бродячий omegaverse

вот уже больше года у чанбина феликс-феликс-феликс тысяча раз за минуту отдается в сердце и укоризненным голосом уджина-хена в голове. ведь феликс — табу. должен быть табу. феликс словно белое полотно — девственно чистый и не знающий взмахов чужой кисточки — само воплощение непорочности и невинности. все чанбиново нутро требует дать желанию — темным краскам — волю, запятнать белоснежное полотно, расписать его собственными очертаниями, фигурами, обвести тонкие контуры жесткими мазками. разукрасить его бледное, хрупкое тело фиолетово-синими засосами, вульгарными метками, глубокими укусами. так, чтобы от прежнего феликса не осталось ни одного чистого, незапятнанного места. феликс пахнет приторным клубничным сиропом и чанбин уверен, что на вкус младший такой же сладкий. невинного донсена хочется попробовать. феликс по своей омежьей натуре тактильный и бесконечно нежный — и этим беспощадно уничтожает все ментальные табу старшего к чертям. потому что стоит младшему ненавязчиво подойти или, не дай бог, прикоснуться — в сердце в паху начинает нещадно тянуть. стоит попробовать — остановиться будет невозможно, поэтому чанбин даже не пытается. упорно отводит голодный взгляд с белоснежной улыбки и миндалевых глаз, вместо этого позволяет пошлым фантазиям взять вверх над разумом и телом, просыпаясь посреди ночи от сновидений, от которых между ног становится позорно мокро. удовольствием вспарывает живот, и чанбин позволяет себе завести руку за спину, провести пальцами между ягодицами, собирая естественную смазку. он несомненно будет гореть в аду за то, что стонет тихо, но по-блядски. ему хочется феликса всего, языком, пальцами, и в себе. он вгрызается в подушку — отчаянно и изо всех сил, потому что по всем законам гребаной природы так быть не должно. неправильно. грязно. порочно. омегам не должны нравиться омеги. омеги не должны хотеть других омег. не должны желать провести горячим языком по молочной коже, поцелуями спуститься ниже и попробовать другую омегу, лакомиться ее природным возбуждением. омеги не должны фантазировать о подобном. но чанбин — не типичная омега. поэтому он скользит длинными пальцами глубже и резче, изгибается сильнее и стонет громче, потому что феликс ломает все гребаные табу, но кажется, что всегда остается одно единственное, не дающее сорваться с цепи. а хочется. как же ему хочется. чанбин даже не понимает как до сих пор сдерживается, ведь бороться с самим собой и губительными фантазиями круглосуточно — провальное дело. особенно в такие моменты, когда невинный донсен, под предлогом предстоящей течки и — «запах хена меня успокаивает» — сидит на чанбиновых коленях, носом уткнувшись в шею и опаляет кожу порывистым дыханием. у феликса, чей запах старший будто почувствовал за несколько километров и едва не свернул себе шею, зная, что младший направляется именно к нему, колени тряслись и горели щеки. а чанбин постыдно успел представить, как он будет трястись под ним. донсен излишне доверчиво тычется в его шею слепым котенком каждую свою течку, пахнет неимоверно, а чанбин вздрагивает и невзначай прижимает ближе каждый раз. внутри все горит собственническим желанием, а снаружи широкие ладони мягко поглаживают друга по шелковым волосам, сам чанбин шепчет какую-то успокаивающую ерунду в проколотое ухо. он чувствует себя грязным, не умеющим контролировать собственные инстинкты, альфой. метку хочется поставить неимоверно. чтобы все знали, что феликс его. но омеги не должны метить других омег. отчего сейчас единственный известный чанбину плюс в том, что он все же не грязный альфа — член не стоит колом от возбуждения и старший не выдает себя с потрохами, а лишь позорно намокает все больше с каждым томным вздохом и движением чужих бедер. чанбин шумно втягивает воздух, пропитанный клубникой, и мысленно бьется головой об стенку, понимая, что скоро сдерживаться сил не будет.