Инстинкты

Это похоже на какой-то кошмарный сон. Вселенная замедляется по мере того, как сужаются зрачки, ужас сжимает горло и вымораживает грудину. Пауза. Пауза. Пауза. Леонардо широко раскрывает глаза и погружается в свободное падение. Исчезают за бортом крыши хвосты маски, звуки отключаются, пространство сгущается. Почему-то пахнет гарью. Раф летит следом, даже не понимая, что делает. Он просто знает, что так надо, он знает, что сможет. Что-то подсказывает ему. Потому что в нём есть сила, способная дать это. Потому что он не хочет больше видеть сквозь поволоку слёз не готового умирать Лео, напуганного и слишком крошечного против огромного города. Что-то внутри Рафа хочет защитить его, сложить ладони лодочкой и укрыть от мира, спрятать, держать в тепле, поближе к себе, и не позволить чему-то подобному случиться вновь. Лео улыбается и машет руками, словно ничего не случилось. У него огромные зрачки и внезапное оживление, он увлечённо обсуждает с Доном слова Барона Драксума, треплет Майки по голове и отбивает ему брофист, а Раф шагает позади и пытается вспомнить, как дышать. Окончательно он осознаёт всё только дома, как только тяжёлые двери убежища закрываются за их спинами и братья разбредаются по своим комнатам, уставшие и грязные с головы до ног. Глядя в спину уходящему мечнику, Раф думает о том, что он мог погибнуть — и это действительно случилось бы, по-настоящему, совсем-совсем взаправду. Сердце падает в желудок, а к горлу подкатывает ком, и Рафу приходится сглотнуть несколько раз, чтобы прийти в себя, хотя откуда-то знает, что не надолго это. Руки у него дрожат и всё роняют, уснуть не получается, это злит больше, чем что-либо ещё. Почти тут же мозг подкидывает картину, в которой младший разбивается об асфальт... и всё. Больше его нет. И тупых шуточек нет, и состязаний, и споров, и драк за последний кусок пиццы, и рэп-баттлов — совсем ничего. Раф вжимает основания ладоней в глазницы и воет, тонет в белых пляшущих пятнах и ужасе, понимает, что ничего не смог бы изменить. «Я не хотел», — жалобно. — «Я не думал, что Драксум это сделает!». Плевать. Темноте, той самой, раскрывшейся, как цветок, давно пустившей корни в полную сомнений душу лидера, злобную, кровожадную, терзающую, живущую внутри него — плевать. Она цепко держит когтями за сердце и отрывает лоскут за лоскутом тонкими лентами, мучает и истязает, наслаждается его страданиями и довольно скалится в искаженное от боли и страха лицо, и вдруг начинает клубиться и забивается в дальний угол со злобным шипением. Лео откидывает одеяло в сторону и устало вздыхает при виде растрёпанного старшего брата, встревоженного, всё ещё напуганного, в ногах которого сбилась простыня, и забирается в его кровать. Медвежонок, которого они с братьями подарили ему на какой-то там день рождения, переселяется на пол рядом, но осторожно, всё же вещь важная, раз Раф её хранит, а не распотрошил. Даже глаз вон заново пришил, правда, заметно дальше, чем нужно. — Сегодня Я твой мишка, — безапелляционно заявляет мечник и заворачивается в объятия Рафа, словно в кокон. Раф только и может что смотреть на это чудовище в своих руках, живое, дышащее, с бьющимся в грудине сердцем, и пытаться дышать тоже. Лео без маски совсем юный, совсем крошечный и беззащитный, почти трогательный, и не сказать, что завтра этот ребёнок спрячет своё тело под отличительными тряпками и вооружится мечом. Он будет отгорожен от мира синей лентой на лице, которая будет привычно хлопать длинными концами позади, когда они будут бежать наперегонки с ветром и друг другом. Лео спрячет свой возраст, истинные эмоции и страхи за этой маской, нацепит колкую ухмылку, но будет тихим, каким всё чаще предстаёт перед ними, и это непривычно. — Взрослеет, — мудро замечает отец. — Депрессия, — пожимает плечами Дон. — Могу я? — нерешительно спрашивает Раф и поджимает губы, немного напрягает тяжёлую руку, и Лео, даже не задумываясь, раскрывается для него полностью. Раф только и может что глотать воздух и ловить биение чужого сердца в самый центр его ладони. — Я в порядке, Раф, — устало говорит Лео; у него синяки под глазами и бледная кожа, он весь закутан в спальную одежду, как будто прячется от остальных, как будто стесняется. Как будто Смерть снова смотрит ему в лицо и протягивает руку, непозволительно близко, чтобы он чувствовал ее холод с Той Стороны. — Давай спать, ради всего святого. Иначе я буду мерзко ныть веееесь завтрашний день, а во время патруля буду сидеть у тебя на шее. Ты этого хочешь, Раф? А? Раф хочет сказать, что он рад, что Лео жив. Раф хочет извиниться за то, что даже не рассмотрел вероятность того, что Драксум отпустит его — буквально. Раф хочет поделиться с Лео и поблагодарить его за то, что тот здесь сейчас, что ему не всё равно, что он не сердится. — У тебя очень милые полоски, — вместо этого слетает с языка. Лео глухо фыркает ему в бицепс, который служит для него подушкой, и звучит слишком насмешливо. Лео тоже пережил шок, и Раф не знает, как тот справлялся в своей комнате с этими мыслями, но, возможно, сейчас он здесь не только ради Рафа, но и ради себя тоже. Он тоже напуган всё ещё. — Поговорим о моих милых полосках завтра, Спайки, — звучит в ответ едва разборчивое. Раф расслабляется, услышав привычное прозвище, которым — только — Лео пользуется, и то крайне редко, о котором никто-никто не знает. Это их секрет, маленькая фишка. Лео любит валять дурака, но он не идиот. — Доброй ночи. Раф только обнимает его крепче и прижимается к маленькой тонкой макушке щекой, содрогается внутренне от мыслей, что она сегодня могла быть раскатана по улице Нью-Йорка, который этого, кажется, даже не заметил, но какое-то леденящее чувство, преследующее его по пятам и морозящее гребень на панцире, не успевает развернуться в полную силу и отступает. Лео шепчет: «Спасибо», — и Раф наконец-то может дышать.