Юное сердце на Розе Ветров

Еще немного и школа закончится. Скорее всего, я больше не увижу никого из них. В новой школе будут другие дети… Возвращение домой проходит как всегда в одиночестве. Жаркий день, пыльный асфальт, шуршащая от ветра зелень и равнодушные облака, проплывающие в бескрайней синеве. Немного грустно в такой компании, но Шиндо сам избрал такой путь. Для него одноклассники — наивные глупцы, которым не место рядом с ним. Не место с теми, кто не знает ничего о жизни и ее тяготах, не понимает, каково быть растоптанным и униженным. Они ничего не знают о том, какой страшной бывает эта жизнь и даже если попытаться им рассказать, они все равно ничего не поймут, так что не стоит и начинать. К тому же, Мика не хочет, чтобы его жизнь стала достоянием общественности. Поэтому подсознательно гонит от себя всех тех, кого расценивает как опасных для себя людей, а особенно тех, кто пытается подобраться, ворваться в самое сердце. Да только Микаэль не из простых людей, что вот так запросто подпустят к себе кого-либо. Нет, он никому не позволит увидеть эти жуткие уродливые подкравливающие шрамы, сплошь покрывающие его сердце и сделает всё, что в его силах, чтобы ни одному смертному не довелось даже заподозрить, что они существуют. Такова его возвышенная натура, она скорее заставит всех окружающих себя ненавидеть, нежели допустит унизительную жалость к себе. Вся его сущность отрицает тяготы, боль, окружающую ее с детства, и стремится к светлой стороне бытия, как бы ни было тяжело. Он продолжает жить жизнью обычного мальчика настолько полноценно, насколько это позволено, и отрицает для самого себя ту боль, которую испытывает от холодного и сдержанного обращения отца, от безразличной к нему мачехи, от мытарств и бесчеловечных расправ, которые учиняет над ним сводный брат. Все это не убивает в нем стремление жить и жажду радоваться этой жизни, даже когда его тело сгорает в аду. Он продолжает ходить в школу, продолжает хорошо учиться, продолжает вести ожесточенную войну с Юичиро, продолжает держать на расстоянии тех детей, что желают сдружиться с ним, не понимая, что Мика не верит их искренним словам, не верит их действиям. Для него все оплетено исказившими реальность черными нитями безразличия и жестокости, что царят вокруг. И там нет места волшебным сказкам, которые Мика никогда не читал и не слышал, ведь никто ему их не рассказывал — матери не было, а мачеха не хотела, там есть суровая реальность книг для взрослых, которые он находил, и с упоением читал сам, запираясь в своей комнате. Правда всякой выдержке есть предел, и, доходя до этого предела, Шиндо, являющийся обычным двенадцатилетним ребенком, тяжело страдает от жизни, приносящей ему одну лишь боль. «Школа закончится, а что будет дальше? Что будет со мной?» — думает он, не обращая внимания на шум проезжающих машин. Страшно думать о том, что вся его жизнь пройдет вот так, что средняя школа, старшая станут таким же молчаливым, серым от тумана болотом, как и младшая, что эта боль будет преследовать его всю оставшуюся жизнь, ведь он уже успел уразуметь, что Эндзай не оставит его в покое, пока не выжмет из его тела все соки и быть может даже после его физической смерти не позволит упокоить его душу, захоронив тело как полагается. Вышвырнет куда-нибудь на мусорку, где его никто не найдет, кроме падальщиков, которые будут слетаться, сходиться на запах тлеющей плоти. «Скоро у нас с тобой всё закончится… Юу» — с горькой усмешкой говорит себе Микаэль. Обычно этот взъерошенный парень не удостаивается его внимания, только сейчас, когда скоро придет время расставания с ним, Мике вдруг становится грустно и пускай всего несколько дней назад Мика мучился и стонал от побоев, генерируя в голове идею мести, это уже неважно. Он тоскует так, словно заранее ощущает, что сегодняшний день в школе был последний. Он уже не пойдет туда завтра, не будет вместе со всеми на линейке слушать речи директора по поводу их выпускного, не увидит гордого за своего сына отца, который, стоя вместе с другими родителями, не спустит с него глаз ни на минуту, не увидит он и радостного лица их классного руководителя, который наконец выпустит, пожалуй, самый тяжелый класс в своей практике. Всего этого он уже не застанет… Возвращаясь с уроков, он не знает, что Эндзай ждет его дома, и от того, что Мика по своему обыкновению домой не торопится, зная, что там никого нет, его настроение становится только хуже с каждой следующей минутой ожидания младшего сводного брата. Закрывая калитку, Шиндо не обращает внимание на силуэт в окне второго этажа, который сразу задергивает штору, как только Мика входит во двор. Мальчик в этот момент думает о своем выпускном. Отец обещал пойти с ним и это отзывается теплом в его душе, а потому он все-таки ждет этого дня несмотря ни на что. Одно только способно огорчить этот день — если вдруг его выпускной решит посетить и старший брат. Если он тоже придет, праздник будет испорчен, и пускай при отце он не позволяет себе того поведения, которое обычно выказывает пока никого нет, неизвестно чем все окончится потом. У Мики ощущение, что этот человек нарочно приходит, чтобы испортить ему существование. Осквернить, окрасить в темные тона даже самые тусклые лучи света, появляющиеся в его жизни. — Где ты шлялся все это время? Разуваясь в прихожей, Мика вздрагивает, когда до слуха доносятся жесткие нотки. Он дома… Так рано… Златовласый мальчик поднимает глаза на брата, что грозно взирает на него. Лишь на мгновенье в его теле появляется страх, а потом Мика спокойно отвечает: — Нигде. Я шел домой. — От школы до дома максимум минут 20! Еще смеешь мне лгать! — вспыхивая, Эндзай ударяет Мику так, что тот падает на пол. — Повторяю, дрянь, где ты был?! Приподнимаясь на локте, утирая выступившую кровь, Микаэль весь дрожит. — Я ведь сказал, со школы я пошел прямо домой, — срывающимся голосом ответил он. — Врешь, ты нарочно задержался. Ты был не один. Тебя что-то задержало! Отвечай, кто это был! «Он вконец помешался», — промелькнула мысль в голове Микаэля. — По-твоему я встречаюсь с кем-то? — приподнимая уголок губ, проговаривает он, с презрением взирая на Эндзая. — Говори сволочь, с кем ты был, — делает шаг вперед Эндзай, излучая угрозу всем своим видом. Он пристально следит за каждым движением младшего, который, пошатываясь, поднимается на ноги и продолжает загадочно улыбаться и помалкивать. — Кто это? Тот сопляк, что тебя избивает или кто-то другой? Говори сейчас же! С кем ты был?! — Эндзай… Еще один удар, из-за которого Мика снова чуть не падает на пол. — Ты забыл? Забыл кому ты принадлежишь? Забыл, что только я вправе распоряжаться тобой и только я тот, кому ты обязан подчиняться?! У тебя нет другого выбора! — Он хватает Мику за грудки и, приближая его лицо к своему, говорит с мерзкой улыбкой: — Ну ничего, сейчас я тебе живо напомню. Навсегда забудешь как своевольничать. Я на тебе места живого не оставлю, — говорит он, до синяков сжимая хрупкие плечи брата. — Запомнишь тогда. — Нет! — сдавленно выдыхает Микаэль, когда его заваливают прямо в прихожей на пол и начинают срывать одежду. — Нет, не надо! Нет! — извивается он, но его пыл охлаждают грубые пощечины. — Я тебе сколько раз повторял, ты мой. Мой! Ясно?! — отбрасывая в сторону рубашку, Эндзай склоняется над извивающимся телом, приводящим его в ненормальный восторг, равно как и стоны младшего брата, совершенно беспомощного перед ним. — Мой… Только мой… — Отпусти! Отпусти! Нет! — отчаянно взвизгивает Шиндо, когда рука брата ложится на его орган. — Нет! — дрожа, как осиновый лист, выдыхает он, закрывая глаза, снова заранее переживая тот ужас, что его ждет впереди. Одна рука ласкает его член, а вторая, держа за горло, впечатывает в пол так, что не вырваться. Трудно дышать, слова застревают в горле, а в этот момент влажные губы касаются его тела, которое горит от боли и унижения. Когда Эндзай, тяжело дыша и что-то бормоча себе под нос, грубо врывается поцелуем в его рот, прижимая Мику к себе, тот ощущает, как возбужден его брат. Отвращение вперемешку с ненавистью застилают разум мальчика. Он ненавидит, презирает эту грязную свинью, от которой сбегают все девушки, потому что он отвратителен, груб, неучтив. Омерзительно животное. И это животное смеет касаться его, утолять им свою грязную похоть, не умея завоевать себе девушку, как все прочие люди его возраста. Не мудрено, что никто не хочет связываться с ним, ведь за душой Эндзая нет ничего кроме грязи, что до отказа наполнила его грузное тело. И будучи немощным перед противоположным полом, он черпает извращенное наслаждение, избивая и насилуя своего младшего брата. Каждой клеткой своего тела Мика испытывает презрение к этому человеку. Его прикосновения невыносимы, ужасны. Легче умереть, чем позволить в очередной раз отдаться ему. — Нет, уберись от меня! Я не хочу! — извивается изо всех сил Микаэль, пытаясь оттолкнуть от себя брата. Ища поблизости хоть что-то, что может помочь ему в этот раз избежать насилия. Но ничего нет и возможности вырваться из стальной хватки этих массивных рук тоже нет. Неужели придется еще раз вытерпеть это? Снова пройти через этот ад? Нет. Нет, только не это. Не снова, он не выдержит. Хватит, хватит мучить его. — Заткнись, немедленно! — рычит Эндзай, нанося жестокие удары до тех пор, пока Шиндо не выбивается из сил и смиренно затихает. — Угомонился наконец, — криво ухмыляется парень, когда видит, что Мика снова уступил его силе. Чувствуя свою победу на вкус, он широко раздвигает ноги подростка в стороны и тянется к замершим, бледным, слегка приоткрытым губам. Замирая в немом крике, Мика вновь испытывает эту страшную боль, когда его тело пронзает насквозь. Это невыносимо, невыносимо. Умереть, умереть прямо сейчас, чтобы больше никогда не чувствовать этого, чтобы больше никогда не позволять осквернять себя. Тяжелое дыхание, трепещущее в груди сердце и непрерывные толчки внутри. В непроглядной темноте жестокого безумства звучат два громких стона, один принадлежит ребенку, другой взрослому. Теплая жидкость струится по ногам, но на этом все не оканчивается. Жажда продолжить пульсирует в каждой венке на лбу и безошибочно читается в возбужденном взгляде, который следит за тем как поднимается чужая грудь. Как окропляет белую кожу кровь и пот, как тяжело и хрипло дышат эти губы, как смотрит этот усталый блуждающий взгляд. Так призывно, что остановиться невозможно. Новый прилив возбуждения охватывает парня при виде брата, находящегося почти в беспамятстве после оргазма. Да только он ошибается, Мика вовсе не расслаблен. Скорее наоборот, этот акт заставил все его тело напрячься, а ум лихорадочно работать и то, что Эндзай видел перед собой покорного и готового еще и еще принимать его в себя брата, пока он полностью не удовлетворит свои потребности, всего лишь обман. Ловкий ход, чтобы усыпить бдительность, чтобы хватка ослабла. Эндзай расслабился и перестал удерживать его. Так и получилось. И как только Мика ощутил, что больше ничто его не удерживает, он, не дожидаясь пока его телом снова начнут пользоваться, ловко изворачивается и бежит прочь. — Так ты еще соображаешь?! Вернись сейчас же! — кричит ему Эндзай, пораженный действием брата и разозленный тем, что его жертва убегает, а ведь он еще не закончил играть с ней. — Сбежать надумал, не выйдет! — он вскакивает на ноги и бросается следом за братом. Забегая в гостиную, Мика оборачивается по сторонам, ища глазами как выбраться из дома. Сердце колотится в груди и кажется, что сейчас оно пробьет кости. Но сердце вмиг замирает, когда мальчик видит, что Эндзай влетает в гостиную. — И куда ты сбежишь? Все заперто, — ухмыляется он. — Так что лучше иди ко мне по-хорошему. — Никогда! — отчаянно мотает головой Мика и бежит в кухню. — Стой, глупый, тебя это не спасет, — кричит ему вслед Эндзай, но Мика не слушает его, он должен попробовать, должен убедиться, что еще может убежать. Ведь в кухне всегда открыто окно. Однако он замирает посреди комнаты, внутри все обрывается, когда он видит закрытое наглухо окно. — Я же говорил, — он оборачивается и видит насмешливое лицо старшего брата. — Я подготовился. Так что иди сюда. — Нет! — Мика подбегает к окну и хватается дрожащими руками за щеколду. Это действие пугает Эндзая, окно закрыто не совсем наглухо и если этот поганец откроет его, то сбежит, а это не допустимо, ведь тогда трудно будет объяснить соседям внешний вид испуганного выбравшегося через окно брата. — Только попробуй! — он подбегает и, хватая мальчика за талию, оттаскивает от окна. — Нет, нет, отпусти! — цепляясь за подоконник, за шторку, за край стола, стонет Микаэль. Все его нутро в этот раз неистово сопротивляется тому, на что обрекают его тело. В этот раз он не может смириться с тем, что длится уже долгое время. Все его существо словно восстало против этих жутких, аморальных действий. — Пусти меня! — срывающимся голосом кричит он и хватается за клеенку на рабочем столе, которая падает на пол, вместе со стоящей на ней подставкой для столовых приборов. С грохотом все это валится на пол. Мика продолжает вырываться точно обезумевший, так, что тут уже Эндзай вынужден остановиться. — Да черт, совсем рехнулся! — шипит он. — Прекрати уже! От удара, Мика отлетает к столу и, ударяясь об него спиной, опускается вниз, но, оставаясь на полу, продолжает из-под лба, ожесточенно смотреть на своего мучителя, в чьих глаза сверкает злой огонек. Кажется осознание того, что Мика так беспомощен, но при этом продолжает сопротивляться только пробуждает в нем похоть. — Я тебе покажу, как от меня удирать! — присаживаясь на корточки, он хватает Мику за лодыжку и притягивает к себе. — Нет! Нет! — пальцы скользят по гладкой поверхности стола, а потом пола, ни одного выступа, который не позволит ему очутиться в лапах чудовища. В мозгу мелькает только одно — он сделает это, сделает опять. Вся жизнь. Такой будет вся жизнь. Это безумие никогда не окончится. Разворачивая Микаэля на спину, Эндзай нависает над ним. Колкий, ненавидящий взгляд синих глаз, вызывает у него грязную улыбку. Он не замечает как блеснул в руке Шиндо стальной предмет, он увлечен только соблазнительным зрелищем младшего брата со слезами в глазах, распростертого перед ним на полу, всего в синяках и сперме. Накрывая искривленные в отвращении губы подростка, Эндзай не видит этой решимости и холода, что отразились на мгновенье в глубине его лазурных глаз. Разум парня затмило возбуждение, ослепившее его, заставившее пропустить удар и оглушившее настолько, что он не заметил, как отворилась входная дверь и в дом вошли. Услыхав возню и крики мальчика со стороны кухни, вошедшие быстро направились прямиком туда. И когда в этой неразберихе, где был виден некто полуголый, навалившийся на кого-то, отчаянно пытающегося освободиться, блеснул зажатый в тонкой руке нож и дикий вскрик, напоминающий визг, прорезал пространство, только тут полная картина произошедшего ужаса открылась Натаниэлю и его супруге. — Мика! — Эндзай! Мужчина бросился к мальчику, который, поднявшись, ожесточенно, с наслаждением глядел на схватившегося за бок, Эндзая, повалившегося на пол и корчившегося от боли. Присутствия отца и мачехи, кинувшейся к своему ребенку, мальчик вначале не заметил, а потому слегка забрызганный чужой кровью, он победоносно смотрел на своего поверженного врага. Страх опутал его, но Мика не позволял себе поддаваться ему. — Мика, Мика, — только когда отец начал трясти его за плечи, осознание реальности пришло к нему, и тогда он обратил свой затуманенный взор на белого, как смерть, родителя. Крики Эндзая, вопли его матери глушили все вокруг, создавая какую-то устрашающую иллюзию вокруг людей, находящихся в этот момент в доме. — Ты не ранен? Мика отрицательно качает головой. — Нужно вызвать скорую, немедленно. Ты слышишь, Натан?! Он сейчас истечет кровью, — слышит он истерический, противный голос мачехи. — Да, — выдыхает Натан и, видя, что сам Мика относительно цел, чисто машинально начинает набирать номер. — Зачем? — возникает в голове вопрос, который Микаэль задает вслух. — Зачем? — он поднимается с пола и приближается к отцу в том виде, в котором пытался изнасиловать его Эндзай. — Пусть умирает, он заслужил, — опуская белую ладонь, испачканную алой кровью, на телефон в руке отца, говорит Микаэль. — Не делай этого, папа. — Мика, — мужчина опускается на корточки и обнимает сына. Он в ужасе от того, что увидел, в ужасе от того, что допустил, в ужасе от того, что его сыну пришлось самому защищать себя, в ужасе от того, насколько сам был слепым. Однако он не теряет самообладания, вызывая скорую помощь и полицию. — Вы что там совсем с ума сошли, он же умирает. Скорее! — оборачиваясь и видя, что от мужа толку никакого, он занят своим сыном, который пырнул ножом ее отпрыска, возмущенно кричит женщина. — Уже едут, — снимая с себя рубашку и набрасывая ее на плечи сына, Натан оставляет Микаэля, подходит к пасынку и, присаживаясь, с отвращением глядит на него. — А пока нужно попытаться остановить кровь. Уведи Мику отсюда, — строго командует он жене и та, хоть и находится в истерическом состоянии, слушается его. Беря мальчика за руку, она уводит его в комнату. Следуя за ней, младший Шиндо совершено безэмоционально смотрит на то, как его отец пытается остановить кровь и не допустить чужой смерти. Он не понимает этих действий родителя и по-прежнему задается вопросом «зачем, не лучше ли будет, если такая мразь как Эндзай умрет?». Шиндо не напуган, не в отчаянии, не впадает в истерику, он полностью осознает свои действия. Когда мачеха оставляет его в спальне одного, а сама спешит обратно к сыну, он не чувствует себя брошенным. Он скорее чувствует досаду от того, что вместо того, чтобы придти к нему, отец пытается спасти урода, изнасиловавшего его сына, потакая жене. Не зря Эндзай столько лет вбивал ему в голову мысль, что отцу он безразличен. В момент, когда Мика нуждается в нем после такого из ряда вон выходящего случая, он находится рядом с его мучителем, оказывает ему помощь вместо того, чтобы быть рядом с тем, кто действительно пострадал. Это ли не доказательство того, что он не нужен отцу. Однако эти мысли сейчас лишь слабые отголоски в опустевшем разуме, пережившем такой страшный кошмар. Придерживая рукой широкую отцовскую рубашку, Мика подходит к окну и глядит вниз на подоспевшую машину скорой помощи и полиции, которые вызвал отец. Сколько напрасного шума вокруг… Безучастный взгляд синих глаз сопровождает людей, вышедших из своих машин и идущих по дорожке к дому, откуда им навстречу выходит его отец. Противный вой сирен заглушает все звуки вокруг, призывая любопытных поглядеть, что же случилось, из-за чего среди бела дня поднялась такая суматоха, что приехала полиция и врачи. Но объяснений пока нет и все только ужасаются, когда из дома выносят на носилках старшего сына, возле которого залитая слезами идет мать, госпожа Шиндо, как становится известно чуть позже, получившего ножевое ранение. И вот дверь Микиной спальни отворяется и входит Натан. Он уже не так бледен, но лицо его не менее тревожно от мыслей и чувств, которые он переживал, не имея возможности раньше пойти к сыну. И если бы мальчик, который обернулся и взглянул на родителя с такой отчужденностью, с которой прежде не смотрел никогда, только знал, что испытывает сейчас отец, какую боль и вину раскаяния терпит, он не допустил бы не только этого жестокого взгляда, но и ни единой мысли о безразличии к нему родителя. Только Мика не мог, не умел читать чужие сердца, а помнил лишь свои собственные мучения, которые никто не пытался обратить вспять и прийти ему на помощь, хоть раз избавив от них, и потому оставался жесток и слеп к чужим терзаниям. Не последовав сразу за сыном, Натан делал все так, как велел ему человеческий долг, а он не позволял мужчине не вызвать скорую человеку, который вот-вот умрет от потери крови, ибо удар ножом был существенным, даже тогда, когда все его существо порывалось добить нелюдя, поступившего так с его сыном, а после списать всё на несчастный случай. Пока он возился с раненым до появления врачей, он ни на минуту не забывал о маленьком существе, находящемуся наверху, лишившемуся поддержки и отчаявшемуся настолько, что само попыталось защитить себя. Невозможно представить, как пережить такое. Как не сойти с ума, зная, что терпел твой сын, а ты не замечал его страданий? Более того, ты был тем, кто привел в дом такого монстра и оставил ему своего ребенка. Как справиться с этим? Как признаться, что не смог защитить, уберечь? Как вспоминать имя любимой, чьего сына ты не уберег от такой страшной участи? Как? Как… — Мика, — отец заходит в комнату и снова один только взгляд на закутанное в его широкую одежду хрупкое нежное существо, избитое, грязное, испачканное в кровь и сперму, с искалеченной душой и телом вызывают в нем сковывающие болезненные чувства. Сын послушно идет к отцу, а тому впору уйти и не видеть его, чтобы не испытывать этой боли. Совсем не этого он добивался, совсем не такой жизни он хотел ему. Прости, прости, Мика. Это все моя вина. Снова невыносимо тяжело смотреть в лицо этого маленького ангела, в котором отразились такие резкие черты, что оно перестало быть лицом ребенка. Впрочем, Мика повзрослел гораздо раньше. Взрослая мрачность и сосредоточенность появилась в глубине его взгляда совсем рано и это вызывало удивление, но теперь отец с ужасом думал о том, что послужило поводом столь раннего взросления его ребенка. Теперь он знал причину и, зная ее, ему безумно хотелось умереть, а если не умереть, то хотя бы сойти с ума и забыть этот ужасный кошмар. — Мика, — Натан едва находит в себе силы смотреть на Мику, его голос периодически пропадает, руки дрожат. Он боится даже прикоснуться к тому, кто вытерпел страшные мытарства, чтобы не сломать его окончательно. — Сейчас мы поедем в участок, где тебя осмотрят и может зададут несколько вопросов, а потом мы поедем в больницу. Скажи, если ты ранен и не можешь, мы сразу отправимся в больницу. — Я могу, — младший Шиндо опускает спокойный взгляд к полу, рассуждая про себя. — Они хотят расспросить меня о случившемся? — Да, — кивком подтверждает Натан, мысленно поражаясь поведению ребенка. «Как он еще способен думать в такой момент и выглядеть таким спокойным. Другой ребенок на его месте кричал бы и плакал, жался к родителям, а он даже толком не смотрит на меня… Что уже говорить о слезах и страхе. Он как будто лишен самих этих понятий…» — Мика, — он касается рукой щеки сына и, скользя, приподнимает его голову, как можно мягче глядя в большие глаза, лишенные детской посредственности и наивности. — Ты точно сможешь? — спрашивает он с тяжестью на сердце замечая сильную ссадину на нижней губе сына, по которой аккуратно проводит большим пальцем утирая выступающую алую жидкость. — Угу, — кивает Микаэль. — Хорошо, — слабо улыбается отец и, оборачиваясь к людям, что ждут за дверью, говорит: — Подождите еще минуту. Мы скоро выйдем. — С этими словами он идет к шкафу, берет какую-то Микину одежду, помогает ему облачиться, а потом уводит за руку с собой. Для Микаэля всё это словно сон. Единственное, чего он хочет, это предаться ему по-настоящему, ибо он так устал за последние несколько часов, что едва держится на ногах. Только есть еще вещи, которые он обязан сделать прежде, чем его оставят в покое. Словно из другой реальности мальчик наблюдает за происходящим и за самим собой. Будто бы не его облачают в одежду, везут в участок, задают вопросы, осматривают его тело, что-то записывают, снова задают вопросы. Все это время с ним находится отец. Микаэль то видит его, то он пропадает из его поля зрения, но он продолжает ощущать, что тот где-то поблизости. Полицейские спрашивают и Мика говорит, говорит все, что знает, рассказывает все, что происходило с ним, в том числе и о тех групповых гуляниях, которые время от времени устраивал Эндзай. Называет примерные дни, когда это происходило последние разы, называет людей, чьи имена доносились до слуха. Без утайки и стеснения говорит обо всём, что было и кто в этом принимал участие, не подозревая как своими словами ранит отца, убивая его каждым следующим признанием, загоняя в моральный тупик сознания. Когда медицинское свидетельствование оканчивается, Микаэля и его отца увозят в больницу, где мальчику надлежит пробыть до выздоровления. Серьезных повреждений у него действительно не оказывается, но мелкие порезы, гематомы, ссадины, россыпью покрывающие тело, также требуют времени для заживления. Все это только физическая сторона вопроса, есть еще и моральная, с которой справиться гораздо сложнее, чем с телесными увечьями. Раны души не затягиваются так скоро, на это уходят месяцы и годы, а результат конечного лечения не всегда однозначен.

***

Запрет отца на какую-либо огласку этого дела сослужил свою службу, и Мика был полностью огражден от визитов местной прессы, расспросов и дополнительных поездок в участок для более подробного разбирательства в деле и далее от личного присутствия в суде. Все проходило без его участия. Сам же Микаэль не ощущал необходимости ограждать себя, ему было все равно, станут ли его спрашивать или нет. Подлечиваясь в больнице, он ничего не ждал, ничего не хотел. Он жил одним днем, одним моментом, не задумываясь о творящихся вокруг него вещах, без прошлого и без будущего. Врачи-психиатры не отмечали у него серьезных нарушений после перенесенной травмы, успокаивая этим отца, переживающего за шаткое состояние психики сына. Но на удивление Мика оказался очень стойким и уже на следующий день вел себя так, словно забыл о случившемся и весь его облик говорил, что он вполне готов вернуться домой и продолжить привычную жизнь. Правда того же нельзя было сказать о Натане. Если Мика и был способен безболезненно продолжить свою жизнь, то для мужчины настал момент изменить весь их уклад. На следующий день, в больнице ему удалось встретиться с женой, которая пребывала здесь же, но в другой палате. Ранение Эндзая оказалось крайне серьезным, избежать осложнений было невозможно, более того, после его излечения должен был состояться суд, после которого он и те, кто принимал участие в жестоких расправах над ребенком, должны были ответить перед законом. Натан и помыслить не мог забрать заявление, а жена не могла раскрыть рта, чтобы попросить его забрать бумагу, грозящую годами заключения ее сыну. Женщина была поражена случившимся не меньше мужа. Но не столько жалея пострадавшего от рук ее сына пасынка, сколько ужасаясь тому, что Эндзай был способен делать подобные вещи. Более всего она не могла смириться с тем позором, что обрушился на ее голову. Она опасалась слухов, сплетен, клеветы и теперь ей предстояло жить с именем матери насильника и садиста. Это было выше ее сил. Она ходила в окаменелом безмолвии, точно тень — бледная, осунувшаяся. Именно такой встретил ее в коридоре больничного отделения Натаниэль. В его сердце ничего не содрогнулось при виде измученной, растрепанной, с пустым обезумевшим взглядом женщины. Ведь это именно она допустила этот кошмар. Она, некогда обещавшая ему заботиться и оберегать его сына, клявшаяся заменить ему мать, загубила, искалечила жизнь его мальчику. О какой теперь жалости и сочувствии к ней могла идти речь? — Надеюсь ты понимаешь, что наша совместная жизнь уже невозможна, — тихо, но с твердостью в интонации произнес мужчина. Женщина обречено покачала головой, не поднимая на него глаз, быть может, где-то глубоко в душе, ощущая свою вину, или же скорее ею владели иные чувства, пусть это останется на размышление читателей. — Через четыре дня я увезу отсюда Мику, — ровно продолжил Натан. — Эти дни ты можешь пожить в нашем доме, пока будешь искать новое жилье, не захочешь — можешь уходить сразу. Выбор за тобой. — Куда вы отправитесь? — тихо спросила она, когда Натан уже уходил от нее. — Далеко, — ответил он, не оборачиваясь. «Туда, где он будет в безопасности… Подальше от этих слухов, от этих взглядов, от этих расспросов, туда, где он заживет новой жизнью, где ему откроются новые возможности и они не будут омрачены тягостным грузом прошлого. А эта жизнь останется позади… Больше ты не вернешься сюда…» Не так давно Натану на фирме, где он работал, было сделано хорошее предложение отправится работать в их новый филиал в Амстердаме. Тогда он не принял этого предложения, руководствуясь тем, что детям будет тяжело бросить здесь всё и переехать жить в другую страну. Он вежливо отказался, но теперь это предложение было ему на руку. Тем более, его до сих пор расценивали как кандидата на место одного из ведущих специалистов их голландской фирмы. Теперь можно было рискнуть всем, что осталось, и отправиться в другую страну. Микаэль воспринял новость о переезде на материк весьма равнодушно. Он не видел в этом нужды, он бы прекрасно мог оставаться и учиться здесь дальше, но раз ее видел отец — пусть будет так. Он не сказал ни «да», ни «нет», а лишь слабо пожал плечами. Натан же был непреклонен в своем решении и не стал бы слушать Микаэля, даже если бы тот воспротивился его решению. Мужчина был убежден, что только переезд поможет Мике забыть о прошлом и начать новую жизнь. Впрочем, в переосмыслении приоритетов нуждался не только Мика, но и он сам… И трудно было сказать наверняка, кому этот переезд был важнее и нужнее — терзающемуся муками совести отцу или его пострадавшему сыну. Случившееся оставило еще один рубец на его детском сердце и теперь, где бы ему не предстояло жить, ничего бы не смогло залечить эту рану и никто не смог бы стереть из подсознания четкое понимание того, что единственный на кого он может надеяться, единственный кто спасет его от невзгод — это он сам, даже люби его отец и не оставляй одного, он все равно бессилен перед многими вещами. Спустя четыре дня Натан и Микаэль покинули Японию, как тогда казалось отцу, навсегда. Они не дождались суда, который приговорил Эндзая к заключению в тюрьме, не видели, как эта новость сказалась на матери насильника, не узнали слухов о ней, которые говорили о том, что, не сумев пережить такого позора, она в скором времени покончила с собой, вскрыв себе вены. Нет, ничего этого ни отец, ни его сын не знали, они были брошены в новый кипящий котел жизненных событий за тысячи миль от земли, долго служившей им родным и, как ошибочно казалось, безопасным домом.