Замкнутый круг

      Детектив Карелла следил за подозреваемым просто безобразно долго. Карелла устал, Карелла хотел домой, к жене, а не торчать в каком-то задрипанном баре только потому, что подозреваемому приспичило здесь выпить. Потерять того из виду Карелла, впрочем, тоже не хотел — но именно это и сделал.       Чертыхнувшись, он заозирался по сторонам. Нет, ничего — да и попробуй заметь нужного человека в толпе в полутемном зале. Карелла уже собирался, признав поражение, вернуться в участок, но произошедшее в следующую секунду заставило его застыть на месте.       — Обшарить карманы этого парня — все равно что конфету у ребенка отнять, — голос за спиной. Странно знакомый, обманчиво-мягкий и вкрадчивый голос. — Так что его мобильник у меня. Уверен, там можно найти что-то полезное для расследования.       Карелла обернулся, и его рука сама собой потянулась к пистолету. Глухой стоял перед ним, держа руки в карманах светло-коричневых брюк, с неизменным белым наушником слухового аппарата, спокойный, безмятежный, словно он — не преступник, заслуживший уже не одно пожизненное, а Карелла — не полицейский, обязанный его поймать. Словно просто увидел в баре старого приятеля и подошел поговорить.       «В каком-то смысле мы и есть приятели, старые приятели…»       Карелла едва удержался от того, чтобы зажмуриться, отгоняя непрошенные воспоминания. «Может, если зажмуриться и потом открыть глаза — он испарится?..» — малодушно промелькнуло в мыслях.       — Какого черта тебе надо? — спросил он, не спеша доставать пистолет. Привлекать внимание почему-то не хотелось.       — Спокойно, детектив Карелла, спокойно, — Глухой вытащил из карманов руки и примирительно их приподнял. В правой был обернутый платком телефон. — Видишь? Я безоружен. И стрелять в меня не надо, это не слишком-то и приятно.       — О, поверь, я-то это хорошо знаю, — шрам, оставшийся после попытки Глухого его убить, все еще болел время от времени, и Карелле это совсем не нравилось. — Еще раз: какого черта тебе надо?       — Поговорить, — и Глухой улыбнулся. У него была открытая, дружелюбная и внушающая доверие улыбка. Совершенно не вязавшаяся с укоренившимся в головах детективов восемьдесят седьмого полицейского участка дьявольским образом. — Я пока не планирую в очередной раз портить вам жизнь ограблением или чем-то еще, так что просто поговорить.       — И о чем же?       — Ну, например, о том, что мы с тобой прокляты.       И все-таки Глухой удивительно хорошо разбирался в психологии людей.       Карелла едва заметно вздрогнул, услышав это слово. «Прокляты». Уж не о том ли Глухой, о чем сам Карелла думал в последнее время слишком часто? Чем не мог поделиться ни с кем, боясь сойти за сумасшедшего?       Он решил рискнуть. Арестовать Глухого можно и не сразу, тот ведь вряд ли станет пытаться убить Кареллу в людном месте вместо того, чтобы просто скрыться.       Карелла прекрасно знал, что арестовать Глухого так просто он ни за что не сможет.       И парой минут позже они сидели друг напротив друга за столом в дальнем углу. Глухой заказал себе виски и теперь сосредоточенно протирал украденный у подозреваемого телефон — чтобы не оставить даже намека на свои отпечатки. Карелла не заказал себе ничего и теперь старался хотя бы запомнить закадычного врага в лицо получше — в последний раз, в конце концов, они встречались очень давно.       — И как я, по-твоему, объясню, откуда у меня этот мобильник? — наконец не выдержал он. — «О, преступник, которого мы уже черт знает сколько не можем поймать, украл телефон у подозреваемого и отдал мне в обмен на небольшую беседу»?       — Ну же, Карелла, — Глухой поморщился. — Ты ведь не такой тупой, каким иногда мне кажешься, неужели и тут нужны подсказки? Придумаешь что-нибудь.       Принесли его виски, и Глухой, держа телефон сквозь платок двумя пальцами, придирчиво осмотрел его и только после этого придвинул к Карелле. «Скажу, что подозреваемый его потерял, — решил тот. — Внимательнее следить за вещами надо». И не давать украсть их всяким преступным гениям. Глухой отпил из стакана, вздохнул и поднял взгляд.       — А теперь к делу. Ничего странного не замечал? С течением времени?       — Если бы не замечал — не сидел бы тут с тобой и не повелся бы на твою болтовню про проклятия, — резонно заметил Карелла.       — Определенно не такой тупой, каким кажешься… — негромко повторил Глухой.       Он сидел немного боком, повернувшись к Карелле левой стороной. Левым ухом, понял Карелла, тем, в котором не было наушника слухового аппарата. Глухой чуть наклонил голову, темно-голубые глаза застыли на одной точке, глядя словно сквозь собеседника — как будто стеклянные. От этого взгляда становилось слегка не по себе.       Когда он заговорил, не по себе стало еще больше.       — Ты помнишь, в каком году нам впервые довелось пересечься?       — Когда ты ранил меня из дробовика и чуть не забил прикладом? — поинтересовался Карелла, чуть сощурившись.       — В тысяча девятьсот шестидесятом году, — Глухой сам ответил на свой же вопрос, проигнорировав нападку. — В апреле. Почти восемь лет спустя, в марте, ты отплатил мне пулей в плечо. Шрам до сих пор на месте.       Карелла пожал плечами.       — Мой — тоже.       — И сколько тебе тогда было?       — Что-то около сорока. — И, догадываясь, куда тот ведет, Карелла чуть помедлил и спросил: — Тебе?       Ответ не заставил себя ждать — и, похоже, Глухой ждал именно этого вопроса. Как будто специально направлял беседу в нужное ему русло, подумал Карелла и чуть поежился: неприятно, когда тобой манипулируют, и особенно неприятно, когда это делает кто-то вроде Глухого.       — Примерно столько же. Это было пятьдесят восемь лет назад, если говорить о первой встрече, и пятьдесят лет назад, если говорить о второй, — он выдержал паузу и отпил из стакана. Потом отчеканил: — Полвека. С тех пор прошло полвека. Мы сейчас должны быть глубокими стариками, детектив Карелла. Но ты не особенно-то и изменился с тех пор, как я стрелял в тебя. Да и у меня едва ли прибавилось седых волос.       Карелла пригляделся к Глухому получше, пытаясь рассмотреть седину. Не смог и решил, что это потому, что волосы светлые. Морщины в уголках глаз были едва различимы в полумраке. За пятьдесят лет во внешности этого человека произошло чертовски мало изменений.       — И знаешь, что это значит? — продолжил Глухой.       — Что мы, как ты выразился, прокляты.       — Именно, — ответил Глухой со странной смесью торжества и раздражения. — Наверное, еще и связаны друг с другом, — и замолчал.       Карелла тоже молчал. Возможно, потому, что слышать о каких-то проклятиях от Глухого, от просчитывающего до мельчайших деталей каждый шаг Глухого, от, черт его подери, до мозга костей материалистичного в представлении Кареллы Глухого, было, мягко говоря, странно. Сидеть напротив давнего врага в паршивом баре и вместо ареста разговаривать с ним о проклятиях было еще страннее. И все же… Что-то в словах Глухого его задело. Возможно, само это слово. «Проклятие». Не странность, не дар, не особенность. Проклятие, и Карелла понимал, почему это название самое подходящее.       — А знаешь, что самое поганое в этом «проклятии»? — неожиданно для самого себя спросил он и понял, что зря поднял эту тему.       — Знаю, — Глухой пожал плечами с таким видом, будто все мысли Кареллы лежали перед ним, написанные черным по белому, и он мог читать их так же просто, как раскрытую книгу. — Твои дети. Они растут — очень медленно, ведь сейчас они должны были быть уже взрослыми людьми с, возможно, собственными детьми, а они всего лишь подростки. Но все же они растут, а ты не стареешь.       — Так себе перспектива — пережить своих детей. Да и вообще пережить тех, кого любишь.       — Какое счастье, что мне это не грозит, — Глухой снова улыбнулся — безмятежно и весело.       — Ты как всегда сама доброжелательность.       Глухой пожал плечами. Отпил свой виски и продолжил:       — Кто знает. Может, на них это тоже распространяется. Может, они, как и мы, застрянут на одной точке, — он не утешал Кареллу, не пытался подбодрить — и было бы странно, если бы пытался. Просто рассуждал вслух. Продумывал возможные вероятности. Человек-компьютер, чтоб его. — И всем будет казаться, что все в порядке. Что так и должно быть. Ничего неправильного.       Кареллу кольнуло догадкой. Почему эта долгая и явно не собирающаяся заканчиваться жизнь — проклятие и для Глухого? Если ему некого терять? Некого, кроме… себя. Того гениального, до тошноты, до дрожи гениального и хитроумного себя, каким он представился им в далеком шестидесятом. Если Карелле было тяжело привыкать к переменам в мире — значит ли это, что тяжело и Глухому? Что он боится лишиться главного своего оружия — выдающегося, почти нечеловеческого интеллекта? Что однажды его знаний и способностей окажется недостаточно?       — Пожалуйста, или перестань таращиться на меня так, будто тебе открылась тайна всего сущего, или выкладывай, что у тебя на уме. Лучше — все сразу.       — Обойдешься, — отозвался Карелла. — Я просто задумался.       Глухой хмыкнул и сделал вид, что поверил.       — Скажи, кто-то еще заметил? Кто-то из детективов?       — Если и заметил, то я об этом не знаю. Я не говорил ни с кем об этом, когда сам понял. Выглядел бы психом.       — Ни с кем, кроме меня.       — Ты это начал.       — Верно, я. И теперь сам выгляжу психом в своих же глазах.       Карелла не удержался от смешка. Глухой тоже рассмеялся — искренним веселым смехом, так же, как и улыбка, совершенно не подходящим ему, этому дьяволу восемьдесят седьмого участка. Задумчиво посмотрел куда-то в сторону, перебирая пальцами по столу. Потом снова перевел взгляд на Кареллу.       — Дата рождения в моих документах прежняя, но никто не обращает внимания. Люди смотрят на это число, например, при проверке документов в аэропорту, и не видят никакого диссонанса. Не видят, что, согласно этой дате, я должен быть глубоким стариком, но я не старик. Я не выгляжу старым, не чувствую себя старым, по-прежнему могу пробежать марафон, по-прежнему нравлюсь женщинам, по-прежнему сплю с ними. И только эта дата говорит мне, сколько лет мне на самом деле.       — И больше никто не замечает… — протянул Карелла. — Когда ты сам понял?       Глухой нахмурился. Закинул ногу на ногу. Поправил наушник своего аппарата. «А он старомоден, — вдруг подумал Карелла. — Или сентиментален. Или все сразу — скрытые ведь давно уже в ходу». Хотя слуховой аппарат все еще может быть фальшивкой, а какой смысл в особой примете, если ее не видно?       — Я однажды познакомился с девушкой, — наконец заговорил Глухой. — Ей тогда едва исполнилось двадцать. Мы провели вместе несколько ночей, потом разошлись, и семнадцать лет спустя я встретил ее снова. У меня, знаешь ли, всегда была хорошая память, так что я ее узнал, хотя годы на ней очень даже сказались.       — На ней сказались, а на тебе — нет.       — Верно. В тот день я подошел к зеркалу и долго стоял перед ним, пытаясь понять, что происходит. Потом нашел одну свою старую фотографию, еще черно-белую, и сравнил с отражением. Я не меняюсь. Конечно, могу сделать другую стрижку, сменить гардероб или что-то в этом роде, но в целом — я не меняюсь. И ты тоже. И Майер, и Клинг, и Хоуз, даже этот ваш Дженеро, все вы — я специально понаблюдал. Вы те же. Мы все — те же.       — Почему-то когда об этом говорят вслух, еще и говоришь ты, получается жутко.       — Спасибо, — и опять Глухой улыбнулся. — Обожаю пугать людей.       Карелла хмыкнул. И поймал себя на мысли, что иметь дело с Глухим, когда тот не говорит загадками и не делает все, чтобы выставить тебя дураком, гораздо легче. Даже почти приятно. И немного странно. Словно у Глухого не было полумер в общении — или рисовать картину происходящего блеклыми и размытыми мазками, виртуозно путать собеседника и оставлять лишь смутные намеки на смысл сказанного, или выкладывать все прямо, даже если звучит это как бред сумасшедшего.       — И как долго ты за нами следил, чтобы в этом убедиться?       — Достаточно. Не постоянно, конечно, — у меня и свои дела есть, но достаточно.       — «Свои дела» — это ограбления проворачивать?       — Это хобби.       — Лучше бы марки собирал.       Карелла заметил, что Глухой переставал сверлить его взглядом, когда он начинал говорить. Тогда тот смотрел чуть ниже, хорошо знакомая Карелле привычка — Тедди делала так же, читая по губам. Глухой боялся упустить что-то из речи в окружавшем их шуме? Или просто хорошо играл свою роль?       — Я задаюсь вопросом, что было бы, попытайся я сейчас тебя застрелить. Моя рука дрогнула бы в последний момент, и ты отделался бы очередным ранением? Или все-таки можно прервать замкнутый круг таким способом?       Безоружен он, как же.       — Или если бы попытался пустить себе пулю в лоб… — пробормотал Карелла, ради эксперимента прикрыв рот рукой.       — Прости, что ты сказал?       — Так ты и правда плохо слышишь? — спросил Карелла вместо того, чтобы повторить погромче.       — А я в таком случае тоже проигнорирую твой вопрос, — Глухой ехидно ухмыльнулся, в его глазах в эту секунду сверкнули озорные огоньки, а голос зазвучал совсем так же, как много лет назад звучал из трубки телефона, давая подсказки к разгадке плана — иронично, весело, словно все было забавной игрой. Для него, впрочем, все действительно было игрой. Но ухмылка быстро поблекла, и огонь в глазах погас. Тогда было игрой. — Ты помнишь последний раз?       — Последний раз, когда мы тебя не поймали?       — Его. Мне выстрелили в спину. Дважды. По задумке я должен был истечь кровью и умереть там.       — Но ты ушел. Позвонил нам, сдал сообщницу, сделавшую это с тобой, отказался от «Скорой», — Карелла перечислял почти с восхищением, — и ушел до того, как мы смогли найти тебя. Записка, кстати, была милая.       — Рад, что ты оценил. Выполняю обещание, как видишь. — Глухой отпил еще виски и отвел взгляд. — Я не хотел умирать. Умирать вот так глупо уж точно. Сам не знаю, как я это сделал. Не знаю, как я вообще выжил, но выжил, хотя и испытал все прелести потери крови и заживления ранений в полной мере. Из меня вытащили пули, наложили швы, и вот он я — живой, здоровый, почти как новый, разве что с парой свежих шрамов. А сколько раз ты видел такое?       Карелла пожал плечами.       — Это может быть и просто счастливым совпадением.       — Может быть, — охотно согласился Глухой. — Вероятность всегда есть, а здесь она к тому же довольно высокая. Все-таки историй о чудом выживших больше, чем о неспособных умереть.       — А может быть и ответом на твой вопрос. Ну, что было бы, реши ты сейчас застрелить меня.       — Шрамы, Карелла…       — Что?       — Это было четырнадцать лет назад. От тех двух выстрелов остались шрамы. Как и от твоего выстрела на Калвер-авеню в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом. Но остальные пропали. И эти два недавно тоже. Я сам не понял, когда именно, но их больше нет. Всех, кроме того, что от твоего револьвера.       Карелла вздрогнул. Ненадолго задумался, вспоминая. Все те разы, когда ему доставалось, когда он оказывался в больнице, когда страдал от боли. И выбрал самый, на его взгляд, подходящий.       — В шестьдесят восьмом, незадолго до того, как я в тебя стрелял, меня облили бензином и подожгли. Я обжег руки, проторчал какое-то время в больнице, какое-то время ходил в повязках. Достаточно серьезные были ожоги, и следы от них тогда остались заметные. Может, ты и сам успел увидеть в том ателье перед тем, как сбежал.       Взгляд Глухого тут же метнулся к его кистям. Карелла поднял руки и повернул тыльной стороной ладоней. Шрамов на них не было.       Глухой молчал. Они сидели друг напротив друга, обреченные враждовать вот уже полвека, полицейский и преступник, день и ночь, противоположные даже внешне — в молчаливом взаимопонимании, в тоскливом единодушии. Мир менялся, мчался вперед так стремительно, что Карелла едва поспевал за ним, случайные знакомые старели и умирали, срубались деревья, сносились дома, строились новые… Появлялись новые способы расследовать преступления и новые способы их совершать. Но восемьдесят седьмой полицейский участок был прежним. Глухой напротив был прежним — застрявший, как и Карелла, в своих «что-то около сорока». У Кареллы внезапно заныл шрам от выстрела из дробовика, и он заметил, что Глухой, едва поморщившись, потер плечо, то, в которое угодила его пуля.       Когда все это началось? В шестидесятом, когда Глухой выстрелил в него? В шестьдесят восьмом, когда в ателье на Калвер-авеню что-то словно отвело руку Кареллы, метившего в голову, в сторону? Не закрепили ли они контракт собственной кровью? Не обречены ли они на это противостояние навечно? Или все-таки… Все-таки убить одного может лишь другой и никто больше? Разорвать эту связь, чтобы все наконец пошло своим чередом?       Не хотелось, чтобы та же мысль снова пришла в голову Глухому. Не хотелось, чтобы он и правда попытался это проверить. И почему-то — почему-то?.. — совершенно не хотелось проверять самому.       — Замкнутый круг, — вздохнул Карелла.       — Замкнутый круг, — повторил Глухой. — Твое здоровье, — и допил свой виски.       Карелла не стал мешать ему уйти.