульрих, отступив. Берти перевел дух и оправил куртку, задравшуюся от возни. — Надо было все-таки влупить ему разок. Ханна покачала головой. — Мне надо поговорить с отцом, — сказала она твердо. — Меня это уже достало. Она толкнула дверь и зашла внутрь, не успел Берти ее остановить. — Черт, — пробормотал он, нерешительно оглянувшись на Ульриха. — Зря она. Берти уже прикидывал в уме, чем в будущем для него обернется праведный гнев декана и жесткая политика против гомофобии. Месяц соглашения истекал, и, несмотря на то, что Ульрих ни словом, ни делом не намекал, что готов будет напуститься на него с новой силой, Берти совсем скоро останется один. Без повторения поцелуя, без общения. Будет Йонас, и будут его хлесткие выпады со стороны. Будут косые любопытные взгляды студентов, сплетничающих об их «разрыве» с Ульрихом. Внешняя, насаждаемая университетом толерантность, только сильнее разожжет огонь. — Нет, не зря, — нахмурился Ульрих. Он достал ключ от байка, на котором болталась маленькая деревянная коронка, прокрутил между пальцев. — Нельзя спускать травлю на тормозах. Ты и так слишком долго мне потакал, ничего не делая. Нельзя теперь потакать Йонасу. Мне казалось, мы это уже уяснили. Его «мы» что-то больно задело внутри Берти. Он поник, вновь представив с упавшим сердцем, как будет обходиться без Ульриха и его наставлений, его поддержки, пусть даже продиктованной безумным проектом с гордым названием «нормальная гейская жизнь». — Почему ты так яро выступаешь против гомофобии? — не выдержал Берти. — Сейчас, когда никто не смотрит? Еще пару недель назад ты меня в грязь втаптывал только так. Ульрих наградил его странным долгим взглядом и покачал головой. — Ты так ничего и не понял, Берти? — спросил он грустно. — Чего не понял? — Шварц попытался найти логику в действиях Ульриха, разложить его, как параграф из учебника, по тезисам. Но Кёниг действовал без всякой объяснимой системы. То злился, то поддевал беззлобно, то вел себя, будто их отношения существовали вне игры на публику, то сердился, то искренне хвалил Берти за то, что не опускал головы. — Ничего, — резко замкнулся Ульрих, растеряв остатки недавнего расположения и уязвимой, неприкрытой печали. Он отвернулся, посмотрев на заснеженные деревья, ряд припорошенных снегом авто. — Поцелуемся? — Что? — переспросил Берти, не уверенный, что правильно его расслышал. По телу пробежала волна мурашек. Ульрих предлагал ему поцеловаться сейчас, когда вокруг никого, только белая голь опустевшей перед парами вечерней смены территории? — Да уж. Надо было без вопроса, — пробормотал Ульрих и кивнул в сторону парковки. — Пойдем, уже темнеет. Подброшу тебя домой. Ульрих сделал шаг в сторону ступеней, а Берти, как перед прыжком в пропасть, вдруг резко и отчаянно сказал: — Погоди. Схватил его за рукав куртки, попытавшись дернуть на себя, но на деле лишь рванул навстречу сам — Кёнига, немалого ростом и комплекцией, он при всем желании бы не сдвинул с места. Берти оказался близко, поймал его удивленный взгляд, потянувшись на цыпочках, чтобы достать до его губ. Коснулся их боязно и коротко. Поцелуй вышел неловким и холодным из-за зимнего ветра и мятной жвачки Ульриха. Но Берти почувствовал, всего на мгновение, как Кёниг осторожно приоткрыл губы навстречу. — Как в детском саду, — улыбнулся Ульрих сдержанно, стоило Берти отстраниться. — Почему мы не научили тебя целоваться нормально, пока было время?.. Берти ничего не ответил. Просто не знал, что бы подошло в этой ситуации. Напоминание о конце сделки вновь заставило задуматься, что принес этот месяц. Ничего из того, что Берти смутно обрисовывал в сознании. И слишком многое, от чего будет непросто отделаться в будущем. Они молча сошли по ступеням, свернули на парковку и сели на байк. До самого дома Ульрих, как и Берти, не проронил ни слова. * * * — А он помирился с Магнусом. Магнус, хоть и туповатый, но не жестокий — Йонаса не поддержал. — Угу. — Ульрих… Не рассказывал? — Нет. С чего бы? — Ты видел, что он написал в общем чате? — спросила Ханна осторожно, тихо и нервно выдохнув на том конце провода. — Видел, — Берти слишком сильно вонзил резец в деревянную пластину. Острый наконечник прошелся сквозь нее, как сквозь масло, уколов палец. Не до крови, но больно. — И что? — Ну… — Ханна замялась. — Я думала, вы неплохо поладили. — Ничего мы не ладили, — отозвался Берти безжизненно. Глаза защипало от подступивших слез, но он сдержал позорный порыв расплакаться. Только не сейчас, в самый канун Рождества, когда от его настроения зависел и праздничный настрой матери. Только не из-за Ульриха Кёнига. — Неудачный эксперимент. Ульрих из любой ситуации выйдет королем. Будь он геем, марсианином или циклопом. Ханна надолго замолчала, шумно дыша в трубку. Как только начались каникулы и истек месяц сделки, Шварц больше не получил ни единой весточки от Кёнига. Тот не приезжал на байке, жалуясь на его нерасторопность. Не травил баек, не напрашивался на ужин с мамиными фрикадельками. Не читал нотаций о гордости и цельной личности. Не отвечал на робкие попытки завязать разговор по сети. А потом он сознался перед группой, что их с Берти отношения — сплошная фальшь. Шварц, прижимая телефон между ухом и плечом, в очередной раз, не удержавшись, открыл на компьютере вкладку общего чата группы и прочитал сообщение от Ульриха: «Каникулы у всех начались весело, надеюсь? Что же, месяц экспериментов подошел к концу. Социум, как обычно, ведется на провокацию. Пожалуй, даже использую наблюдения за вами в работе для Каца. Ха! «Отношения» с Рембертом Шварцем были постановой — Йонасу плюс за догадливость и отстаивание своей точки зрения и минус за мудачество. Мудачество — это нехорошо. Запомните, есть большая разница между правдой и правдой, поданной под соусом чувства собственного превосходства. Я лично готов признать собственные ошибки. Я был мудаком, но от этого бесконечно устал. Обещаю исправиться. Всех с наступающим Рождеством». Берти закрыл вкладку, посмотрев в окно, на погрязший в сумерках заснеженный двор. По тускло-желтому ореолу света вокруг уличного фонаря вились, сталкиваясь в безумном танце, стылые крупные снежинки. — Берти? — позвала Ханна, заставив его вздрогнуть. — Но он ведь реально изменился. — Не знаю, — прошептал Берти. — Зато я знаю! — разозлилась Ханна. — Его будто подменили. И не из-за твоей… глупой сделки. У него внутри будто что-то переключилось, когда вы были вместе. — Мы не были вместе, — Берти не узнал своего голоса, так убито он зазвучал. — Ханна. Ульрих был прав. Я слишком долго держал голову в песке. Это не я ему доказал что-то за этот месяц. Это он мне доказал, что жить нужно по-другому. «Считая себя слабым, — подумал Берти, — ты только притягиваешь на себя тех, кто готов кулаками или словом твое мнение закрепить». — Берти… — начала было Ханна, но в этот момент снизу донеслась трель дверного звонка, и мама, естественно, тотчас открыла. — Прости, там кто-то пришел, — скомкано попрощался Берти. — Созвонимся завтра. Может, сгоняем на ярмарку. Берти бросил трубку и вышел из спальни. Перегнулся через перила лестницы, пытаясь разглядеть, что творилось внизу, но увидел только промельк темной шевелюры. Сердце забилось чаще. — С наступающим Рождеством, Анна, — тепло произнес Ульрих и протянул маме Берти объемную коробку. — Господи, Ульрих! — мама смущенно рассмеялась. — Ты запомнил, когда я говорила, что хочу блинницу! Но это дорого, я не могу ее принять… — Возьмите, — попросил Ульрих настойчиво. — У меня… нет матери. А вы у Берти замечательная. Просто хотел вам сказать спасибо за то, что чувствовал себя у вас желанным гостем. Секунда заминки. Мама, кажется, растаяла от этих слов, потому что зашуршала подарочная бумага. — Спасибо, Ульрих, — сказала она нежно. — Я очень рада, что ты есть у Ремберта. Побереги его, хорошо? Берти настороженно замер, услышав эти слова. Мама ведь не знала ни про сделку, ни про ее окончание. Берти уже предвещал уйму вопросов в дальнейшем: «Куда пропал Ульрих?» или «Вы что, поссорились?» Берти спустился по лестнице громко, полный решимости велеть Ульриху убираться. Но застыл на последней ступеньке, поймав его взгляд. Теплый, чуть лукавый, настолько Ульриху свойственный. Сердце невольно екнуло. Мама обернулась и тоже на него взглянула, счастливо улыбнувшись. Будто получила разом все, о чем мечтала на Рождество. — Привет, — сказал Ульрих, небрежно отряхнув мокрый снег с рукавов куртки. — Я за тобой. — За мной? — переспросил Берти тихо. — В каком смысле? — Я держусь своих слов, — сказал Ульрих, усмехнувшись. — И не отменяю своих приглашений. Собирайся. Берти вспомнил о предложении искупаться в его бассейне и едва сдержал горькую усмешку. — Не стоит, — сказал он, сглотнув ком в горле. Возникло ощущение, будто Ульрих возвращал долг. Но он и так многое подарил, и не только материального, за этот месяц. Хотя не должен был. Хотя Берти его не просил. — Как-нибудь… — Берти покосился на маму, вернувшуюся к разглядыванию коробки с заветной блинницей, — в другой раз… — Нет, — сказал Ульрих твердо, начиная раздражаться. Тоже в его стиле. — Сейчас. Собирайся. — Ремберт, не заставляй своего молодого человека ждать, — мама сделала Берти страшные глаза, а сам он чуть не поперхнулся воздухом. Как мама назвала Ульриха? Его молодым человеком? С чего она это взяла, и почему сам Кёниг не поморщился и даже бровью не повел, это услышав? — Собирайся, — велел Ульрих тоном, не терпящим возражений. Мама молча свернула в кухню, ни слова больше не проронив, только улыбаясь со знанием дела. Берти, все еще не опомнившись от изумления, поплелся обратно в комнату. * * * До дома Ульриха они ехали в молчании. Даже во время долгих остановок на светофорах не перекинулись и парой фраз. Берти, то и дело поправляя ремень спортивной сумки и осторожно обнимая Ульриха за талию, все думал, какого черта творил. Зачем он ехал, ничего не спросив, в опустившихся на город сумерках к Ульриху домой? Смотрел на витрины, украшенные к Рождеству, мириады ярких огоньков и пышные венки остролиста. Пытался найти поведению Ульриха логическое объяснение, но в голове творилась такая каша, что мыслить трезво не получалось вовсе. А глупое сердце твердило то, что Берти всеми силами пытался прогнать прочь. Сердце внушало надежды, которых он боялся. Дом Ульриха оказался вовсе не дворцом. Никаких позолоченных перил или мраморных полов, гостиной с огромным камином и вообще ничего, что кричало бы о богатстве хозяев. По-немецки сдержанный практичный дом, единственной роскошью которого оказался крытый отапливаемый бассейн под стеклянным куполом. — Ты можешь спрашивать, — сказал Ульрих, когда закрыл за ними дверь в помещение с бассейном. Подержал пальцы на ручке чуть дольше положенного, но вскоре решительно отступил и прошел к Берти, застывшему у самого бортика. Взглянул на их отражения в воде. — Все, что захочешь. Вопросов действительно накопилось много, но один из них волновал больше всего. — Эта записка, — Берти полез в карман и достал вчетверо сложенный листок, который захватил со стола в последний момент, — с первого курса. Она была от тебя? Слова чуть поблекли на потрепавшейся бумаге, но Берти повторил бы их и по памяти. «Я надеюсь, однажды мы оба окажемся достаточно смелы, чтобы быть вместе. То, что ты один, не делает тебя слабее. Но ты не должен справляться со всем этим дерьмом один». — Да, — сказал Ульрих, присев на корточки и опустив руку в бассейн. Его плечи напряглись, а пальцы дрогнули, пустив рябь по воде. — Я написал ее и сунул тебе в сумку. А потом струсил. Так безбожно струсил, — он тяжело вздохнул, посмотрев сквозь панорамные окна на темный, лишь слегка сбрызнутый сизыми лужицами света от фонарей заснеженный двор. — И трусил до того самого момента, как притворился идиотом в области права, и ты предложил мне… встречаться. Не по-настоящему, но встречаться. Берти присел рядом. Стянул носки, закатал джинсы до самых коленей и опустил ноги в теплую воду. Слегка ими поболтал, раздумывая над его словами. Как ни странно, волнение в груди улеглось, притаилось на время. — Но ты же не знал, — осторожно сказал Берти, — что я это предложу, — он нервно усмехнулся. — Да я сам не знал, что такое мне в голову взбредет. Ульрих усмехнулся в ответ с ноткой горечи. — Не знал, — согласился он глухо. — Но я думал, ты захочешь что-то взамен. Я думал, ты потребуешь от меня перестать тебя изводить издевками. Думал, что это придаст мне смелости сделать хоть что-то. Перестать, блядь, так трястись за репутацию. Что это заставит подойти к тебе и сказать, что ты мне нравишься… Но я этого не умел. Даже в этот месяц все, что я делал, так это покупал тебе шмотки и водил по кафе. Жуткая стыдоба. Ты, наверное, решил, что я чокнутый. — Почти, — фыркнул Берти. — Почти? — Ульрих приподнял брови, слегка брызнул на него водой. Так легко было говорить с ним о накопившемся. И внутри не зрело обиды. Быть может, потому что Берти, несмотря ни на что, страх Ульриха понимал. — Я решил, что ты готовишь меня для «Топ-модели по-американски» или что-то типа того, — закатил глаза Берти, взъерошив рукой выпрямленные уже по сложившейся привычке волосы. Те, правда, за время поездки и от влажности в жарко натопленном помещении с бассейном уже слегка завились на концах. — Или пересмотрел «Мою прекрасную леди». — Жутко, — заметил Ульрих, поддержав его шутливый тон. — Еще бы… А как ты играл! Взять того же Каца. — Ужасно переигрывал, на мой взгляд. — Но, Уве… Ты же сказал всем, что это была постановка, — напомнил Берти уже серьезнее, болтая ногами в воде. Брызги с тихим шелестом разлетелись по влажному бортику. — Это и было постановкой, — пожал плечами Ульрих. Он повернул голову, посмотрев Берти в глаза. Свет от фонариков на дне, преломляясь водой, причудливыми бликами играл на его лице. — Пусть все знают правду. Пусть говорят, что хотят. Я… не хочу, чтобы то, что случится после, было игрой на публику. — То, что случится после? — переспросил Берти, чуть улыбнувшись. Волнение вернулось, приятной теплой волной прокатившись по телу. Кончики пальцев закололо. Сердце не подвело ни тогда, поверив в записку, ни теперь. Но, как то бывает обычно, они с Ульрихом придумали себе слишком много проблем, чтобы свои сердца урезонить. — Прости меня, Берти. Хотя ты, конечно, не должен меня прощать, — вдруг тихо сказал Ульрих. — За то, что я тебя изводил. — Не должен, — согласился Берти и смущенно повел плечом. — Но я… уже простил. Я идиот, наверное. — Ты невозможный. Просто невозможный, — Ульрих усмехнулся, придвинувшись ближе. Накрыл ладонью его ладонь, лежавшую на бортике, и хрипло предложил: — Поцелуемся? — Надо было без вопроса, — шепнул Берти и потянулся к его губам. На этот раз поцелуй не был ни коротким, ни неловким. Он лучше любых слов все расставил по своим местам. * * * Укутанный снегом двор и вязь льда на чугунном заборе поблескивали на солнце, навевая мысли о сказке. Метель закончилась к утру, щедро припорошив украшенную уличную ель и фигурку оленя, которую притащил Магнус, заявив, что без нее вид у двора Ульриха не такой праздничный. Впрочем, праздника хватало и в доме. Крытый бассейн Ульриха полнился шумом голосов, плеском воды и смехом — студенческая тусовка накануне Рождества находилась в самом разгаре. Как ни странно, честность сообщения Ульриха в общем чате многих расположила. И все мгновенно для себя решили, что Ульрих и Берти теперь просто хорошие друзья, плевавшие на старые дрязги. Вечеринкой же предлагалось замять обиды уходящего года. Даже старший Кёниг, хитро усмехнувшись и отечески потрепав Ульриха по плечу, куда-то уехал, предоставив им полную свободу. Только и произнес, когда Берти и Ульрих его провожали, понимающим и чуть строгим тоном: — Предохраняйтесь, когда уединитесь. — Ты и ему рассказал? — возмутился Берти, стоило старшему Кёнигу закрыть за собой дверь. Уши запылали от стыда. Ладно еще, Ульрих рассказал об их отношениях, причем заранее и очень самонадеянно, маме Берти. Мама в Ульрихе души не чаяла и предрассудков в принципе не имела. — Я ему рассказал еще полгода назад, — закатил глаза Ульрих, будто ничего необычного в комментарии отца не нашел. — Он сначала орал, как бешеный, что я больной. Месяц со мной не разговаривал. А потом стал капать на мозг, почему я такая тряпка и не могу прямо тебе признаться. — Очаровательно, — пробурчал Берти, взяв себе бутылку пива. И поморщился от тянущих ощущений ниже пояса — знал бы отец Ульриха, что его сын подходил к постельному вопросу более чем ответственно. Сначала до смерти замучил Берти уроками поцелуев, прочитал целую лекцию о сексе, а потом со зверским садизмом принялся его к этому сексу готовить. Теперь, отдыхая на лежаке, Берти вновь вспомнил, как быстро ретировался отец Ульриха, и покраснел. — Я напишу про вас книгу, — пригрозила Ханна, вырвав его из плена мыслей. Она прилипла носом к панорамному окну и разглядывала оленя, который сверкал матовыми черными глазами из-под шапки снега и тяжелой еловой ветви. — Пособие в назидание потомкам. — Да? — Берти сел на лежаке и насмешливо на нее глянул. — И как назовешь? «Пятьдесят оттенков тупости»? — Хорошее предложение, — задумчиво произнесла Ханна, отстранившись от стекла. Закуталась поплотнее в полотенце и посмотрела на барахтавшихся в бассейне Магнуса и Аниту Готлибб. — Я думала о чем-то более поэтичном. К примеру «Непроходимый идиотизм на пути к истинному счастью». Берти только покачал головой и вновь лег, блаженно зажмурившись. Ханна присоединилась к ребятам, пытавшимся подключить стереосистему, и на какое-то время Берти оказался предоставлен сам себе. Правда, уединение продлилось недолго. — Кучерявая картофелина, — прозвучал отчетливый шепот возле уха, заставив его вздрогнуть. Впрочем, глаз Берти не открыл, когда пробормотал в ответ: — Это нечестно. Тут жутко влажно, я ничего не могу поделать со своими волосами. — Ничего и не надо, — Ульрих запустил пальцы в его кудри и легонько помассировал кожу головы. Берти заулыбался, поежившись от приятных ощущений. — Мне они нравятся. Берти приоткрыл один глаз и обернулся на Ульриха, успев поймать его взгляд — нежный и вместе с тем почти жадный. Дыхание перехватило. Шварц вновь залюбовался Ульрихом, его правильными чертами лица и длинными темными волосами, откинутыми за плечи. Красивым изгибом улыбчивых губ. — Думаю, они и без нас хорошо проведут время, — Ульрих кивнул в сторону. Где-то на той стороне бассейна Магнус и Отто в четыре руки пытались опрокинуть визжащую и отбивающуюся Ханну в воду. — Поднимемся ко мне? — Меня опять ждет лекция? — поддел Берти, сев и сунув ноги в сланцы. — Тебя ждет экзамен, — губы Ульриха скользнули по его шее, коснулись мочки уха. Кёниг поднялся на ноги, а Берти очень тихо вздохнул. — Посмотрим, попадешь ли ты… на мой углубленный курс. Берти зарделся. Ульрих порой одним двусмысленным оборотом вгонял его в краску, как робкую девчушку. Они обошли бассейн и, убедившись в последний раз, что никто не заметил пропажи, выскользнули в гостиную. Поднялись по лестнице, шлепая мокрыми сланцами, и, уже обнимаясь и целуясь с нерасторопной ленцой, вошли к Ульриху в спальню. Берти отстранился, чтобы стянуть влажные плавки. Неторопливо, пытаясь насладиться моментом предчувствия, распутал пояс халата Кёнига, пока тот перебирал его кудри. Ладонь Ульриха соскользнула с волос Берти, переместившись на его шею, а дальше прошлась между лопаток по напряженной спине и остановилась на пояснице, притянув ближе к себе. Ульрих склонился к его уху, спросив мягко: — Волнуешься? — Немного, — сознался Берти и тихо выдохнул, когда Ульрих сделал поступательное движение, ткнувшись бедром в его стояк. — Это нормально, — Ульрих погладил его свободной рукой по щеке. Посмотрел уверенно и прямо ему в глаза. — Я о тебе позабочусь, Берти. Я правда о тебе позабочусь. В груди от его слов разлилось долгожданное тепло. Тело отозвалось на прикосновения охотнее и покорнее. Берти расслабился и доверился. Ульрих подтолкнул его к кровати и уложил, придержав за спину, поверх темного одеяла. Оседлал бедра Берти, наклонился к его лицу и долго смотрел на его губы, будто не в силах поверить, что ему это не снится. Берти, почувствовав прилив дерзости, пылко рванул вперед, обхватив ладонями лицо Ульриха и жадно его поцеловав. Поменялся с ним местами, оказавшись сверху. В сладком дурмане влажного нетерпеливого касания губ Кёниг стянул с себя халат, отбросив на пол. — Не торопись, — попросил Берти, беспорядочно шаря руками по его груди, царапая кожу ногтями, прослеживая пальцами линию ребер, острые ключицы и тут же широкими движениями ладоней проводя по животу. От этого медленного процесса изучения его тела Ульриху, судя по потемневшему взгляду, сносило крышу. Он с удовольствием отдавался во власть молчаливо изучавших его рук, наблюдая, как Берти касался каждой выпиравшей косточки, вел подушечками пальцев по каждой напряженной мышце под гладкой кожей. — Шрам, — пробормотал Берти, нащупав пальцами знакомую белую полоску над правой тазовой костью. Наклонился и коснулся шрама языком, проследив его кончиком полоску оставленного на теле следа. Ульрих не выдержал, застонав, когда Берти, кинув на него дразнящий взгляд, обхватил головку вставшего члена губами. Минет Ульриху он уже пару раз делал, но тогда лишь учился, а теперь хотел по-настоящему доставить удовольствие. Берти скользнул горячим языком вдоль всей длины, когда взял член глубже в рот. Ульрих дернулся и сипло выдохнул, не отрывая взгляда от встрепанных рыжих волос и губ, которыми Берти все старательнее и теснее скользил по его члену, больше всего внимания уделяя открывшейся головке. Ульрих вцепился одной рукой в матрас, другую запустив в его кудри. Берти почувствовал, как и собственное наслаждение стремительно скапливалось в самом низу живота, опаляя кровь и бросая в пот. — Хватит, малыш… — хрипло сказал Ульрих, когда недостало сил терпеть. Он мягко отстранил Берти и поменялся с ним местами. Сердце замирало от того, как Ульрих на него посмотрел, оказавшись сверху — будто ничего красивее не видел. Будто Берти примерещился ему под кайфом, и Кёниг боялся, что сон вот-вот развеется. — Все нормально? — уточнил Ульрих, как очнувшись от наваждения. — Мы можем и подождать… — Не могу я больше ждать, — выпалил Берти на одном дыхании, ничуть не смутившись. Потому что Ульрих понимал. Потому что чувствовал то же самое, и перед ним не было стыдно. — Я хочу сейчас. Кёниг потянулся к тумбочке, на которой лежал пакетик с презервативом и тюбик лубриканта. Берти следил за его действиями жадно, беспокойно ерзая на разогретом одеяле. Смотрел без стеснения, как Ульрих раскатывал резинку по члену, как немного подрочил себе, закусив губу. Как коснулся влажными от смазки пальцами, заставив вздрогнуть, между его ягодиц. Берти расслабился, удобнее устроившись на кровати. Ульрих так часто в последнее время терзал его, готовя, дразнил, находя простату и с силой проезжаясь по ней подушечкой пальца, что Берти привык принимать ласки, не скрывать удовольствия и стонов. Ульрих растягивал Берти осторожно, ласково водил губами по его паху и изредка касался языком открывшейся головки, чтобы в следующий миг обхватить ее губами, сильно сжимая и посасывая, но не давая Берти возбудиться достаточно и кончить раньше времени. Когда три пальца свободно стали входить в растянутого, изнывающего от прерывистых ласк Берти, Ульрих убрал руку и устроился между его бедер. Придержал член рукой, провел головкой вверх-вниз между его ягодиц. — Готов? Кивок на пределе терпения, и член Ульриха скользнул внутрь на первом же плавном толчке. Кёниг позволил Берти привыкнуть к ощущению наполненности, склонился к нему, целуя в жадно приоткрытые губы и сгребая взмокшие рыжие кудри рукой. Тяжело дыша, потерся носом о его мокрый висок и подался бедрами навстречу еще раз, толкаясь чуть глубже. — Уве… — собственный голос показался Берти неожиданно глубоким, томным от скопившегося и бурлившего в нем желания. — Не надо… Осторожничать. — Но… — Ульрих держался из последних сил, поставив руки по обе стороны от его головы. Серые глаза потемнели. — Давай, Уве, — чуть не простонал Берти, вжавшись затылком в матрас. — Пожалуйста. И Ульрих не выдержал, рыкнув и одним грубым рывком толкнувшись в него до конца. Он замер на пару бесконечно долгих секунд, привыкая к сводящей с ума тесноте внутри Берти, порывисто поцеловал его в подбородок, в скулу, собрал губами выступившие на его глазах соленые слезы, в нежном бреду увещевая расслабиться. Берти всхлипнул, цепляясь за его сильные плечи и обхватывая ногами за поясницу, выгнулся, позволив Ульриху начать двигаться, наращивая темп, а потом вдруг громко вскрикнул, когда его тело прошила волна горячего наслаждения, и коротко застонал, пытаясь податься бедрами ближе. Ульрих, поняв, что задел простату, уже не сдерживался. Крепко поцеловал Берти в губы, вбиваясь в него еще сильнее и глубже на пределе собственных сил. Звуки играющей внизу музыки поблекли, в ушах зашумело, как во время прибоя, Берти застонал, не помня себя от резкого почти болезненного наслаждения, которое прокатилось по всему телу и рассыпалось темными пятнами перед глазами. Он уткнулся губами в шею Ульриха, удерживая его за ягодицы, заставляя толкаться в себя грубее и сильнее, как того хотелось обоим. Кёниг брал его с таким упоением, запрокинув голову и постанывая, что Берти надолго не хватило. Он кончил, излившись себе и Ульриху на живот, и вздрогнул, когда истома оргазма накрыла все тело, сделав его непослушным, будто ему не принадлежащим. Ульрих спустя несколько толчков дошел следом, задыхаясь, и обессиленно размяк на его разгоряченном теле. Берти обхватил лицо Кёнига руками и еще долго целовал, приникнув к его телу липким от спермы животом. — Мне хорошо, — прошептал Берти, поймав на себе обеспокоенный взгляд серых глаз, и улыбнулся сквозь слезы, выступившие на глазах. Погладил Ульриха по встрепанным темным волосам. — Мне безумно хорошо. Они лежали, тесно прижавшись друг к другу, еще какое-то время, слушая смешавшийся воедино стук собственных сердец. Пока не раздались шаги на лестнице, и Ханна не велела им немедленно спускаться вниз. Ульрих поднял голову от плеча Берти, заглянул ему в глаза и сказал: — Это лучший подарок на Рождество. — Секс? — поддел с легкой улыбкой Берти, погладив его по щеке. Хотя прекрасно знал правильный ответ. — Нет, — шепнул Ульрих, поцеловав его. — То, что мы больше никогда не будем одни. ~das Ende~