***
Мать трет их, трет до жжения, до боли, удерживая дочь за руку, приподнимая над тазом с уже прохладной водой. — Не дергайся! Стой. Смирно. Реджина стоит, прогибаясь в пояснице. Она знает, что это не смывается, но не понимает, что это значит. — Что это значит? — Ничего. Тебе уготована иная судьба. Но Реджина знает, что там прописаны слова: «еще нет». Будто наскоро нацарапаны остатком сгоревшей лучины по известковой поверхности. Еще нет Что это значит? — У каждого в жизни есть своя половинка, — шепчет Реджине нянька на ночь, убаюкивая, укрывая одеялом, поглаживая по спине. — Ты подрастешь, и у тебя обязательно все сложится. Все изменится, все получится. Кора меняет нянек и помощниц по хозяйству год от года. Ничего не меняется у Реджины. Мать все еще оттирает то, чего нельзя удалить. Реджина прячет эти слова за жакетом, седлает коня, выпрямляет спину, и гонит в лес, где в глуши можно утопить любые печальные мысли. — Нам суждено быть вместе, — заявляет ей парень-сын конюха, который вечно вьется за ней хвостом. Реджина ухмыляется: так хочется ей стереть его дерзкую улыбку. — Ты обманываешься! — прогоняет она его смеющегося, отпихивая руками его объятия. Но он, наглея еще больше, приподнимает рубаху, где прямо посреди груди выпирает ее имя, красивыми ровными буквами. Вот, как это должно быть! — застывает она. — У меня нет твоего имени, — первому раскрывает она ему страшную тайну. Еще нет — Разве это важно? — не сдается он. — Я люблю тебя, вот что важно, — сжимает он ее ладонь, притягивая к своей голой груди. Там ее имя. Тут будет пробита насквозь грудина, когда Кора еще раз укажет дочери, что у нее — особенная судьба. И с ней лучше не спорить. У тебя своя судьба, Реджина. А все остальное — слабости. Еще нет. Не с тем, и не с этим. А вот с этим, что годится в отцы. Назначена свадьба. Предпраздничная суета для Реджины — тюрьма. Как и корсет, сидящий туго, сжимающий внутренности, пряча те слова. Мать никому не позволяет их видеть. — Улыбайся, Реджина, — шепчет Кора, чтобы рядом стоящая Белоснежка, названная дочь Реджины, не услышала всей правды. — Тебя ждет трон. Корона и вся королевская казна, власть и сила. — Улыбайся, — стягивает Кора туже корсет, и Реджина даже рада, потому что внутри нее все рассыпается, словно мать и до ее сердца добралась. «Я сброшусь» — решает она ночью, когда слез уже не остается. Сброситься. Единственный выход из комнаты — через балкон. Но и тут ее ждет неудача. Зеленая фея ловит ее случайно. — Это не случайно, — переливается звонким смехом ее тоненький голосок, — не бывает таких случайностей. У судьбы разные дороги, но все они ведут к тому, что тебя ждет в конце. Каждому дается второй шанс. И тебе — тоже, Реджина. Реджина делится тайной и с ней. Разгадай загадку, фея. Я ненормальная, со мной что-то не так. Фея вытряхивает мешочек, рассыпаются лепестки-карты. Она смотрит в будущее, потому что фраза «еще нет» значит только одно — «что-то будет». Но чем дальше она заглядывает, тем реже раздается ее смех. Она хватает перо и строчит на пергаменте, словно заведенная, будто вовсе не своей рукой выводит слова, множит их на бумаге и множит. — Не может быть, такого не может быть, — шепчут губы, немеет рот вконец и следом все колокольчики разбиваются в крике. Фея мнет пергамент, пытаясь скрыть то, что сводит ее с ума. И смеется она теперь как ополоумевшая ведьма, вгоняя Реджину в ужас. — Что там? — вцепляется Реджина в ее руки, отбирая разорванное. — Где мой второй шанс? На пергаменте множество слов, множество ничего не говорящих имен. Все они бессмысленны, как и пустота в глазах феи. Нет разгадки на ее аномалию. Нет ответов. Реджина идет под венец, и только корсет не дает ей сломиться. Под ним вызреют другие слова, но она не ведает, сколько ей надо пройти дорог, чтобы достучаться до правды. Обручем кольцо не на палец, на грудь: не вздохнуть свободно. Меняются платья с каждым приемом, тускнеет взгляд Реджины, крепнет месть в груди, каменеет сердце. Реджина постигает азы магии, пуская злобу, что оплетает камень в груди. Расцветает ненависть черными магнолиями, заполняя пустоту, сочится ядом. Вот теперь она верит, что ее ждет другая судьба. Она сама выберет, какая. Темный маг правит ее рукой, направляет взгляд, множит ее силу, раскрывая слабости других. — Бить надо в слабое место, чтобы наповал. Вырывать сердце, если близко. Бить в спину, если бежит. Он трогает ее легко, демонстрируя, проводит ладонью по спине, останавливаясь на пояснице, и Реджине хочется спросить, отчего у нее прописано то, что не встретить ни у одного человека. Но они же не за этим встретились в лесной чаще. — У всех свои слабости, — отдаются слова матери в его голосе, и Реджина вспоминает, зачем они в этом лесу учатся вырывать то, что пока еще бьется. — Ты знаешь сама, чего ты хочешь. Великие дела ждут тебя: проклятье невиданной силы, только тебе оно подвластно. Запрягают лошадей, готовят карету. Королева Реджина мчит к замку, что скоро скроется из виду. Вот она — ее награда. И все, что было — канет в прошлое, не откликнется, не вспомнится. Все ничтожно, когда в твоих руках застывает время. Смеется Королева, будто теперь она — ошалевшая от счастья ведьма. Только одно омрачает ее триумф — скребет спину, будто сотня воронов клюет, царапает, вырывает саму правду из ее тела. Будто сошлись все дороги над крестцом и ломят ее, придавливая к земле. Она рвет платье на себе, чтобы высвободить наружу назревшие слова. Дитя твоих врагов Как смеете вы?! Как вы смеете смеяться, когда я так близка? Что это значит? Что все это значит? Вопрошает Злая Королева у самого неба, раздираемого взрывами магии, расходящегося в треске на рваные куски. Королева врывается в чужие покои, мечется в поисках. Где ребенок? Где дитя? Плачет Белоснежка и смеется, обнимая полумертвого принца, указывает на Реджину окровавленной рукой, пытаясь дотянуться. — Ненавижу тебя, ненавижу! — плачет Белоснежка. — Реджина! Почему? Как такое возможно? Королева в драном платье мечется, пока время еще не застыло навсегда. Все исчезает в урагане, мельтешат слова перед глазами, когда проклятье уносит и ее.***
Мадам мэр считает, что все это — отголоски проклятья, побочные эффекты. Разве важны законы сгинувшего мира здесь, в настоящей реальности? Здесь, когда власть трактуется иначе, но все же остается властью. Существующий порядок укладывает мысли в новом потоке. Только утром, выйдя из душа, она оборачивается, чтобы проверить, что все так, как надо — пусто. Да, пусто. Так всегда должно было быть. Иногда в страхе она просыпается, проверяя спину. Ей кажется, что нечто опять царапается, как одинокий зверь в клетке. Какой и она когда-то была. Пусто. Голо. Одиноко. Ничего. — Заведите ребенка, — итожит встречу психолог, и Реджина слышит глупое чириканье сверчка. Она здесь не за этим. Ее гложет тоска, она не за проблемами к нему пришла, а за решением. — И полюбите его, мадам мэр. Но Реджина никого не любит. В сказки она эти тоже не верит. Но что-то тянет ее в склеп, где в ворохе прошлого кроются старые разгадки. Клочок пергамента с оборванными краями все еще отдается в ней звенящими разбитыми колокольчиками. Множество имен, ничего не значащих. Она замирает, как вкопанная, когда глаза находят там страшное «дитя твоих врагов». Охотник Чужак Шериф Вор Заключенный Беспризорник Мать твоего сына Спаситель Сирота Дитя твоих врагов Только часть слов имеет хоть какой-то смысл. У нее уже был охотник, верный и смиренный. Он приходит к ней каждую ночь, и здесь у него свое имя. Остальное — бред. Она сминает пергамент вновь и возвращается в свои покои. Там ее ждет шериф, его сердце она крепко держит в своей руке. Но когда губы их соприкасаются, оно не бьется сильнее, как и ее собственное. Кошмары снятся реже. Только шериф досаждает ей храпом, и она гонит его к утру, но к вечеру он вновь будет у ее порога. Колесо времени перемалывает бесконечные дни, и она вновь чует, как сжимается кольцо на груди. Какая разница, в какой темнице сидеть? С балкона прыгать больше не хочется, а Сверчок все об одном. Сны смотреть некогда, ночи разбиваются плачем ребенка. У мэра маленький сын, три недели от роду. Он плачет так, будто знает что-то очень страшное, но никому еще сказать не может. Реджина ищет для них спокойствия, поднимает на уши всех докторов, запрашивает бумаги. Это же ненормально столько плакать! Кто родители? Глаза пробегаются по досье, и Реджина получает сразу все ответы. Беспризорница, сидевшая за кражу, родила сына, что плачет в ее колыбели. Этот плач, как издевательство, как лишний тык пальцем именно туда, в больное место. Осознание разламывает реальность надвое, когда до нее доходит, что от судьбы не убежишь. Все забыть, забыть все и ничего будто бы и не было! Реджина смешивает зелья, торопится, пьет залпом, чуть не захлебываясь. Ничего этого не было. Как дурной сон. Плачет ребенок в колыбели, и она достает его, прижимая, укачивая. Все будет хорошо, мой милый. Все сложится, все изменится.***
Сегодня Реджина разбита горем. Шериф успокаивает, но больше мешает. Ему не понять. Ей самой не понять, отчего так тягостно. Ломит кости, простреливает спину. Ей бы к врачам, у нее странная кожная аномалия, словно аллергия, но что-то другое. Проступают слова, будто старая татуировка, но Реджина в жизни бы на такое не пошла. Но все это стало неважно, когда после обеда сын не вернулся со школы. Генри бежит к ней, но ей всего лишь кажется. Он пробегает мимо, кидая ей слова, что сбивают с ног. — Я нашел свою настоящую маму! Перед ней женщина, переступающая с ноги на ногу. Так же растеряна, как и она. — Вы — биологическая мать Генри, — утверждает Реджина больше, чем спрашивает, повторяя слова, что с трудом разглядела сегодня утром в зеркале. Мать твоего ребенка — Свон. Эмма Свон. Это имя падает камнем-самоцветом, разбиваясь осколками на множества слогов, на сотни дорог и миров. От этого становится так оглушительно громко, что Реджина не слышит собственных слов, не видит, куда ступает. Приходит в себя только тогда, когда разливает им сидр в стаканы. Нет ни шерифа, ни сына, ни Сторибрука. Эмма. Эта женщина не сводит с нее взгляда. Реджина тонет в ее серых глазах, будто падает в само небо. Прямо с балкона, когда выход только один, но вверх. Ей вспоминается фея-ведунья, ее тревожный смех, трясущиеся руки, записывающие множество имен. Она чует только одно — страх необратимости. Что-то сильнее ее самой, величественнее самого страшного проклятья. Убрать Эмму Свон со своего пути — вот чего она желает. Уходи! Убирайся! Прочь из дома, из города, из жизни, из моей головы. — Мисс Свон? — переспрашивает Голд, будто Реджина только что не выплюнула это паршивое имя в его наглое лицо. — Мать твоего ребенка, — раздается его противный смешок, и Реджину корежит от этой правды. — А больше не знаю ничего, дорогуша, — мелькает осознанность где-то в глубине его пустого взгляда. Будто на самом деле он все знает. Будто он всегда все знал. Эмма Свон никуда не убирается, даже и не думает. Ничего ее не страшит, а только подстегивает. — При всем моем уважении, мадам Мэр, тот факт, что вы угрожали мне дважды за последние двенадцать часов, только увеличивает мое желание остаться, — ухмыляется она, кивая головой для убедительности. Реджина сокращает расстояние до сантиметров, дивясь тому, что мисс Свон и шага не ступает назад. Эта мисс Свон и понятия не имеет, на что Реджина способна. Но Эмма не принимает ни намеков, ни явных угроз. Да и сама действует прямо, рубит с плеча. — Какого черта вы себе позволяете? — несется к ней Реджина. Каблуки вдавливаются в газон, утопая в мягкой земле, но ничего ее не сдерживает. Она мчит стремглав к мисс Свон, еле сдерживаясь, чтобы не вцепиться в нее тут же. Спиленная ветка зияет свежим срубом, сочится запах древесины. Яблоки рассыпаны под их ногами. Эмма отпихивает то, что поближе. — Яблочки собираю, — улыбается она насмешливо, и Реджину трясет от такой невиданной наглости, от ее хамской ухмылки. Все закипает в ней, словно сильнейшее ведьминское варево, вот-вот готовое перелиться через край котла. Сейчас она вцепится в нее, сейчас она покажет этой мисс Свон, где ее место! Но Эмма делает шаг навстречу, меняя улыбку на оскал. — Ты и понятия не имеешь, на что я способна. Реджина сдерживает себя и сейчас, но через секунду, глядя на удаляющуюся, жалеет, что не вцепилась в нее, в эти дурацкие локоны, в эту белую майку, не сорвала ее прямо тут же. Реджину гложет мысль, не дает ей покоя. Угомонись. Это байки из прошлой жизни. Но ведь у мисс Свон наверняка есть татуировки, как у бывшей заключенной? Эта мысль тоже не дает ей покоя. Реджина с силой толкает Грэма на постель, чтобы уверить себя — она сделала правильный выбор. Вот ее шериф, ее охотник. Мисс Свон вскоре уберется восвояси. А если нет, то Реджина ей в этом поможет. Телефонный звонок начинается с сообщения автоответчика: «на связи Эмма Свон, охотница за головами. Сейчас я не могу ответить, поэтому…» Поэтому Реджина перезвонит! Она кидает трубку тут же. Тоже мне, охотница нашлась. Спину покалывает, и Реджина молит неизвестного кого, чтобы это была этикетка на юбке. Но ощущение знакомое до боли. Щиплется, кусается, зовет ее. Реджина приподнимает блузку и тут же опускает ее, сжимая губы, чтобы не сорвался крик. Охотница Дерзкими прыгающими буквами. Эмма приезжает договориться сама. Но перемирия не видать. Будет война. Злая Королева все еще не навоевалась. Мало крови. Мало власти. Всех под топор, лишь бы разрешить эту проблему. Эту загадку Реджина больше решать не хочет. Это издевка! Над ней потешаются! Она вновь бежит к Голду, но что толку от Темного мага без памяти? Надо было раньше выведать, разузнать правду. Грэм молчалив сильнее обычного. Реджина держит его сердце, чует, что предал. — Что случилось? — требует она. — Тебе совсем не понравится, — прячет он глаза. Эмма Свон пускает корни, множит имена, будит людей и будоражит их умы. И Реджина — первая на очереди. — Как ты посмел? — трясет она шерифа, и Грэм прячет взгляд. — Заместитель шерифа?! Без моего ведома?! Она приближается к нему и чувствует чужой запах, целует его, и на языке проступает вкус той женщины, что снится ей в кошмарах. Предатель, — рвет она его рубашку. Предатель! — и не может оторваться от его губ. Предательница ты сама себе. Пощечина прилетает по лицу шерифа. Реджина не сдерживает порыва, лишая предателя всякого оправдания. Грэм в отпуске с последующим увольнением. Эмма Свон пока еще не шериф, всего лишь заместитель, да еще и дебаты: там мисс Свон и проходного минимума не наберет. Реджина выслушивает пламенные речи Сидни, мотивируя его одним только взглядом. Этой мисс Свон-всего-лишь-заместительнице не светит, ничего не светит. В Сторибруке теперь новый шериф. Реджина находит Эмму в баре с выпивкой и своим ребенком, кладет перед ней жетон, чуть не вдавливая в стол. — Поздравляю вас, шериф Свон, — сжимает она челюсти. Эмма удивленно отставляет стакан с недопитым неизвестно чем. — Спасибо за поздравление, мадам мэр. Мадам мэр тягостно выдыхает и возвращается с сыном домой. Устало сбрасывает одежду в ванной комнате. На спине, чуть ниже, ближе к ягодицам новая надпись. Одно слово. Шериф Вдавленными буквами, будто на жетоне. Реджина не спит, мается. Перед ней Эмма, стоит только закрыть глаза. Она смеется: от судьбы не убежишь. Мучает ее в кошмарах. Врывается в дом, выволакивает Реджину на улицу, прямо к дереву, разворачивает к нему лицом и спускает брюки. Видит ее самую страшную тайну. Реджина просыпается, вскакивая. Кожа горит, поясница ноет. Там вырисовывается новое имя. Спасительница Спасительница не ведется на ее запретный плод, не вкушает горечи ее ненависти. Не гибнет от ее руки. Вместе они оплакивают сына. Реджина кусает локти, кусает саму себя, желает добраться и до спины, снять зубами слой кожи, где меняются имена. Реджина принимает ненависть Спасительницы как данное, как заслуженное. Вжимается в стенку в соседней палате под ее тяжестью. — Ты ненормальная! Просто ненормальная, — выталкивает Эмма гневные речи в ее лицо, сильнее придавливая, и Реджина не знает, как донести до нее, что полностью с ней согласна. У Реджины Миллс редкостная аномалия. Все не как у всех. Реджина никого не любит, и ее никто не полюбит, потому что такие заслуживают только презрения и ненависти. Злая Королева, ведьма с черным сердцем плачет над сыном, склоняясь. Поясницу рвет на части, как и саму ее. — Спаси его, Эмма! — бросается она к Спасительнице. — Спаси нашего сына.***
Реджина уже давно никакая не Злая Королева, скоро будет именована Доброй. Глупости такие, но Белоснежка видит это только так. Добрая Королева — как признак изменения. Реджина уже размышляла на этот счет. Пусть. Если им всем так важно, то пусть. Белоснежка маячит за ее спиной, меняя на ней уже третью прическу, примеряя корону на каждую. Реджина терпеливо высиживает, коротая время за подписыванием приглашений. Список гостей все не кончается, имена ровным строем спускаются по пергаменту. Хоть бы одно из ее имен увидеть здесь. Дитя твоих врагов, Беспризорница, Вор, Охотница, Шериф, Спасительница. Сирота.***
Неделя впустую. Остров глумится над ними, подкидывая очередную проблему. Только зря теряют время, ведутся на Пэновы загадки. С Пэном лучше не играть — заведомо в пролете. В теле мальчишки кроется дьявол, жаждет новой жизни, таится за каждым кустом. Спасительница мрачнеет, хмуря лоб, вглядываясь в карту. — Расколдовать ее, да и дело с концом! — теряет Реджина терпение. Сколько уже можно? Сколько?! Там их сын черт знает где, черт знает что с самим чертом! Волшебная карта дана только Эмме, засаленный пожелтевший пергамент пуст. Реджина смотрит на него и понимает, почему так сильно хочет его сжечь. Белоснежка кружится над нею коршуном, оберегает дочь, и Реджина цыкает в ее сторону, отгоняя. Дитя ее врагов сидит над картой третьи сутки, не смыкает глаз. В них — тоска никому непонятная. Надо назваться верным именем — это ключ. Реджина перебирает в уме все, что было у нее на спине до этого, но ничего подходящего в голову не идет. — Давай, Эмма, скажи! — упрашивают ее родители. — Не стесняйся слова на букву «с». — Какого еще слова на букву «с»? — вторит им Пират. — Спасительница, — недовольно выдыхает Реджина, ловя на себе быстрый взгляд Эммы. Они уже пробовали. Не работает оно, не слушается карта. Все томятся в ожидании. Полнится ночь влагой моря, запахами ночных цветов. В этот час все замирает, как и они. И Реджина почти слышит, как новые линии вспарывают кожу, ложатся глубокими шрамами в слово. Она тянется рукой к спине, проводит пальцами, считывая первую букву «с». Реджина стоит у дерева долго: дожидается, пока все не разойдутся по спальным местам. — Эмма, ты должна сказать свое другое имя, — опускается Реджина рядом, не зная, как суметь произнести это вслух. Спасительница поднимает на нее сонные глаза, и тоска рушится на Реджину, словно море покинуло берега и хлынуло на них цунами. Потому что в этот миг они делят это слово на двоих. Сирота Эмма плачет над горем, что случилось по вине Реджины, и тянется к ней, и отталкивает. Снова злые слова, не от гнева, от обиды. — Уходи, — выплакивает она устало. — Уходи, от тебя только больно. Реджина таится за деревом. Слышит, как плачет Эмма, дитя ее врагов, беспризорница. — Сирота, — шепчет Эмма, и слезы проявляют края острова на карте. — Я — сирота. Вскрываются метки на карте, как и старые раны. Реджина все слышит. Поясница полыхает. сирота Маленькие, жмущиеся друг к другу буковки.***
— Научи, — просит Эмма, протягивая к ней руку открытой ладонью. — Научи, — просит она так легко и просто, будто это занятия по завязыванию морских узлов. — Как управлять силой? Ты же знаешь, во мне точно такая же, как и в тебе. Научи, — обращается она за помощью, — как отстоять себя, как разгромить обидчика. Лишить его опоры, свалить с ног, поставить перед собой на колени. Найти его самое слабое место. — Научишь? На острове нет ни склепа, ни учебников, даже у магии здесь иной привкус. Но Реджина принимает очередной вызов Эммы, и правит ее рукой, указывает цель. Только словами, ей страшно и прикоснуться. Начинают с азов, балуются с огоньком, но он полыхает костром в конце, и Реджина понимает, что тоже скоро погорит. Мэри Маргарет снова ступает шаг в шаг, бережет ребенка, которого уже потеряла когда-то. Ей не по нраву такая Реджина — бывшая Злая Королева. Ей не по нраву, что ее дочь связалась с «такой». Что еще за магия? У них так не принято. Такое до добра точно не доведет, Белоснежка-то знает. Реджина несется прочь в ночь, оставляя тлеющие угли на кострище. Ей надо пространство, еще больше. Туда, где нет Эммы. Рядом с ней мало и времени, и места, рядом с ней все становится четко, как ясный день, которого они не видят уже какую неделю. Она петляет по острову, теряется в густоте джунглей, но в голове все четче прорисовывается то, от чего она бежит. Эмма. Эмма. Эм-ма, — бьет в висок на ускорении. Убежать. Отвлечься. Спасти сына. Покинуть остров и все эти мысли оставить здесь. Белые локоны мелькают сквозь широкие резные листья, и Реджина не верит своим глазам. Неужели Эмма пришла за ней, оставила Пирата и Прекрасных, приняла ее сторону, приняла ее? Неужели… Хохочет раскрошенное временем лицо, бьются колокольчики в истерике. Та самая фея, что нагадала ей. — Почему ты ничего не объяснила мне? — хватает Реджина ту, что несомненно во всем виновата. — Почему не раскрыла мне, что все множество имен — лишь одна она? Но фея не знала сама. Все еще промелькивает безумство в ее широко распахнутых глазах. — Для тебя нет судьбы, Реджина, и никогда не будет. Ты не держишь контроля над своей жизнью. Будто Реджина и сама это не поняла за все это время. — Но носишь на себе чужое имя, чужую жизнь. Понимаешь ли ты это? Реджину волнует лишь один вопрос: — У нее так же? — Страшно тебе от этого? — смеется фея звонко и высоко, как в их первую встречу, будто ничего еще этого не было. — Я ничего не знаю! Знаю только про тебя. Все множество ее имен только в тебе.***
Реджина частенько вспоминает моменты, которые, как ей кажется, становятся бесповоротными. Точки-разветвления: шагнешь неверно, и уже ничего не исправить. Не вернуться обратно. Вся Эмма Свон прописана на ней заранее, выведена слово за словом, буковками, штришками. Но Реджина каждый раз или рано убегает, или уже опаздывает.***
Ей не спится вовсе, ничего не помогает: ни усталость от успешной операции по спасению сына, ни радость от того, что все, наконец, завершилось. Генри в каюте, вся остальная команда выдыхает на короткой паузе, Спасительница на палубе вместе с Пиратом по звездам прокладывает путь. От этого тяжелее перестать думать. Реджина в трюме, будто вновь в темнице, ворочается на тюке с вещами, и ей не спится, совсем не до сна. Все дело в ней, в Эмме. Проблем не стало, и мысли вернулись: резвятся, шалят, сулят невозможное. Реджина проминает под собой тюк, выдавливая ложбинку, отворачивается к стенке и застывает на выдохе, когда кто-то спускается в темницу, присаживается рядом. Это она. Не нужно ни света, ни запаха, лишнего слова не нужно, чтобы понять — это она. — Реджина, — зовет Эмма еле слышно, но не получив ответа, укладывается рядом. Спиной к спине, не касаясь. Веселый Роджер качает их на волнах, убаюкивает. Трюм омывает волнами с той стороны, и они практически под водой, но не тонут. Море волнуется, сталкивает их, сдвигая ближе тела. Спиной к спине, будто они вновь на поле боя, но больше воевать не с кем. Касание легкое, но из-за неожиданности резкое, бьющее током прямо по нерву, в поясницу. Словно электрические импульсы бегут по коже мурашки, щекочут, приподнимают каждый волосок. Реджина хватает саму себя, сгоняя наваждение, потирая руки, обнимая себя за плечи. — Ты замерзла? — все так же тихо спрашивает Эмма. Она не спит. Обе не спят, и обе это знают. — Да, — врет Реджина, сгоняя последние теплые всполохи, и тут же оказывается накрытой каким-то покрывалом. Эмма больше не касается ее спины, обнимает рукой ее плечо, придерживая покрывало. — Как ты узнала? То, что нужно сказать. Как ты узнала? — выведывает Эмма про слово на букву «с», чуть сжимая ее плечо. — Я догадалась, — врет Реджина опять. Она могла бы сказать правду в тот момент, а могла бы и раньше, гораздо раньше. Корабль все несет и несет их прочь от проклятого острова, а следом крадется тень, прошмыгивает в каюту, ищет ребенка, их сына. Реджина просыпается от боли, хватаясь за спину, ищет место, где можно быть одной. Что там еще? Что опять их ждет? Что она сделала не так? Пальцы не успевают ощупать всех букв, крик сына зовет ее в каюту. Чужая Эмма Свон тебе чужая. Реджина не находит себе места, видит всюду подвох. Что-то страшное ждет их, беда уже приплыла с ними. Чужая. Эмма смотрит на нее непонимающим взглядом, будто видит, что с Реджиной что-то не то. — Тебе вечно с кем-то надо бороться, Реджина! — устает Эмма долбиться в стенку. Но Реджина знает, она-то знает, видит, вот у нее написано ее новое имя. Чужая! Слушай, Свон! Что-то не так. Но Эмма не слушает, никто не знает, что Пэн обошел их на последнем рывке. И обратного пути нет. Давнему проклятью суждено вернуть все на свои места. Воссоединение кончается разлукой. Реджина сжимает ее ладонь и вкладывает в нее все, что любила больше всего — светлую память, добрые моменты. Прощай, мать моего ребенка, дитя моих врагов, прощай, шериф Свон. Мне так вас будет не хватать. Реджина отпускает Эмму, а Эмма ее — нет. Она все еще на ней прописана. Она все еще татуировкой имени в том месте, куда нужно бить, чтобы сломать надвое. А чтобы рассыпаться на тысячу не сходящихся обратно кусочков, достаточно осознания. Ты их помнишь, а они тебя — нет.***
— Почему ты грустная, мам? — Я не грустная, — улыбается Реджина повзрослевшему сыну. У него у самого теперь дети. — Я не грущу. — Не обманывай меня, — посмеивается сын в ответ. Ей хотелось бы, хотелось уловить в его смехе хоть каплю ее голоса, интонацию, легкость, игривость, едва проступающую дерзость. Но Генри — это Генри. Ей вспоминается, как они с Эммой делили сына, как тогда еще ненавистная ей «миссСвон» прошагивала в гостиную, усаживалась прямо на пол. Как склонялись оба над тетрадками и учебниками, и их макушки соприкасались. Кофта задирается, открывая полоску белоснежной кожи. Реджина старается не смотреть специально, но глаз не может отвести и отворачивается только тогда, когда Эмма сама на нее смотрит в упор. Нет. Там ничего нет. У Эммы голая чистая поясница. У тебя — нет. Генри отрывается от тетрадки, и Эмма опять возвращается к сыну. — Мне тоже ее не хватает, — понимает Генри без слов.***
Что может быть хуже разлуки? Осознание того, что тебя не помнят. Эмма живет своей жизнью с теми воспоминаниями, что ты сама вложила ей в ладонь. Надо было оставить там частичку, хотя бы одну мысль о главном. Эмма, ты на мне. А я есть на тебе? Хоть одно мое имя? Хоть одно слово про меня? Хуже разлуки может быть понимание бесконечности. О встрече можно и не мечтать. Реджина вглядывается в серое небо над Зачарованным лесом, а видит ее глаза. Прыгать с балкона кажется уже глупостью. Ненадежно. Она уснет навечно, пока за ней не придет та самая, что была ей суждена. Не обманывай себя. Эмма Свон из другого мира, ничьих имен на себе не носит, ничьи судьбы не портит. — Я — Робин Гуд, благородный вор, ворую только у богатых. Я ношу твое имя, Реджина, и значит оно «второй шанс», — опускается перед ней лесной разбойник на колено. Реджине хочется смеяться оттого, что она уже встречала и воров, и охотников, и шерифов. Что жизнь издевается над ней, вытягивая долги, коих достаточно. — Ты не поверишь, — горько улыбается она, — мне тоже когда-то был прописан второй шанс.***
Эмма врывается в ее жизнь новым именем. Все с ног на голову, как обычно. Реджина уже не заламывает руки, не теряет голову. Эмму с сыном приводит Пират. Генри все еще ее не помнит, и они трудятся и в офисе, и в склепе: мешают травы и волшебные настойки. В склепе спокойная тишина. Реджина торопится зайти первой, потому как там все еще где-то лежит пергамент со списком имен. — Ничего не трогай! — предостерегает Реджина Эмму, а сама выискивает глазами самую страшную ее тайну. Все чисто, спрятано, заколочено, под семью замками и печатями, но просто на всякий случай. Эмма трогает все равно. Она никогда ее не слушалась с тех самых времен, когда решила не уезжать из Сторибрука, когда спилила ветку яблони, когда прижала к стенке в палате, вдавливая всем телом. Эмма, Эмма, ты вечное мое испытание. Благородный Робин Гуд ждет Реджину из склепа, но на спине ее, в самом низу не написано ни Робин Гуд, ни Вор, ни Второй шанс. Там прописано ясно: Светлая Волшебница — Научи! — просит Эмма, а Реджина уже чувствует, какой перед ней потенциал, как рвется он наружу, и подрагивает воздух перед ней, вибрируя. — Ты так и не показала, как дерутся ведьмы, — смеется Светлая Волшебница. Все ей шутки да шалости. — Чтобы драться, надо быть готовой поразить. Ты готова? Эмма готова поражать Реджину вновь и вновь, проявляя врожденный дар, нисколько не напрягаясь. Она раскрывается прямо перед ней, обнажаясь, расходясь зарей, ослепляя. Эмма может поразить, но Реджина не это имела в виду. — Надо уметь бить по больному. Если убегает прочь, бей в спину или в голову. Если стоит рядом, то целься в сердце, — произносит Реджина заученные слова Темного. А сама смотрит в ее глаза, утопает в них опять, или воспаряет. Она сама не находит слов для ощущений. Все слова, чувства и переживания складываются в одно лишь имя — ее. — Откуда мне брать силу? — торопит ее Эмма, и Реджина чуть не совершает глупость, собираясь передать ей сказки-сплетни из прошлого. — Это внутри тебя, Эмма. Как инстинкт. Ты сама почувствуешь. Эмма мельком облизывается, опуская взгляд. — Вырви мне сердце, — продолжает Реджина урок, и Эмма смотрит на нее так, будто ее просят совершить преступление. — Нет, — отступает она. — Нет, — склоняет голову, не ведая, что уже давно владеет чужим сердцем. — Ты хотела уметь драться, так учись. Рука Волшебницы заносится для удара, замирая на секунду. Она ступает ближе, но удара не наносит. — Я не собираюсь делать тебе больно, — поджимает она упрямо губы, и Реджине опять хочется горько рассмеяться, да так, чтобы вздрогнули стены самого склепа. Эмма, ты уже делаешь мне больно. Пират всюду тащится за тобой приставучей тенью. А про Нила, Уолша, Грэма и всю остальную компанию Реджине не хочется даже и вспоминать. Грэм. Были же времена. Глупо как!***
Конечно же, жизнь — не сказка, и Реджина прекрасно это понимает. Люди не всегда сходятся, не всем удается встретиться, не каждый сразу разгадает, кто перед ним. Если ты королевских кровей, то и мечтать не смей о браке по любви. Стой смирно, не дергайся. Даже если метка есть, то это не единственный ответ. Кто-то проживает всю жизнь в одиночестве, и ничего! В свое время она столько книг перерыла: оказывается, похожих аномалий достаточно. Не у всех людей с рождения имеются имена-метки. У кого-то несколько имен на выбор, у кого-то слово-подсказка, у кого-то нет ничего. Нет, не все проживают жизнь с тем самым, с единственным. Люди умирают, в конце концов. Но ей так хочется знать, просто не дает ей покоя, особенно в этот день. Заканчиваются обсуждения меню, детали церемонии. — Белоснежка, а у вас с Принцем… Вы… — подбирает Реджина слова, потому что ей кажется, что все это звучит так смешно и нелепо. — У вас есть имена друг друга? — Конечно! — восклицает Белоснежка, тут же оголяя плечо. Реджина приподнимает брови, разглядывая кричащее «Прекрасный», спрашивая у самой себя: а чего ты еще хотела? Странно, что они друг у друга на лбу не прописаны. Да уж, удивительно. Теперь Реджина действительно чувствует себя глупо, потому что за таким вопросом логично следует ответный, и она срочно меняет тему. Что они будут делать, если места не хватит? А если испортится погода? Ей ответили еще не все гости. Что будут делать с пустыми местами? Кстати, это точно весь список? Больше никто не заявлялся сам? Белоснежка кладет руки на ее плечи, успокаивая: все получится, все сложится. — Ты платье уже примерила, будущая королева? — Еще нет. Еще нет.***
Порой Реджина дразнит себя, вспоминая времена Темной. Нельзя, об этом думать совсем нельзя! Да и уже не вернуться к этой точке-развилке. Каждое имя Эммы на ее коже — новая метка их общего пути. Даже если дорожки расходятся, все равно бегут в одном направлении. Но про Темную ей лучше не вспоминать даже этой ночью, когда все тело сковано напряжением. Даже ночь шепчет ее голосом. «Реджи-ина», — проползает в комнату с приятной прохладой. Реджина закрывает глаза. Она только представит, ничего не будет делать. Не тронет себя, не шевельнет прошлого.***
— Я спасла тебя, теперь ты спаси меня. — Мы все тебя спасем, — окружает их семья и приближенные, как всегда лишая их момента уединения. «Спаси меня!» — безмолвно кричат ее темно-серые глаза, и Реджина видит в них, что летят теперь обе, камнем вниз. Клинок тяжестью ложится в ее руки, пальцы сжимают рукоятку. Там на лезвии выведены буквы черной вязью: Эмма Свон. — Спаси меня. А если нет — ты знаешь, что делать. Ты знаешь, где мое слабое место? Нет? Вот тебе мой клинок. Там теперь мое имя. Реджина держит и не смотрит на буквы. Потому что они так похожи, так похожи на те, что выжжены на ее коже. Темная Свон Темная. Эмма — Темная. Реджина не может глянуть вниз, ей хочется кричать, трясти ее прямо тут посреди всех обещающих и сожалеющих. Зачем, Эмма, зачем? Всегда есть другой выход! Всегда! — Ты знаешь, что я не могла иначе, — отвечает Эмма без вопроса. Они приходят к ней все по очереди. Все те, кто именовал ее Злой Королевой, бессердечным жестоким мэром, плохой матерью, черной ведьмой. Все они дают ей новое имя — Спасительница. Реджина бы рассмеялась им в лицо, каждому по отдельности, но ей некогда, ей так некогда. Я спасу тебя, Эмма Свон. Впервые в жизни Реджина жалеет, что на пояснице ее фамилия, а не загадка-подсказка. И уже не отвертишься. Но Эмма пока не Темная, нет: ее ждут испытания, и все верят в нее, но про клинок все время спрашивают. Он на месте, Реджина-новая Спасительница? Все боятся за собственные шкуры, за то, что Эмма не сможет, не справится. Реджина ищет ответы, она верит. Ее гложет только одно. Там уже написано Темная Свон хочет она этого или нет. Сама сегодня видела, проверяла в надежде на изменение. Во сне к ней является Темный Румпельштильцхен, усмехается, потешается над ней. — Кишка тонка у твоей Эммы Свон противостоять такой силе. Бесхребетное существо, брошенное дитя, беспризорное, беспринципное, с криминальным прошлым. От судьбы не убежишь, Реджина, дорогуша моя, тебе ли этого не знать? Тебе ли… — скользит он шершавой змеей по слою сна, срывая следующий, обращая в кошмар. — Не ты ли виновата во всем этом? Судьбу не обмануть! Эмме тьмы не избежать. Нет! Нет! — заливается Темный, хватая когтистыми ручонками свой живот, распираемый смехом. — По твоей вине Великая Светлая Волшебница обращается в тьму. И ты ступишь вслед за ней. Тьма тебя всегда манила. Если бы не ты… Реджина просыпается над книгами, потирает онемевшее лицо. Клинок! Все там же, на месте, в полах платья. Как им обмануть судьбу? Не трогать Эмму, не вмешиваться — принимает она простое решение. Не будоражь в Эмме тьму. Не смотри в ее сторону, не разглядывай глаз, пытаясь угадать, летите вы или падаете, или одно и есть другое. Не тронь, не подходи, а если она сделает это сама, то отвадь. Полон зал людей, бал в честь Спасительницы. Реджина забывает, что так теперь называют ее. Она позволяет себе поглядывать на Эмму только тогда, когда та не видит: кружит в танце или прячется в укрытии за спинами родителей. Волосы струятся шелком, переливаются перламутром, сбегают по понуро опустившимся плечам. Реджина любуется ею, поглаживая клинок по привычке, проходится пальцами по готическим строгим линиям. Ласкает ее имя, а Темная откликается, оборачиваясь. «Ты зовешь меня или мне кажется?» — спрашивает она взглядом и тут же перескакивает на просьбу-требование: «Позови!» Реджина отводит глаза, ищет Робина в толпе. Обещает себе, клянется, что не взглянет на нее больше ни разу. Обещает. Ее влечет, непреодолимо влечет к Эмме.***
У Темной жесткий, пронизывающий взгляд. Она смотрит на Реджину, смотрит нескончаемо долго. Вокруг толпа людей, как и обычно, но Темная отдает этот взгляд только ей. Реджина делает шаг навстречу, насаживаясь на этот взгляд. Серые глаза больше не небо и не море. Это пустота того места, где бродит Эмма в поисках выхода. Реджина знает, где это. Это клетка: там бушует зверь, мечется, царапает и скулит. Но Темная молчалива. — Ты не это искала? — расходятся линии тонких губ на мертвенно-бледном лице, когда Реджина находит силы двинуться. Клинок перед ее лицом, приближается к шее. Холодное лезвие касается кожи, а в другом месте ее тела полыхают слова: Темная Свон. Эмму никто не спас. Робин тоже при смерти. Уже в который раз Реджина задумывается о том, что рядом с ней спасения нет никому. Эмма. Она открывает двери, хотя Реджина только занесла стиснутый кулак. Темная опять осматривает ее, опять нанизывает, полосует серой сталью. Реджина не находит слов, но Темная отвечает на немую просьбу. — Ты зря пришла. Уходи, пока не поздно, — собираются захлопнуться двери, но Реджина ступает на порог. — Я пришла за помощью. — Дай-ка догадаюсь: твой драгоценный Робин опять при смерти? Мне почти что жаль, — сухо спадают слова с ярко накрашенных губ. — Это твоих рук дело? — Почему, если плохо Робину, то должна быть виновата я? — щурится Темная, подступая ближе, и Реджина ругает себя за допущенную оплошность. — Ты задумала что-то? — Определись с вопросом, будь так добра. — Спаси его. Все, что я прошу. — Тошнит от этого слова, — прикрывает глаза Темная. — Скажи, Реджина, ты пришла, потому что все еще мнишь, что я Спасительница, или потому, что знаешь, что теперь я — Темная? — Для меня ты всегда Эмма. Темная распахивает двери, впуская гостью в пустой, мрачный дом. Темным не нужна ни еда, ни покой. У них другие потребности. — Нечего предложить. Извини, — подходит Темная к столу, опираясь на него. — Ничего, я все равно не за этим. Так ты поможешь или нет? — Скажи, Реджина. Ответь мне на один простой вопрос, — скользит она глазами по всей по ней. — На что ты готова пойти ради любимого? — На все, — отвечает Реджина, глядя любимой прямо в глаза. — Жаль, — отворачивается Темная. — Я спасу его только при одном условии: после вырву его сердце, как ты учила, прямо на твоих глазах, и раздавлю его, — обращает она на Реджину взор, склоняя голову в ожидании. — Брось, Эмма! Ты не такая. Мы прошли с тобой через многое. Я знаю тебя: ты не такая, — подходит Реджина ближе, но Темная останавливает ее одним лишь движением пальца. — Он говорил тебе? Румпельштильцхен. Рассказывал тебе, в чем прелесть быть Темной? — Нет. — В том, что теперь я действительно знаю, когда ты врешь. Я слышу твою кровь. Она зовет меня. Я чувствую, — прикрывает она глаза, — чую каждый волосок на твоем теле, буквально каждый сантиметр твоей кожи, — вдыхает она жадно воздух. — И ты даже не шелохнулась, когда я пообещала, что убью его, твоего ненаглядного Робина, — с презрением цедит она последние слова. — Так что не ври мне. Я все знаю, — распахивает она глаза. — Зачем ты пришла, отвечай?! — Просить о помощи! Я уже сказала! — выходит Реджина из себя. — Ты Спасительница, так помоги! В пару скачков преодолевает Темная расстояние между ними, обхватывает Реджину сзади, кольцует ее, рука шарит по талии, вдавливаются пальцы, щупают буквы. — Больше меня так не зови, Реджи-ина. Мы обе знаем — что у меня другое имя. Не лги мне более. Реджине некуда бежать. И ей не хочется. Она замирает, ощущая губы на своей шее. Ей кажется, что она и сама слышит свою кровь, как она бежит по ней, спотыкается на каждом ударе. Эм-ма на каждый бит. Тем-на-я Эм-ма Свон. Темная оставляет на ней легкие поцелуи-касания. Ничего больше не делает, только сжимает ее сильнее руками. Буквы под пальцами. Реджина склоняет голову, и Темная целует ее открытую шею, зарываясь носом в волосы. — Эм-ма… — произносит Реджина, пытаясь держаться на ногах, потому что тело ее не слушается. — Только кивни, — просит Темная. Руки ее тянутся к застежке на юбке, и Реджина хватается за нее. — Нет-нет! Не так. Не снимай. Темная понимает без слов, хотя чего уж прятать очевидное. Но слушается: задирает юбку, проводит спереди пальцем по шву белья до самого низа, вслушивается в дыхание Реджины. — Чулки. Шелк. Кружева, — насмешливо шепчет Темная. — Вот так ты ко мне пришла на деловую сделку? — Прекрати, — толкается Реджина. — Не издевайся! — Зря ты пришла, Реджина. Я же тебя предупреждала. Темная поддевает пальцем кружева там, где узоры не ложатся плотно. Рвется ткань треском, и в Реджине тоже что-то рвется в этот момент. — Только не говори, что не мечтала об этом, — лижет Темная ее ухо. Реджина чувствует, как вязнут в ней пальцы, как все в ней бухнет и наливается кровью, как льется по ней Эмма и все ее имена. Но длится это недолго, недостаточно, совсем недостаточно. Темная пропадает, через мгновение оказываясь прямо перед ее глазами. Усмешка передергивает ее лицо. — Жду тебя, когда уладишь все свои «проблемы». Передавай Робину, что мне нисколечко не жаль. Реджина раскрывает рот, но глотает черный дым, а позже оказывается в собственном склепе. Перед ней зеркало, в нем она: с задранной юбкой, с разодранным бельем, красная помада везде, где Темная успела оставить след. В пояснице свербит, но ей кажется, что это назойливое жужжание отдается во всем теле.***
Они спасают Робина сами, всеобщими усилиями. Никто больше не верит, что Эмму можно вернуть. Реджина снова у дверей Темной. — Скажешь мне опять, что я пришла зря? — спрашивает она первая. — Зависит от запроса, — улыбается Темная в ответ. — Тогда я пришла не зря, — проходит Реджина в распахивающиеся перед ней двери. На столе вино и бокалы. Только один из них наполнен. — Угощайся, — приглашает Темная. — Ты не будешь? — Мне без разницы, — пожимает Темная плечами, и в этом быстром движении ей виднеется Эмма. Темные не знают ни нужды, ни усталости. Реджина пробует глоток, будто боится, что там окажется не вино. Темная опять трогает ее взглядом. — У меня к тебе вопрос, Реджина. Только не ври на этот раз и не увиливай. Реджина ставит бокал на стол. Глухо отдается эхо в огромном пустом доме. — Какой ответ ты хотела получить, когда так отчаянно размахивала клинком перед моим лицом? — спокойно спрашивает Темная, и Реджина жалеет, что не осушила сразу весь бокал. — Я не помню. — Врешь? — Да. Темная подходит ближе, берет тот же бокал. Красная помада остается на хрустале. Реджина прикасается к ее лицу, проводит пальцами по бледной гладкой коже, багрит их на ее тонких губах. Ловит ее дыхание. Во взгляде тот же мечущийся зверь. Тоска, съедающая изнутри. Темная легко целует ее пальцы и отстраняется. — Тебя всегда манила тьма, Реджина. — Дело вовсе не в этом, Эм-ма. Удивительно, какие мягкие губы у Темной. Реджине всегда казалось иначе. Ее теплый рот зовет Реджину, впускает. Она притягивает Темную к себе, прикасается рукой к тугому колосу пепельно-белых волос. Реджина пьет ее вместо вина. Напивается, ловит хмель-дурман. Темная скидывает с нее всю одежду одним махом. Внюхивается, впивается, всасывается в Реджину. Зверь бежит, вырвавшись из клетки, голодный, одичавший от стольких лет заточения. Реджина плавится под ее языком, стекает на прижатую к ней ладонь. Руками ищет голое тело, но Темная закрыта от нее кожаной черной чешуйчатой броней. Тянутся руки, ищут застежку, пуговицу, лазейку. — Не сейчас, — возвращает Темная ее руки на место. — Лучше скажи мне, представляла ли ты нас? Да, кивает Реджина, пока Темная тревожит ее плоть сильнее, мнет набухшую, словно давно поспелые ягоды. Бежит сок меж пальцев, стекает по тыльной стороне ладони. — Расскажи, где ты нас представляла, — просит Темная, заполняя ее. Везде, признается Реджина. Везде. На диване в мэрии. В департаменте шерифа на столе. На острове в тени джунглей, подальше от чужих глаз. В трюме на волнах посреди тюков. В склепе на полу. В потайной комнатке замка в Камелоте, подальше от суеты бала. В собственной постели много раз. Да! Везде. Они в спальне на кровати, потому что Реджина без сил. Но она все еще хочет, желает Эмму. Темная не расстается со своим одеянием. — Дай себя потрогать, — тянется к ней Реджина и замирает, потому что Темная одним рывком вынимает из груди свое сердце. Бьющееся, живое, почти что чистое сердце. — Трогай, — протягивает она Реджине всю себя на ладони. Реджина держит его осторожно, подушечками пальцев чувствуя колкий жар. Она поглаживает матовую прозрачную поверхность, и Темная судорожно выдыхает. Удивительная красота, алеющее расплывающееся зарево. Бьется у нее в руках все сильнее, пульсирует. Невозможно не попробовать. Реджина льнет к нему в поцелуе, даже не задумываясь, раскрывает губы, легонько дотрагиваясь языком. Податливая плоть. Темная стонет, закрывая глаза. Реджина лижет настойчивей, с упоением наблюдая, как тает Темная перед ней, как извивается на постели, трепещет, подрагивает на ее языке. Неужели от этого может быть так хорошо, неужели? Реджина вынимает свое сердце, пока Темная замирает перед ней, с любопытством наблюдая. Два сердца рядом, словно зеркалят друг друга. Темнота одного кроется светом другого и наоборот. Кто бы мог подумать, что от этого можно получить такое пленительное удовольствие? Они просто не могут оторваться друг от друга. Это игра на грани: сильнее нельзя, иначе разрушишь, но очень хочется. Обе изнывают, пока продолжают исследовать только что сделанное ими открытие. Вылизать сердца друг друга. Реджина опять валится без сил. Темная возвращает ей сердце: оно на месте, у Реджины в груди, отдается в ней гулко и размеренно. Тем-на-я Эм-ма Свон. — Разденься, — просит ее Реджина. — Ты вспомнила просьбу, которую забыла? — посмеивается над ней Темная. — Я просила не так. Темная срывает покровы, волосы расплетаются сами, ложась серебристой волной до самых пят. Реджина ухмыляется, но больше ничего не спрашивает. С Темной спорить тяжело.***
Реджина просыпается и не понимает, ни который час, ни сколько она здесь провела времени. Сколько они друг друга поедали, выматывая? Неизвестно ничего. Эмма лежит рядом, на животе, отвернувшись. Вряд ли Темная спит. Волосы покрывают ее практически всю, словно шаль из лунного волокна. Реджина тянется к ней: прохладный шелк на пальцах. Что он скрывает? Она перебирает ее волосы-нити. — Я хочу понять! — восклицает она, когда Темная ловит ее за руку, развернувшись. — Чтобы понимать, слов знать не обязательно, — отвечает ей Темная. — Чтобы чувствовать, слова тоже не нужны. Чувствуй, — тянет она ее за руки. Пальцы окунаются в липкое тепло и здесь, и там. Да, она чувствует. И они вяжутся вновь, переплетаются, как шрифты старых, уже давно забытых языков. Но на этом языке сейчас они говорят.***
Все знают, что Реджина пропадает у Темной. Первой к ней приходит Белоснежка. — Реджина, одумайся! Сейчас ты делаешь только хуже. — Обойдусь без твоих советов, — даже не глядит Реджина ей в глаза. Следом приходит Пират. Он пьян и едва стоит на ногах. — Это ты! — размахивает он крюком. — Ты сделала ее такой! Реджина даже не пытается с ним спорить, скрывая его в фиолетовом облаке. — Реджина, мы же даже не знаем, что с нами произошло в Камелоте, — делает попытку Прекрасный. — И что случилось с Мэрлином и с Артуром? — Сам все выясняй про своих волшебников и принцев, — возмущается Реджина. Робин больше к ней не ходит. Голд наносит ей визит единожды. — Не играй с судьбой, Реджина. Ты знаешь, какими мы бываем.***
Темная приготовила для Реджины ужин при свечах, но они не едят ничего, набрасываясь друг на друга с самого порога, будто вечность не виделись. Свечи плавятся, пуская клейкий воск густыми горячими каплями. — Я не могу больше, — останавливает ее Реджина, переводя дух, и Темная переносит их в спальню, там же накрывая стол. — Ты не будешь скучать, пока я отдыхаю? — волнуется Реджина. Но Темная успокаивает ее, указывая на книги со своей стороны постели. Нет, она не скучает, терпеливо ждет. Реджина не отдается сну только из любопытства. Таких книг она еще не видела, и этого языка она не знает точно. — Эмма, — зовет она, но получает тишину в ответ. — Темная, — вынуждена она звать Эмму иначе. — Да, — поворачивается к ней Темная, отвлекаясь от чтения. — Где твой клинок? — Он в тумбе с твоей стороны. Второй ящик. Действительно, там. Реджина его помнит: и тяжесть, и прохладу стали, и буквы. Она ведет по ним пальцами, чувствуя, как Темная обводит те же буквы на ее спине. Чуть ниже поясницы, чуть выше ягодиц. — Почему нам не удалось расколдовать Мэрлина? — спрашивает Реджина то, чего не помнит. — Нам удалось, — отвечает Темная дрогнувшим голосом. Палец ведет дальше: буква за буквой. — Как? — удивляется Реджина. — Слезы горечи из-за разбитого сердца. — Чье сердце мы разбили? — Не волнуйся. Твое сердце не пострадало. — Но почему тогда ты Темная? — только доходит до Реджины. — Потому что пострадало мое. Буквы кончились.***
Иногда Реджина гадает: она причина или следствие? То, что у нее прописано на спине: это «почему» или «зачем»? Это секрет для нее, вечная тайна. Загадка, у которой нет ни конца, ни начала. У Темной свои секреты, но от Реджины их утаить сложно. Темная обещала, что скоро, только надо дождаться. Вот этой ночью, сегодня. — Мы будем вечны, — торжественно объявляет Темная и поднимает бокал вина, от которого не пьянеет. Темным не ведомы мирские удовольствия. У этой Темной лишь один голод. — Мы с тобой сами станем вечностью. У нее сверкают глаза, пока она лихорадочно объясняет план. Они обе будут Темными до скончания самой Вселенной, а когда наступит и ее черед, и погаснут последние звезды, мигнув на прощание, только тогда тьма сольется с тьмой в последний раз. — Нет-нет-нет. Нет, Эмма! — трясет Реджина головой, упираясь ладонями в стол. Нет. — Даже не проси меня о таком. Она не желает слушать ни деталей плана, ни тех возможностей, что сулит ей такое предложение. Темная уязвлена: мрачнеет ее лик от негодования, слетаются тени со всех углов. — А как же наш сын? Твои родители?! — пытается Реджина до нее достучаться. — Им нет дела до меня! — в сердцах восклицает Темная Эмма-сирота. — Ты знаешь, как они меня сторонятся. — Все, Эмма! — вскидывает Реджина руки. — Достаточно. Возвращайся! Ты нужна нам, нужна этому городу. Как шериф, как спасительница. — Брось, Реджина. Ты давно можешь справиться и без меня. Не нужны тебе ни спасители, ни шерифы, ни рыцари. — Ты нужна мне, Эмма, — стелет Реджина мягко слова, будто вкладывает в ее ладонь самые светлые воспоминания перед долгой разлукой. — Я уже у тебя. Я всегда у тебя была, — грустно улыбается Эмма и в ту же секунду оказывается в ее ногах, хватая за руки, переплетая их пальцы. — Реджина, Реджина, Реджи-ина… — доносится со всех сторон ее отчаянный вой, — я всегда у тебя была и навсегда у тебя останусь. А ты у меня — нет. Плачет Темная, выжидая ответа. В ее глазах серость сгущается мглою в глубокую бездну. Темнота всегда ждала Реджину. — Нет. Мой ответ нет.***
Говорят, в доме Темной иногда мелькает свет. Даже ходят слухи, что и гости к ней похаживают. Реджина не верит слухам, только проверяет имя, которое не меняется, уверяясь в том, что с Темной ничего пока не случилось. Пират тоже захаживает к Темной. Этого Реджина терпеть уже не собирается. В доме Эммы ей открывает Румпельштильцхен, окидывая взглядом так, будто ждал, но не ее. — Не твой черед сегодня, — качает он пальцем. — Не твой! Нет, не твой, — хохочет он и захлопывает двери, оставляя ее в недоумении. На обратном пути ей попадается Бэлль, поспешно накидывающая капюшон прежде, чем с ней поравняться. Реджина провожает ее взглядом, притормаживая, и понимает, куда та направляется. А ведь говорили, что даже Голд заглядывает к Темной. Скучает по себе прежнему. Реджина не оставляет попыток, и однажды ей открывает женщина со змеиным лицом. — Кто ты? — спрашивает она незнакомку, хотя чует в ней присутствие Эммы. — Нимуэ, — спокойно отвечает ей та и жжет взглядом до пепла. — Вот значит, какая ты. Понимаю, — медленно кивает она. — Когда она появится? Нам надо поговорить, — пропускает Реджина ненужные слова мимо. — Поговорить? — щурит Нимуэ янтарные глаза. — Ей некогда. Нам некогда. У нас свидание. — Какое еще свидание? С кем? — готовится Реджина услышать имя Пирата. — С моими любимым. С Мэрлином. Мы решаем проблему. Из-за тебя. Из-за тебя вечно только проблемы. Но я понимаю. Идея подкараулить Пирата оказалась действенней, чем выжидать Эмму на пороге. Действительно, ему отворяет сама Эмма. Хватает рукой и тащит внутрь. Что за бред?! Этого не может быть! Эмма не должна… с ним? В смысле, с ним в вечность? Бессмертие с Киллианом Джонсом? Мерзость! Реджина мчится в склеп, за ней ворохом несутся мысли, рассекая воздух. У Пирата иная функция. Эмма выдает им все, пока ее сдерживают чары чернил каракатицы. Последняя порция и на такое дело — почти предательство. Реджина старательно рассматривает что угодно в этом точно таком же пустующем доме, лишь бы не коснуться ее взглядом. Потолок, стены. Эмма же пялится в пол, пока Белоснежка отчитывает ее. Как так? Заставить Киллиана носить в себе тьму? Вместо тебя? Это же неправильно! Неблагородно! Эгоистично. Не по-нашему, не по-семейному! Эмма!***
— Пф… ну и платьице! У Белоснежки в шкафу откопала? Реджина не отвечает, наблюдая, как Зелена вглядывается в ее платье для коронации. — Шили феи три ночи к ряду, — прерывает она любование Зелены. — И пили при этом? — поворачивается Зелена к сестре, демонстрируя широкую улыбку. Реджина посмеивается вместе с ней. — Да ладно, шучу я. Отличное платье, просто слишком… — Свадебное… — Светлое… Говорят они в голос. — Чутка черного не хватает. Твое ж платье, под тебя должно быть шито, — уточняет Зелена. — Уже мерила? — сдергивает она платье с подставки, прикидывая на себя. — Нет. Еще нет. — Так давай! Чего сидим? — сгоняет Зелена ее с постели, торопя раздеться. Реджина скидывает то, что на ней надето, пока Зелена разбирается с платьем. Куча петелек, застежек, ремешков и потайных пуговиц. — Да тут сам дьявол заплутает, — ворчит она еле слышно, но победно расправляет разгаданную загадку перед лицом Реджины. Руки ныряют в рукава. Ткань ложится на тело. Это как упасть в высокую ласковую траву. Отдаться мягкости, валяться в наслаждении, зажмурившись. Или пройтись по пшеничному полю, опуская руку в колышущиеся золотистые колоски. Эмма. Реджи-ина. Она чуть дергается, когда Зелена туже затягивает ремешки сзади. — Стой-ка смирно, сестрица, я тут еще не до конца… — замолкает Зелена, и Реджина чувствует ее руку на спине. — Опять? — спрашивает Зелена сочувственно. — Опять, — сжимает губы Реджина и не знает, плакать ей или радоваться. Вчера проступило ее имя. Впервые за долгое время.***
Случалось и так, что ее кожа не носила ни единой буквы всех имен Эммы. Тогда, после первого заклятия и теперь, когда Пират сгинул в царстве Аида. — Тебе не обязательно это делать. Спускаться с нами в ад за ним, — все еще с прохладой бросает ей Эмма. — Я спускаюсь не за ним, — исправляет ее Реджина. — Все равно. Это только моя вина. Не рискуй. — Я не могу иначе. Они больше не спорят на эту тему, но ругаются по любому другому поводу. Реджина теперь не несет ее имени. Вот, что тревожит ее больше всего. Проявись, хоть что-нибудь, любое слово, слог. Буковка. Штрих… Пожалуйста! — Он тебя не достоин, — заявляет Реджина в царстве Аида. — Так, по-твоему, мне должно быть легче? — бросается на нее Эмма сразу. — Сейчас! Тут! Легче? Реджина молча разглядывает свои руки, Эмма стихает. — Мне никогда тебя не понять, Эмма Свон. — Да? — сверкают зло глаза в ответ. — А мне всегда казалось, что ты понимаешь больше, чем есть. В любом случае, мне надо все вернуть, как было. Как было… А как оно было? Злая Королева и Спасительница связались предназначением однажды в какой-то сказке и с тех пор менялись слова, но не суть. Мисс Миллс против мисс Свон, Мадам мэр против Шерифа, Черная Колдунья против Светлой Волшебницы, Злая Королева против Спасительницы и Спасительница против Темной. Реджина напротив Эммы. Они молчат, чтобы не ругаться вновь. Реджине нужна череда их имен, продолжение. Вот она — вечность, в них. Она горестно выдыхает и поднимается с места. Им надо спасать Пирата.***
А еще случилось так, что Реджина захотела сама, чтобы имя пропало. После того, как умоляла странную аномалию вернуться к ней обратно, когда все еще переживала, почему стало пусто. Вернись, имя. Дай мне еще один шанс, последний. Они больше не ругались, но множество ее имен исчерпалось. Эмма, дай мне шанс. Имя вернулось. На рассвете Реджина вскочила в постели, как и в тот день, когда Эмма впервые должна была появиться на пороге ее дома. Она проснулась от странного ощущения. Давнего, но не забытого. Миссис Джонс Удар по пояснице. Миссис Джонс Надпись на уровне крестца. Крошатся косточки, Реджину подкашивает, сгибает пополам. Миссис Джонс Она зажимает рот, чтобы не закричать и ловит на руку падающую обжигающе горячую соль. Миссис Джонс Красивыми аккуратными завитушками, словно надпись на приглашении. Реджина не выходит из дома и к себе не пускает. Эмма приходила к ней три раза только за вчерашний день, но Реджина просто не в силах ни подняться, ни взглянуть в ее серые глаза. Эмма стучит и стучит, поглядывая в окна. Реджина чувствует ее, но дверь не отворяет. А как только Эмма уходит, не дождавшись ответа, Реджина бросается в постель, топя крик в подушку. Уходи и имена свои забирай! Все множество твоих имен. Зачем оно мне, если ты не моя, и никогда моей не будешь? Уходи, Эмма Свон, дочь моих врагов и мать моего сына. Убирайтесь, шериф Свон с мутным прошлым и темным последующим. Прощай, Светлая Волшебница. Генри впускает Белоснежку, она несет приглашение. — Она не могла не пригласить. Ты не можешь не идти, — сжимает она руку Реджины, глядя в ее пустые глаза. — Мне жаль, — добавляет она, когда Реджина так ничего и не произносит. Мистер Джонс не сводит с невесты глаз. Глаза миссис Джонс ловят присутствие другой женщины. Реджина никуда не смотрит, цепляясь в сына рукой. Рядом сестра, она теперь все знает. Если бы не Зелена, Реджина бы так и не поднялась с постели, так и не умылась бы и не оделась. Молодожены уплывают в путешествие с общей фамилией на Веселом Роджере. Реджина трет на себе надпись, пытаясь ее содрать вместе с кожей: до боли, до жжения. Миссис Джонс уплыла, но осталась. «Я всегда у тебя была и навсегда у тебя останусь. А ты у меня — нет». Ей бы еще одно проклятье, хоть какое, лишь бы забыть все, лишь бы не помнить. Ее молитвы слышит тот, кто смеялся над ней все это время. Рони мешает коктейли, лихо перекидывая бутылку через руку. На ней короткий топ и драные джинсы. На пояснице странная татуировка, но она не помнит, почему. Кто такая миссис Джонс? Рыжеволосая подруга, что заходит к ней выпить вечерами, частенько тыкает в это место, а когда надирается, не упускает шанса подстебнуть. — Кто такая эта твоя миссис Джонс? Бывшая? Почему тогда миссис? Рони не помнит. Она в таком же пьяном угаре. Скорее всего и тату набила в точно таком же состоянии. Как-то раз все это ее достало и она пришла в косметический салон. Все подчистила. Было больно, но терпимо.***
Реджина обводит взглядом гостей, собирая обращенные к ней взоры. У Реджины коронация. Белоснежка уже плачет, а ведь и слова еще не произнесла. Принц поддерживает ее под руку, легко сжимая ее плечо. — Реджина, ты готова? — справляется с собой Белоснежка. — Здесь точно все? — переспрашивает Реджина уже который раз за день. Ведь не зря же, не зря! Под платьем греется ее имя. Эмма Лежит ровно, четко. Прямые стойкие буквы. Ее имя, драгоценное имя. — Реджина, нам пора начинать, — торопит ее Белоснежка, и Реджине ничего не остается, кроме как кивнуть. Торжественная речь заставляет всех притихнуть. Только голос Белоснежки раздается с того самого места, откуда раньше сыпались проклятья. Когда-то они были врагами. Вот как бывает. Ты можешь быть Злой Королевой, черной ведьмой, жестоким мэром, плохой матерью, предательницей да и просто так себе человеком. Причиной всех бед и несчастий. Надо проделать такой путь, чтобы твое имя изменилось до неузнаваемости. Белоснежку обрывает треск распахиваемой настежь двери. Реджина еще не обернулась, но уже знает кто там. Чует сердце, шалеет кровь. — Эмма, — вылетает на выдохе. — Простите! Я опоздала! — врывается Эмма в красной куртке, накинутой поверх какого-то розового платьица. Она оставляет рядом стоящего Киллиана с младенцем в руках и быстро шагает, почти бежит к ней, торопится. Она шагает, а ей кажется, что все вокруг, и эти люди, и весь зал с люстрами, и окна в пол, все несется мимо, будто она на расправленных парусах, а в спину — попутный ветер, и чуть ли не штормовой. Реджина улыбается ей так, будто знала, будто ждала. Еще немного, и Эмма утонет в обрушившемся на нее свете, еще немного, и пол поплывет под ней. Но вот она уже у Реджины: удерживается в ее объятиях. Вот она я. Ты знала, да? — Ты же не думала, что я пропущу такое, — шепчет она Реджине, а та жмет ее сильнее. — Может, мы продолжим, если вы закончили обнимашки? — громким шепотом прерывает волшебство Белоснежка, и коронация продолжается.***
Эмма не знает, как должна проходить такая церемония. Она хоть и принцесса королевских кровей и даже на балу пару раз поприсутствовала, но все это ей в новинку. Мама плачет, не удивительно. Папа забавный в этой короне. Реджина. Она тоже сдерживает слезы. Эмма ни разу не видела коронаций, но наверное, это очень важно. Особенно для Реджины. — Отныне именуем тебя Доброй Королевой, Реджина! — разрывается голос Белоснежки на последних словах, и каждый в этом зале приседает, преклоняя голову в честь новой Королевы. Эмма не сразу понимает, что происходит, оглядываясь и соображая, надо ли ей делать то же самое. Она обращается к Реджине взглядом за помощью, но та посмеивается и качает головой. Нет, не надо! Уже поздно. Да и не видит никто. — Поздравляю, Реджина! — подходит Эмма к ней первая, когда общее ликование стихает. — Королева Реджина, — поправляет ее Белоснежка. — Да, разумеется. Королева, — ловит Эмма смеющийся взгляд Реджины. Ей без разницы. Да хоть Королева, хоть мадам мэр. Для Эммы всегда была только одна женщина. — Вы останетесь? — с надеждой в голосе спрашивает Реджина. — Хотя бы на фуршет. — В смысле мы? — не сразу понимает Эмма. — Конечно же, я останусь. Они проходят по залам и коридорам, пока Реджина с жаром выспрашивает ее. — Как ты узнала? Как ты нашла меня? — Родители мне прислали письмо. Голуби атаковали балкон, не сразу дошло, — вспоминает она, посмеиваясь. — Потом нашла на столе бутылочку с письмом-приглашением. Зеленую. Еще Генри мне написал! — Генри? — светится лицо Реджины. — Ну да. По электронке. Эмма продолжает свой рассказ: как ей пришлось отыскать черный магический рынок и скупить там все бобы, как она плутала по королевствам, как потом нашла дорогу домой, и ей пришлось разыскивать Пирата с Веселым Роджером, а у него маленькая дочь и все это опасно, и вообще. — Реджина, ты не представляешь, как я рада, что я здесь! Я думала, не найду тебя. — Но ты нашла. Они приостанавливаются, замолкая. С улицы доносятся радостные крики. Там люди празднуют новую Добрую Королеву. — Кстати, насчет путешествий и прочего, — продолжает Эмма. — Мне пока негде остаться. Найдется у тебя место для меня? — Номер-люкс. Все остальное занято, пока гости не разъедутся. Эмма осматривает комнату Реджины. Напротив кровати огромное зеркало, раскрытый шкаф с другой стороны, какие-то сундучки, книги на полу. Балкон широченный, а с него — просто потрясающий вид! Можно расправить руки и воспарить прямо к солнцу. Внизу гости уже за столами, что ломятся от яств. Погода балует, купая все в солнечном свете. — Нравится? — спрашивает Реджина, наблюдавшая за ней все это время. — Шутишь? — смеется Эмма и поправляет сползающую лямочку. Ей бы переодеться в свое обычное. Платье из маминого шкафа довольно милое, но не в ее стиле. Она собирает волосы, перекидывая через плечо, чтобы те не попали под молнию. Хватает одного взгляда, чтобы увидеть и понять. Реджина подскакивает к ней, и Эмма замирает под ее пальцами. Прямо над краем платья, между лопаток, на косточке позвоночника — татуировка. Реджина — У меня твое имя. И не одно, — шепчет Эмма, чувствуя, как молния расходится дальше. — Я ничего не понимаю, — слышит она сбивчивый шепот Реджины. Эмма и сама не сразу поняла. — Мама сказала, что это необычайно, что такое случается очень редко. И поэтому прекрасней во много раз. — Но как? Почему? Пальцы гладят спину, каждое слово. Эмма ведет свой рассказ. Вся ее жизнь здесь. — Первое было у меня еще с рождения. Мама сказала, что я ним родилась, а потом сразу же появилось второе. Она вспомнила об этом, когда пало проклятье, и попросила показать ей спину. Эмма пропускает часть, где Белоснежка прорыдала весь вечер, молча выпивая литр ромашкового чая, кружку за кружкой. К тому времени у Эммы их было уже много, не два. — Следующее появилось, когда я сбежала из приюта, потом еще одно, когда я совершила первую кражу и еще одно, когда меня повязали. Потом когда нашла первую нормальную работу. Я не знала, что это и почему. Ведь все это странно. Надо мной смеялись, когда приходилось раздеваться. Спрашивали, что это за бывшая, которую ты никак не можешь забыть? Я же не знала, что ты моя настоящая, — посмеивается Эмма и продолжает. — Вот эта проявилась не сразу. Да, эта, — чует она, как Реджина ласково гладит ее, и зажмуривается. — В этот день родился Генри. И проступила она явно, когда я… — Когда ты приехала в Сторибрук? — Да, тогда. Я отчетливо помню, как Хоппер произносит твое имя. Реджина Миллс, мэр города, мать Генри. И все просто обрушилось на меня разом. Я все поняла, когда тебя увидела. Ты смотрела на меня таким взглядом, что все сразу встало на свои места. Но ты вела себя так, что просто… Я даже не знала, что делать. Сражение за сражением. Вечная борьба с тем, что не победить, с тем, что выше тебя. Новые имена раз за разом, множились и множились, оставляя все меньше места на спине. — А потом я взяла тот клинок. И уже в Камелоте я все про тебя узнала. Но ты все еще меня отталкивала. Эмма чувствует, как Реджина отстраняется прямо сейчас, убирая руки с ее тела. Но тут же кладет обратно. — Я боялась, что ты станешь Темной из-за меня, — слышит она сожаление в голосе Реджины. — А я боялась, что тебе нужна только Темная. А после… после все покатилось к чертям. Какое-то время я вообще не понимала, что происходит и зачем это все. Какой смысл, если ты у меня прописана, но не моя? Какой? Даже мама не знала, что ответить. Киллиан сделал мне предложение в тот вечер, и я решила: покончу с этим. Но как только я ответила «да», как назло, появилось еще одно. Да еще и красивыми расписными буковками. Я так разозлилась, что сразу пошла к тебе. Но ты опять не открывала. Эмма молча поворачивается к Реджине. Платье спускается к ногам. — Мне жаль, — отвечает ей Реджина. «Миссис Джонс» все еще больно даже подумать. — Мне так жаль, ты даже не представляешь, Эмма. — Я поняла, что это ошибка, как только мы покинули родные земли. Искала пути, но тщетно. Так должно было быть, утешала я себя. Но недавно появилось твое новое имя. И потом — все эти приглашения… Они всматриваются друг в друга, а мимо проносится то, что было и что уже никогда не изменить. Все переплетения их имен, игра, устроенная неизвестно кем. — Я все равно не понимаю, — качает головой Реджина, привстав, чтобы в зеркале были видны множество имен на спине Эммы. Все они, ровным столбиком вдоль позвоночника, как слаженные кирпичики, как твердый ствол древнего дуба, вплетающий в ветки их общие истории. Редкостная аномалия Эммы Свон, необычайно прекрасная. Все множество имен Реджины, одно над другим, разными буковками и шрифтами. От первого в самом низу, что выведено остатком погоревшей лучины до последнего на верхушке, что лежит ровно и четко. Прямые стойкие буквы. Реджина узнает стиль каждого слова, но не понимает другого. — Почему здесь только одно имя? Реджина Реджина Реджина Реджина… На каждую точку-разветвление, на каждую стычку и каждое соединение — Реджина. — Почему ты так удивлена? — не понимает Эмма, и видит, как Реджина опять сдерживает слезы. — Реджина, ну ты что? — обнимает она ладонями ее лицо. Реджине хочется рассыпаться, распасться на миллионы звезд, чтобы соединиться сразу со всем миром. Потому что она чувствует его прямо сейчас — весь мир внутри нее, спокойный и прекрасный. И она рассыпается, а Эмма ловит ее мягкими губами, собирает в поцелуе, трогает языком. Все множество имен сплетается в единую точку в этом одном простом движении. Реджина лижет ее губы, выцеловывает рот, обхватывая голову, запуская пальцы в волосы. Они ступают, чтобы не упасть, но падают все равно. Чтобы понять, хватает одного слова. Чтобы почувствовать, слова не нужны, но они общаются иначе, сразу на всех языках мира. Ляг на меня, — просит Эмма, утягивая. Целуй меня еще и не отрывайся. Трогай меня смелей, — тянет Реджина руки Эммы к себе. Еще меня трогай! — кричат обе. Я буду гореть под тобой, как и твое имя на мне. Вжимайся в меня, оставь на мне свой запах. Ты уже на мне есть своим именем, но мне все мало. Останься на мне еще раз. Пусть это будет нашей бесконечностью.