Горение

С момента возвращения в Хогвартс Драко приходил сюда каждый день. Несмотря на расстояния, это место манило его, шепотом проникало в мэнор, разыскивало в комнатах для допросов и судебных залах, настигало у фамильных могил и не отпускало в ярких воспоминаниях. С каждым новым шагом по землям, над которыми уже властвовал сентябрь, Малфой боролся с его зовом, словно зверь, загнанный в клетку. Но оно одерживало верх — впивалось когтями в грудь, опутывало сердце. Он проигрывал каждую ночь: гниль все глубже разъедала кости, и каждый шаг лишь сильнее заставлял ощущать вес прошлого. В ту самую ночь Выручай-комната перестала существовать. От нее не осталось ничего, кроме стен и толстого слоя пепла, застилавшего пол, покрывавшего абсолютно все: его одежду, его кожу, его волосы. Следуя к выходу, он оставлял за собой вереницу следов; уходя отсюда, он был весь запачкан серой массой, покрыт ею [нечистый, запятнанный, оскверненный, зараженный, больной, испорченный]. Он ощущал пепел, комом вставший поперек горла. — От чего ты скрываешься, Малфой? — спросила Грейнджер, найдя его, погребенного в самом темном углу; он ощущал вкус пепла на языке. Ее вопрос неделями отражался эхом от сгоревших развалин комнаты; и тогда Драко ранил Грейнджер так же, как этот вопрос ранил его. Толкал, кусал, топил и резал ее при помощи слов, как будто таким образом мог разорвать на части. Залить грязной кровью покрытый пеплом пол, сделав его темным, оставив на нем багряно-красные следы своих туфлей. Она была права, даже если он кричал, что это не так, даже если высказывал ей сотни грязных слов, полагая, что мог скрыться в месте, которое говорило о нем так много. Которое обнажало его до пульсирующих вен и дрожащих мышц. Но все было ложью — для нее, для самого себя. Независимо от того, как сильно Драко старался, он никогда прежде не достигал таких высот умении лгать, даже когда дело касалось чего-то по-настоящему важного. Но теперь у него получилось. Он пытался похоронить в этих стенах свой позор, утаить горе в наполнявшем легкие воздухе. Он старался похоронить вину, поражение и неверный выбор под грязью и пеплом. Он погружался в пустоту, пытаясь побороть чувства ко всему, что сгорело, наполняя пространство вокруг себя отговорками и оправданиями: не я, тот, не я, этот, не я, он, не я [не я, не я, не я]. Он должен был все сделать правильно. Должен был доказать самому себе. Поэтому он вспоминал, распределял по категориям, расставлял по местам: статуя — там, стеллажи — тут, шкаф [этот проклятый шкаф] — прямо здесь. Куклы, спиртное, оставленная им пустая бутылка. Одежда, скамьи, чертов стол. Стол, на который упал Гойл, придавив Драко своим весом, сжав грудь, мешая дышать, заставляя задыхаться от дыма и жара. Малфой лежал весь в поту под этим столом, протягивая руку в спасительном жесте, пока не почувствовал сильную хватку Поттера. Барахло из магазина безделушек и... — Стопка книг, — произнесла она; свет ее Люмоса рассек темноту. — Почему ты здесь, Грейнджер? Зачем сюда возвращаешься? Какого черта не оставишь меня... — Провожу исследование, — она бросила на него быстрый взгляд, нахмурилась и сморщила лоб, обрамленный непокорными кудрями. — Я думала, все так и будет. Я имею в виду Хогвартс. Ведь в его стенах таится магия. — В его стенах много чего таится. Разумеется, она помнила о книгах. Она много чего помнила; собирала воспоминания, чтобы построить планы и восстановить комнату. Ее присутствие приводило Драко в ярость, заполняло пространство, заставляя узел в животе сжиматься все сильнее и сильнее. Хотел бы он похоронить ее под этим пеплом. Погасить шар света и зарыть вместе с воспоминаниями о Поттере, Уизли, Крэббе, захлебывающемся криком более жарким, чем преследующее их пламя. Драко крался по комнате, словно зверь, извиваясь и вибрируя от ненависти, готовый испепелить Грейнджер, покрыть синяками, когда она принялась собирать пепел во флакон. Он только успокоился, как она начала составлять карты. Наблюдал, как она исследовала стены, что-то говорила, а он не произносил ни слова, ловил блики света на ее лице и наслаждался тем, как его молчание пожирает ее, заставляя челюсть дрожать от раздражения. Тогда он поклялся, что заставит Грейнджер умолкнуть, если та еще хоть раз спросит его, почему он здесь — она так и не спросила. Аккуратно обошла его следы на полу и наколдовала тусклый огонь напротив одной из стен, не обратив внимания, как при этом задрожали его руки. Драко редко ее видел. Скорее чувствовал, постоянно, как комок ненависти и подпитываемый яростью долг, что тяжким грузом лежал на его плечах. Как правило, он замечал лишь шар ее Люмоса, висевший в темноте, слышал ее голос, который бесконечно звал [звенел, скрипел, смеялся, шептал, вопил], заполняя собой пустоту. Однажды Грейнджер ушла и не появлялась семнадцать дней, а когда вернулась, принялась очищать комнату от пепла. Угол, в котором он нуждался, пока был нетронут, но для Драко все выглядело так, словно она нарушила его личные границы. Как будто с жадностью вскрыла его, разорвала все связи между конечностями и органами, пока он спал. Он чувствовал себя выпотрошенным; предательство, витавшее в воздухе, лишало кислорода, все глубже погружая в безумие. Именно таким он себя ощущал — безумным [чокнутым, неконтролируемым, вне себя от ослепляющей ярости]. Тогда он чуть было не сломал ее. Схватил за запястья, оставив яркие сине-зеленые отметины; во время борьбы ударил локтем в нос. Грейнджер была слабее, яростно сотрясалась от гнева и страха. Она изо всех сил старалась оттолкнуть Драко, когда ее зубы врезались в его челюсть, сделав порез. Грейнджер убежала, и он бросился следом, тяжело дыша, задыхаясь, захлебываясь всем, что хотел ей высказать. Возбужденный член болезненно напрягся в брюках, и Драко прекратил панические попытки вспомнить хоть какое-то заклинание, чтобы залечить рану. Он зарылся в ближайший угол, зажал рукой порез, пытаясь остановить кровь… Когда он кончил, воспоминания о ее губах на щеке все еще были с ним. Он по-прежнему хранил в сундуке рубашку, в которой был при их последней встрече. Иногда доставал ее, размышляя, какие пятна крови принадлежат ей, а какие — ему. Но не мог различить их, найти отличия, разделить. Семнадцать дней комната принадлежала ему одному. Выгоревшая, выжженная, почерневшая, вибрирующая от эха. Она опустошала его. А затем вернулась Грейнджер со своим мерцающим светом, планами, исследованиями, звонким голосом — и заполнила собой все вокруг. Он порывисто дышал, когда она залечивала его рану своими нежными касаниями. Сегодня в Большом зале проходил бал. Драко мельком взглянул на учеников, кружащихся в парадных мантиях и платьях, поднялся по лестнице и направился в комнату. Он слышал отдаленные звуки музыки, пока за ним не закрылась дверь, погрузив во тьму и тишину. Завтра он уедет. В последний раз сядет в поезд, окажется на той самой платформе, а потом — дома. Он может покинуть Хогвартс, может покинуть это сводящее с ума место — пусть истерзанным, разбитым, отмеченным шрамами, но так будет лучше. Будет лучше без школы, которая каждым учебным классом, щербатой стеной и коридором пробуждала воспоминания, что горели огнем у самого основания черепа и пламенем растекались в груди. Распаляли сердце, пока Драко не начинал задыхаться. Но эта комната. Эта комната. Он не знал, сможет ли покинуть ее: пепел, черные трещины, осколки камня, карты на стенах, пульсирующий шар света. Паника прокралась в тело, переполняя холодом и сыростью. Он не мог его бросить. Не мог оставить здесь сидеть и ждать, ведь никто не придет его спасти. Однажды здесь появятся домовые эльфы. Они обнаружат эту комнату и вычистят ее. Бросят его в мусор, рядом с объедками и ветошью. Или заглянет какой-нибудь школьник с карманами, набитыми зельями и тайными дневниками, и пройдет прямо через него. Сквозь него. Драко чувствовал подкатывающую истерику, какой не было уже несколько месяцев — дыхание учащалось, поэтому он встал на колени за линию. Линию, что он прочертил ботинком среди мусора, к которой, как знала Грейнджер, не стоит приближаться. Знала, она всегда все знала. Его осторожные напряженные руки дрожали — достаточно сильно, чтобы заметил он, но не так, чтобы на это обратил внимание кто-либо еще. Драко прошелся пальцем по краю хрупкого бокала, ощупывая плавность его линий, а затем проскользил ладонью по слою пепла [толстому, грязному, безжизненному]. Затаив дыхание, Драко прицелился и палочкой переместил пепел в бокал. Еще, еще [и еще, и еще, и еще], пока рука не ощутила вес. Это напомнило Драко о Гойле, как тот отчаянием хватался за него, и бокал уже не казался тяжелым. Он стал невероятно легок. Драко почувствовал себя обманутым, ведь человеческая жизнь не могла уместиться в одну стеклянную емкость. Она слишком большая, цельная, всеобъемлющая, вездесущая. Драко хотел вырвать из себя все эти чувства. Привнести их в мир, кричать, пока не заболят голосовые связки, и он не сможет произнести больше ни звука. Он освещал себе путь, желая убедиться, что получил все, что мог, и задумался — возможно ли это? Движение воздуха от шагов, вероятно, вздымало пепел от костяшек Крэбба, унося за угол, или же пепел оседал на туфлях и покидал комнату. Нос Винсента мог оказаться в одном из флаконов Грейнджер, его глаза — превратиться в кислород и теперь пульсировать в их венах. Драко замер на полувздохе, но затем ускорился; быстро осмотрел себя в тусклом свете Люмоса, желая убедиться, что не потревожил пепел. После перевел взгляд к оскверненной следами шагов копоти за пределами очерченного, теперь уже пустого, круга. Рассмотрел все возможные варианты. Драко был уверен — он на верном месте; он обдумывал это сотни раз, но пепел, что был ему нужен, мог находиться где угодно. Везде. Крэбб мог распасться на миллиарды частиц, осесть на брюках или там, где его никогда не найдут. Сейчас до него так же было невозможно добраться, как и тогда, в огне. Драко его не спасти — ни картами, ни зельями, ни бесконечным прокручиванием воспоминаний. Ничем, что им известно. Магия, кровь, война — вот, что привело их сюда. Все это они считали смыслом своей жизни. Он ощущал давление на костях, коже, груди, голове. Давление такое сильное, что он знал: оно раздавит его, и он желал этого. Нуждался в этом. Но для начала — пепел. Он должен все собрать. Каждую пылинку. Все сожженные частицы. Каждую чертову крупицу, пока... Драко почувствовал, как кто-то коснулся его плеча, и вскинул голову, резко отскочив в сторону. Среди хруста стекла он распознал слабый женский вздох. Тусклый желтый свет осветил широко распахнутые глаза Грейнджер, приоткрытый рот, плечи, бедра и, превратившись в серость полутонов, исчез. Он пялился в разделяющую их темноту, невообразимо глубокую, и впивался пальцами в ее предплечье. [Назад, назад, пока больше некуда будет отступать.] — Все в порядке. — Нет. — Это просто я. — Просто. Просто Грейнджер. Как будто она была мелкой, неприметной вещью. Словно незначительным следом от ожога. Дыхание Драко ускорилось, стало тяжелым, он почти задыхался. Успокойся, черт тебя побери. Волосы Грейнджер щекотали его шею, и он понял, что она могла почувствовать, как трясутся его руки. Он сжал их еще сильнее, и Грейнджер отступила к стене. Ладони дрожали от едва сдерживаемой силы, и он желал, чтобы она узнала об этом, почувствовала. Тряслись, потому что Драко сжимал так крепко, что мог бы остановить ток крови в венах; он желал, чтобы она прочувствовала каждую секунду происходящего. Вся жестокость, что он когда-либо испытал на себе, теперь принадлежала ей. Касалась ее кожи вместо того, чтобы хоронить Драко под своей тяжестью. — Малфой, — прошептала слишком тихо. Слишком несмело, слишком слабо, и он прижался к ней. Полностью покрыл собой, вжался в нее так, что теперь и она начала бороться за каждый глоток воздуха. — Я пришла попрощаться и... — она почти кричала от боли, которую причиняли его руки, пальцы, ногти. Грейнджер попыталась оттолкнуть его, накричать, но он не услышал — только ее слова звенели в голове, и кровь гремела в ушах. «Попрощаться» — весь воздух исчез из легких. Он брошен, как и Крэбб, и Драко снова чувствовал его в этой комнате, убитого шаром света, что Грейнджер принесла с собой. Внутри что-то неистово закричало, и Драко захотел собрать ее, как собирал Крэбба. Положить в бокал, где ей самое место. И тогда комната снова станет только его. — Ты уходишь, — его голос дрогнул и он ослабил хватку, когда Грейнджер впилась в него ногтями. Она коснулась ладонью щеки Драко, и тот склонил голову, задевая ее волосы. Когда Грейнджер замерла, он задумался, почувствовала ли она это: безумный бег крови, головокружение, электричество, бегущее по коже от него к ней. Ощутила ли то же напряжение, что пожирало его изнутри. Ему нужно было, чтобы она это почувствовала, чтобы происходящее разрывало ее на части так же, как разрывало его. Безжалостно, грубо. Он наклонился и втянул ее аромат [светлый, легкий, фруктовый, успокаивающий]. Незнакомый запах среди окутывавшей их гари подпитывал желание заставить ее пылать. Гореть так же, как он сам, разгоняя кровь в венах, сжигая все, что скрыто. Драко дважды вдохнул и провел языком по ее щеке, ощущая вкус соли и книг. Он был не в состоянии мыслить, но желал испробовать ее на вкус, чтобы перебить запах этой комнаты или утонуть в аромате Грейнджер. Она положила ладони ему на плечи, и Драко притянул ее ближе, нашептывая что-то неразборчивое. Соль, книги, ее быстрый пульс, край рубашки. Он прижался губами к ее уху, прошелся языком по мочке, прикусил [соль, книги, соль, книги, соль, книги]. Грейнджер впилась пальцами в его плечи, он провел зубами по ее челюсти, и она сжала руки еще крепче. Да. Ее лицо, скулы, губы — припухшие, мягкие, влажные от его языка. Грейнджер порывисто выдохнула, и Драко жестко поцеловал ее, сражаясь за контроль. Он почувствовал, словно попал в водоворот, который затягивал его с дикой скоростью, растягивая кожу, но Драко все еще оставался жив. Он был возбужден, его трясло, а душа вырывалась из тела. Он протянул руку, схватил Грейнджер за подбородок и почувствовал, как пепел слетел с его пальцев, попав ей на лицо. Она разомкнула губы, и Драко поцеловал ее, пачкая шелковистое тепло ее рта. Он запустил руку ей под рубашку, лаская гладкую, нежную кожу грубыми ладонями. Грейнджер не имела права быть такой нежной. Война должна была научить ее жизни. Грейнджер должна была понимать, как тяжело было вернуться сюда, сломленным, разбитым, очерствевшим. Как она могла смотреть на мир, оставаясь такой [нежной, ласковой, светлой, чуткой, теплой]! Она сглаживала его острые углы, делала мягче. Даже пепел, попавший на ее кожу, не задерживался настолько, чтобы завладеть ею, как он владел Драко. Грейнджер напряглась, окаменела, когда он потерся своими бедрами о ее, что-то простонав ей в рот. Он мучился вопросом: чувствовала ли она вибрацию, исходящую от его груди и языка на своих губах так, как чувствовал он. Драко положил ладонь Грейнджер на поясницу, проникая пальцами за пояс джинсов, и резко прижал к себе. Боль от впившихся в плечо ногтей заставила его притормозить, но уже через миг Грейнджер поцеловала его, и он не медля стянул с нее джинсы вместе с бельем. Им управлял безумный порыв, крайняя необходимость. Грейнджер исчезла, утонула в его мире, стала его частью. Помедли он еще немного, она бы растворилась в воздухе; Драко желал, чтобы она слилась с ним в единое целое [жесткое, грубое, настоящее — здесь и сейчас]. Желание, желание билось внутри него, требуя узнать ее на ощупь, запах и вкус. Он опустил руку и проник в Грейнджер пальцами, похоронил их в ее влаге и огне; Грейнджер застонала ему в рот. Сердце неслось галопом, замирало и вновь срывалось на болезненный темп, когда Грейнджер начала возиться с молнией на его брюках. Он не осознавал, что она вытеснила запах комнаты, пока Грейнджер не отстранилась и неловко не развернулась к стене. Ее дыхание сбилось, как только он раздвинул ей ноги и вошел в нее, чувствуя дрожь. Драко подался вперед и, услышав стон, закрыл глаза от удовольствия. Удерживая ее за бедра, он сделал еще пару толчков, но Грейнджер оставалась неподвижной. Он проник рукой ей под рубашку, коснулся живота, груди, по спине спустился к ягодицам, бедрам; после погладил по рукам, которыми она упиралась в грязную стену. Накрыл ее ладонь своею, переплетая их пальцы. Пепел и выжженная комната исчезли, когда он поцеловал ее плечи, волосы, шею. Она подалась к нему бедрами, тихо постанывая. Соль, книги и его пальцы, скользящие по ее телу, ласкающие, изучающие. Он запрокинул голову и, застонав, проник в нее глубже. [Пальцы, глубже, бедра, глубже, губы, глубже.] Глубже, глубже, пока не начал содрогаться, дрожать всем телом, почти терять сознание. Она тоже дрожала — ее ладонь под его ладонью, ее бедро под его рукой, ее спина у его груди. Она стонала все громче, заполняя каждое из его чувств. И в этот миг он захотел разорвать ее на куски голыми руками, и увидеть, к чему это приведет. Он желал, чтобы она расколола его, сожгла их обоих заживо. Грейнджер сместила руку, которой опиралась о стену, и вытащила свою ладонь из-под ладони Драко: осколки выжженного камня впились им в кожу. Грейнджер окутала его своим жаром, Драко едва мог это вынести. Хотел бы он сказать ей, что не мог спасти ее, не мог спасти даже себя, но это было уже не важно. Она знала. Должна была знать. Резкий требовательный стон вырвался из ее горла, и она напряглась [выгнулась, ускорилась, замерла]. Он отпустил ее ладонь и обнял за талию, другой рукой продолжая опираться о стену, чтобы поддержать равновесие. Он бормотал что-то бессвязное ей в спину, оставляя на коже отметки, которые совсем скоро окрасятся насыщенно-красным. [Уже, почти, пожалуйста.] Легкое касание ее руки перевело его через край. Пламя — палящее, пожирающее, разрушающее, взрывающее, обращающее в пепел. Он желал попасть в эту ловушку навсегда, окунуться в ее умиротворение и утонуть во всепоглощающем спокойствии. Драко уткнулся ей в плечо, едва осознавая, где находится; Грейнджер отстранилась. Он пошатнулся, но устоял, слегка дернувшись, когда ее пальцы коснулись его подбородка, проскользили по щеке, очерчивая овал лица. Он попытался быстро взять себя в руки, привести в порядок сознание и пульс, чтобы оторваться от нее. Грейнджер нежно поцеловала его, увлекла, и он попался в ее ловушку, как в тот раз, когда впервые видел ее свет, нарисованные планы, слышал разговор длиною в ночь, ее голос, смехом отражавшийся от стен. Он следил за движениями ее губ, нежными касаниями языка, легкими покачиваниями бедер. Он сделал шаг назад, наложил на себя и Грейнджер очищающее заклинание и натянул брюки. Застегнул молнию и пуговицы, расправил складки, вновь собравшись в единое целое. Он наблюдал, как поднимался из пепла ее свет, становился все ярче. Драко неловко переступил с ноги на ногу, сохраняя молчание, отошел назад, когда Грейнджер направила свет в его сторону. — Хочешь, я помогу с… — неуверенно произнесла она. — Это не он, — прошептал Драко. Комната снова давила на него, он боролся за каждый глоток воздуха и вдруг почувствовал, как Грейнджер взяла его за запястье. Она повела его по пеплу, через всю комнату, к выходу. Она тащила его прочь от покрытых копотью стен и обугленного пола. Драко щурился от ослепляющего света, а она тянула его дальше и дальше, пока он не последовал за ней добровольно. Глаза жгло; он быстро заморгал, приспосабливаясь к освещению, и увидел Грейнджер. Она улыбалась ему.