Мороз и солнце...

В деревне скучно было невыносимо. Особенно зимой, летом все как-то побольше развлечений, а сейчас? В санях покататься, да в окно на заснеженные пейзажи любоваться, пописывая лирические пасторали. Скучно. И соседи, честь по чести - скучнейшие чинные создания, с такими ни в карты сыграть, кроме совсем уж старушечьих забав, ни вина выпить, ни о новостях мировых поговорить, кое-кто из них наверняка ещё Королеву-Девственницу застал, а, может, и Крещение Руси. Скучно. Деятельному, охочему до развлечний Александру скучно втройне, но что поделать, ссылка-то и не должна быть временем увеселения. Летом можно было бы на прогулку выйти, прихватив бутылочку шампанского, а сейчас что? Разве что на крыльцо с водкой в кружке выйти - всё заметено, холод стоит, а из всех грядущих развлечений - рождественский вечер у одной из помещиц. Вот уж увольте. Потому письму от неизвестного - пока что - юного дарования (определенно дарования, строчки гладко как ложатся, рифма слух ласкает - красота да и только, после всей этой глуши, в которой только собственные стихи, книги да помещичьи разговоры, словно бальзам на душу), подписавшегося Мишей Лермонтовым - Саша рад неимоверно. Да и письмо по-юношески пылкое, восхищенное, льстит несказанно, сразу живым себя чувствуешь среди общей природной замороженности. “А приезжайте-ка вы ко мне, голубчик, в гости, коли нет у вас иных планов на Рождество”, - предлагает Саша, гадая - приедет или нет, даже получив пространное письмо, сдобренное очень недурственными стихами, сводящееся в общем, к фразе “С превеликим удовольствием!” С юными этими да пылкими поди угадай - может смелости не хватит. Или решит, что кумир его насмехается - не хотелось бы, да кто знает, что там в головах у молодежи. День за днем тянется скучно - в солнечные дни повеселее, но и мороз, и солнце, всё быстро надоедает, как и библиотечные книги, как вино приевшееся уже одиночеством, как нечастые соседские визиты - “Ах, Александр Сергеевич, голубчик! Ах, а не прочтете ли вы нам...”. А под Рождество уже ни писать не хочется, ни читать, только пасьянсы раскладывать, как столетний старик, да на погоду сетовать - тоже как столетний старик. Из-за погоды почта задерживается, а без новостей Саша чахнет, оторванным от мира себя чувствует, словно заживо похороненным в живописной этой белоснежной пустыне. Много чего еще в голову приходит, но переносить это на бумагу - вовсе дурной тон, это все не вдохновение, а безделье и одиночество. От этого, когда к вечеру за день до Рождества сашину задумчивость прерывает скрип снега под колесами экипажа, ржание коней да сдержанная ругань извозчика, он, не подумав даже одеться теплее, выскакивает на порог, припорошенный сыплющимся с неба снегом, как был - в штанах да рубахе и тонких домашних туфлях, не чувствуя ни мороза, ни смущения от одного только предвкушения новой встречи, знакомства, впечатлений. Михаил - да какой он “Михаил”, Миша, а то и Мишенька - совсем юным мальчишкой оказывается, с едва только начавшими пробиваться над верхней губой усиками и гладкими раскрасневшимися на морозе щеками. - Александр Сергеевич! - восклицает звонко, взмахнув руками чуточку неловко и смешно, но улыбается Саша не от этого, а от того, что чувствует сразу, мгновенно, что хороший это мальчишка, талантливый, родной, понятный. - Замерзнете ведь! - Вот с вами вместе и отогреюсь, Михаил Юрьевич, - легко отмахивается Саша, обнимая гостя с искренней радостью и удовольствием. - Проходите в дом, вы, я вижу, уже намерзлись. Тот и правда продрог, пальцы не слушаются, словно задеревеневшие, пока гость и новый сашин знакомец расстегивает жиденькую шубейку, попутно пытаясь высвободиться из сапогов и шарфа и представиться честь по чести. Александр за всем этим прелестным представлением наблюдает с интересом и восторгом, то и дело порываясь гостю помочь - от этого мальчишка еще больше смущается и краснеет, помощь, однако, принимая. - Давайте вина вам подогретого налью, - предлагает Саша, заводя Лермонтова в гостиную. Тот благодарит, послушно усаживаясь в кресло, но тут же спохватывается, быстрым шагом выходя обратно в прихожую, и возвращается уже с чемоданом, стеснительно объясняя: - Я вам, Александр Сергеевич, газет свежих привез, подумал… - И правильно подумали, голубчик, - радуется Саша, наливая в кружку подогретого вина с пряностями и добавляя в волшебное это варево ложку меда. - Очень правильно! С газетами здесь мрак полнейший. Как и с новостями, и с событиями, и вообще, дорогой мой, деревенская жизнь штука весьма утомительная. Не пробуйте, уверен, вам не понравится. С другой стороны, в деревне я вот так запросто могу вам вина с медом предложить, прямо в кружке. Очень согревает, пейте, Михаил Юрьевич, пейте. Мишенька - как прочно Саша его про себя окрестил - смущается, но отхлебывает, с первым же глотком прикрыв блаженно глаза и заулыбавшись. Саша и себе такой же напиток готовит, садясь невдалеке от гостя и благодушным кивком призывая того рассказывать всё, о чем только душа пожелает. Миша, раскрасневшись теперь уже от вина, а не от мороза, понемножку перестает смущаться, рассказывает сначала о себе, потом о новостях столичных, потом на расспросы сашины отвечает - разговор льется легко, весело, Саша напрочь забывает и о заснеженном пейзаже, и о тоске да скуке - делится идеями, как старыми, так и только возникшими, с удовольствием выслуживает чужие - то нахваливая, то указывая на недостатки. Так до позднего вечера засиживаются, отужинав и снова взявшись за беседу. У Саши в груди словно огонь полыхает, он себя заново родившимся чувствует, полным идей и энергии - хватает бумагу с пером, выводит строчку за строчкой, не сразу замечая, что юный его гость, наверняка утомившийся с дороги, так в кресле и задремал, пока Саша строчки свои витийствовал. Час поздний, дорога дальняя - ничего удивительного, да Саша и не удивляется, а умиляется, скорее, невольно любуясь своим гостем - лохматым, трогательным, совсем юным и подающим большие надежды. А на утро Мишенька, заспавшийся даже подольше Саши бормочет неразборчиво по-французски, мол, ещё пять минуточек, и я уже встаю, честное слово, а сам одновременно пытается в одеяло пуховое завернуться поглубже, и поластиться под сашину ладонь, когда тот по макушке его гладит, намереваясь лаской разбудить соню. - Ну же, давайте, друг мой, просыпайтесь. У нас в деревне подъем ранний, - смеется Александр, садясь на край кровати, щурясь от яркого утреннего солнца - не так уж и рано на самом деле. - Самое время завтраком вас кормить, а потом по околице на санях прокатимся - единственное достойное развлечение здесь. Ну же, Михаил Юрьевич, просыпайтесь! Настроение у Саши чудное, уж давно подобного не было. И несмотря на то, что над бумагой засиделся до поздней ночи, сейчас чувствует себя полным сил и желания время с гостем и новым своим другом проводить. Мишенька глаза открывает, щурится сонно, смотрит с восхищением и улыбается так прелестно неуверенно, что охота лицо это мальчишеское обнять ладонями да расцеловать в обе щеки. - Останетесь ведь на Рождество, Мишенька? - широко улыбается Саша, не заметив, сорвавшегося с языка обращения. А Лермонтов если и заметил, то виду не подал, только улыбкой в ответ расцвел, закивав. - Ну вот и отлично! - Саша на ноги вскакивает, пройдясь бодрым шагом по комнате. - Спускайтесь на завтрак, потом покатаемся, затем баньку велю истопить… Ух, красота! Миша, судя по улыбке и розовым щекам полностью, хоть и смущаясь изрядно, разделяет Сашин оптимистичный настрой. - А после можем к соседке помещице на ужин заглянуть, приглашает уж очень настойчиво. Дивная дама, хоть и простоватая, ну так и здесь не столица. Стихи свои почитаете. А? - А вы? - Мишенька улыбается застенчиво, придвинувшись ближе, когда Саша вновь на край кровати присаживается. - Вы почитаете? - А я вам на Рождество почитаю, - обещает Саша, протянув руку да погладив легко гладкую щеку. - Будет мой вам рождественский подарок, коли вы не против. - Это - самый лучший, - признается Миша, глянув из-под ресниц. - У меня для вас только ничего нет, Александр Сергеевич. - Глупости говорите, - в шутку сердится Саша, потрепав Мишеньку по взъерошенным волосам. - Вы есть. Это главное.