И молитву любви жаром сердца творя, Я тебе и опора, и преданный щит. Знай, я буду с тобой до костра и огня, Пока в пепел горячий мой прах не сгорит. Сергей Скальд.
Многие любили жаркие, знойные дни лета, но только не Волк. Когда небо походило на выбеленное полотно, а трава и листва становились белёсыми и утрачивали свою упругую весеннюю новизну, выпитые безжалостным солнцем, сероголовому казалось, что с неба за ним следит неусыпный глаз полуденного охотника. Хотелось спрятаться, сбежать, укрыться, свернуться клубком и тихонечко поскулить. Так тихо, очень тихо, чтобы никто-никто не слышал. Для себя. В Сером Доме у каждого кто-то был. Друг, собрат, единомышленник или нечто большее. У Лэри был Конь, у Шакала — Лорд, у Рыжего на той половине вторая ипостась его сущности — Рыжая, у Стервятника лимонная половинка его самого — Тень, а у Слепого был Сфинкс. А он был просто Волк. Бирюк. Одиночка, желающий обрести свою преданную стаю. Такую, чтобы один за всех и все за одного, и в горести и в радости, до костра и огня.* И на пути его стоял Слепой. Волк брёл вдоль стены Дома, стараясь не выходить из тени, в поисках такого места, где он бы мог побыть один на один со своими мыслями. Где-то за очередным углом ему попадается удивительно зелёный клочок земли, где можно укрыться от вездесущего домовского многоглазья. Волк ложится на землю, прячет седовласую голову под пыльный мягкий лист лопуха и плачет. Без всхлипов и надрыва, без истерик и печали, просто даёт едким слезам болезненной кислотой прожечь дорожки по щекам. Он не жилец. Он знает это так давно, что эта мысль есть неотъемлемая часть его сущности, как рука или глаза. Она не пугает его. Просто так вышло. Не повезло. Бывает. С некоторых пор спина болит меньше, но Волк не обольщается. Он знает, болезнь просто затаилась, чтобы, когда придёт время, нанести сокрушительный удар, возможно, последний. Как бы ему хотелось прыгнуть в Лес. Пробежаться мощными сильными лапами, ощущая подушечками влажный ил рек и студёную воду болот. Носиться в высокой траве, пугая нежных свистунов, перекусить пугливой мышкой, и чтобы голубые звёзды прятались и играли в его серебристой шкуре. Но Слепой закрыл ему путь. Смеясь, уводил тропу из-под ног одинокого волка. И Лес был послушен шестилапому. Слёзы кончились. Не так много их и было. Настоящие волки не плачут, они нагибают свою лобастую голову, поднимают шерсть на хребте и заслоняют широкой грудью свою стаю. Готовые биться за неё со всем миром. «Это моя стая! — рычит Волк, вгрызаясь в свой кулак. — Я — Вожак! И так будет!» «Никогда, — отвечает ему ветер бесцветным голосом Слепого, — не допущу». Слепой сидит за спиной спящего и нежно перебирает жёсткие волосы Волка, пропуская их между длинными суставчатыми пальцами. — Отступись, — шепчет Слепой, — покорись воле Дома. То не мой выбор, так вышло, — просит он, зная, что все его мольбы напрасны. Он наклоняется, чтобы прислониться бледной впалой скулой к шершавой щеке Волка и, невесомо целуя непокорного, звучит голосом в его сне: «Знай, я буду с тобой до костра и огня!» Когда Волк открывает глаза, солнце уже превратилось в мягкий багровый шар, не стремящийся испепелить всё на своём пути. Голова ноет и гудит, как всегда бывает, если спишь на закате. Но то чёрное отчаяние, которое с утра сосало душу, уже ушло, а значит, у него есть ещё шанс и есть время.Волки никогда не сдаются.
*клятва хирда своему конунгу, обещание быть с ним до конца, до погребального костра.