Marked

У Ка­цуки оставался час в запасе, прежде чем надо было собираться на смену, и раз уж было время, он планировал провести каждую свободную минуту в постели. Вместе с Очако. Шанс поваляться выпадал им нечасто. Да и Кацуки такого себе не позволял: он не понимал, как можно вот так вот ничего не делать, ведь привык подгонять себя и выкладываться на все сто, если не больше. И Оча­ко нра­вилось шу­тить, мол, Кацуки даже спит с усердием: под­ви­нуть его тогда — ни­каких шан­сов. В то утро он проснулся до будильника и воспользовался своим часом по уму. Когда-то Очако не нравилось, когда ее будят, но Кацуки однажды это дело исправил: запустил тёплые руки под пижаму и стал мягко покусывать ей ухо — и Очако не жаловалась. В этот раз он тоже не спешил, ведь точно знал: времени хватит на всё — вот и терпеливо ждал, пока она не вздохнет, не прижмется к нему плотней, опаляя горячим дыханием его об­на­жен­ную грудь. Работы у Очако не было, не в тот день, так что Кацуки не сомневался: когда уйдет, она опять завалится спать. Злиться на это ему не хотелось — в конце концов, это ему надо работать. — Как ты умуд­ри­лась? — спросил Кацуки, пока вёл большим пальцем по ее шраму чуть ниже правого локтя. — Упа­ла с де­рева, ког­да мне бы­ло шесть, — от­ве­тила Оча­ко, всё ещё прижимаясь к нему. — Ты же па­рить уме­ешь, — фыр­кнул Ка­цуки. — Вот и ока­залась на де­реве, — по­яс­ни­ла Оча­ко. — Ни­ког­да рань­ше не при­меня­ла на се­бе, так что сор­ва­лась, упа­ла. Я тог­да не зна­ла, что моя при­чуда нам­но­го слож­нее, поэтому и ба­лова­лась. — Как-то ту­по. — Вот толь­ко не го­вори, что в детс­тве себе причудой не вредил! Вместо ответа он провёл по её руке ладонью — от прикосновения у Очако побежали мурашки по гладкой коже. Она же чувствовала мозоли на его ладонях — те огрубели от причуды, но в целом кожа у него оставалась гладкой. Просто руки — это одно, а тело — другое. — Пару раз бывало. — Пару раз, го­воришь? — с из­дёвкой переспросила Оча­ко. — Такое ведь случается, когда проявляется причуда. Ка­цуки выб­рал дру­гой шрам, который спрятался у неё на боку, на рёбрах. — А вот этот? — Хм-м-м… — Оча­ко скатилась с его груди и упала головой на подушку, попутно пытаясь вспомнить. — Второй год. Академия. На практическом занятии Деку бросил в тебя кусок бетона, а ты кусок подорвал, не давая ударить себя. Меня же задело осколками. Эта но­вость оша­раши­ла Ка­цуки: он при­под­нялся на лок­те, недоверчиво изучая лицо Очако. — Чего? — нахмурился он. — Даже не знал, что тебя ранило. — Не так уж и ранило. Оча­ко на­супи­лась, не понимая, почему её слова так задели Кацуки. Ну, не то чтобы задели, но… Вообще, он бы сразу хотел знать об этом ранении, но, оказывается, прошло уже четыре года, а он ни сном, ни духом. — Каждый раз к Исцеляющей девочке не походишь, особенно если так, царапина. Да, это была просто царапина. — Ага, царапина, от которой у тебя шрам, — от­ве­тил Ка­цуки. Он замолк, обдумывая слова Очако. Ес­ли уж говорить о царапинах, то это что получается… Были и другие случаи, когда Очако к Исцеляющей девочке не ходила? — Ещё есть? — Дру­гие шра­мы? — Ага, — подтвердил Ка­цуки, — Которые оставил я. Мысленно вздохнув, будто этот разговор её уже утомил, Очако села на постели — Кацуки сделал то же самое. Очако сдёрнула простыню, чтобы прикрыть грудь: не то чтобы Кацуки не видел её обнаженной, но странное смущение охватывало Очако, когда они так вдруг выпадали из реальности. Ка­цуки в свою очередь пристально смотрел ей в лицо, пока она сидела задумчивой, пытаясь понять, с чего бы начать. — Вот, — Очако вытащила левую ногу из-под простыни и указала на шрам на икре. — Ты бахнул мощный взрыв, ну а я спаслась от ударной волны, но не совсем. Это на третьем курсе, — и, как будто этого мало, выставила левое запястье. В отличие от тех, старых, этот шрам выглядел свежим — сердце Кацуки ухнуло вниз, к желудку. — А это пару месяцев назад, когда объединились в команду. Твоя рука ещё не остыла, но ты хватанул меня и запустил в злодея. Обожгло через костюм. — Блять, Оча­ко! — Ка­цуки отод­ви­нул­ся от неё и запустил пальцы в и без того всклокоченные волосы. Сказать было нечего. Он не знал, что и выдать. Ведь быть про-героем — ходить в шрамах всю жизнь. Его, Кацуки, это вообще не волновало, а дёргало скорее то, что половина шрамов Очако — его рук дело. — И почему ты не сказала? Оча­ко скрестила руки на груди, прямо поверх простыни. — Ты же не на­роч­но. Нес­час­тные слу­чаи то­же бы­ва­ют. — Я причинил тебе боль, — под­чер­кнул Кат­су­ки. — Мне все говорили, что я ни черта для тебя не делаю, только боль и причиняю… Это чер­тов­ски бесило, а ты всегда смеялась и велела им заткнуться. Ещё на третьем году обучения, когда они только начали встречаться, его нечеловечески выбешивали те, кто намекал, мол, Кацуки наверняка только и делает, что пытается угробить Очако. Да если бы он мог! А травмировал — она бы его так отходила! Да, он, Кацуки, тот ещё мудак, и все же не такой, каким его пытаются выставить.  — Факт! Тебе от меня досталось, а я даже не понял, когда. И как таким зацикленным на себе ходить, а? Может, те, кто шептался про них, были правы? Может, он, Кацуки — вообще нездоровый выбор? — Ты помогал мне! — горячо возразила Очако, не сводя с него глаз. — Каждый этот шрам — память о том, как я с каждым днем становилась все лучше и лучше! Не смей отнимать её! От этих ее слов Кацуки буквально задохнулся. Вот же! Умеет понять, прям с языка снять! Очако наклонилась к нему, обхватила лицо и крепко поцеловала в губы.  — Да, от тебя есть шрамы. Я должна была о них сказать, как и то, что никогда не злилась за них. Ведь они часть меня. Они делают меня героем. И го­ри всё в аду, ес­ли эти сло­ва не при­вели его в чувство. Да, привести в чувство — это Очако умела.