Ненависть...

      Мегатрон вошел в зал последним, прошел к круглому столу с проектором, не глядя ни на кого. Видеть никого не хотелось, и уж тем более не хотелось говорить, но командиры ждали его решения. Сейчас, когда искру жгло так, что, казалось, расплавиться броня, бремя лидерства впервые навалилось всей своей тяжестью, и он осознал отчетливо то, о чем раньше лишь догадывался, теша себя глупыми иллюзиями - вождь должен быть один. Мегатрон тяжело оперся руками о край стола, и наконец, обвел взглядом собравшихся тут мехов. Тут были все. Его ребята из Каона и Слоутер-сити, вожди Воса, командиры боевых отрядов с Пустошей, Глитч от Тарна, - глядеть на него под эмпуратой все еще было больно, - представители революционных ячеек из других городов. Все они ждали, что его выступление в Сенате станет поворотной точкой их борьбы. Теперь им нужна была новая цель. - Это война, - слова Мегатрона тяжело падали на стол, одно за одним в полной тишине. - У Сената был шанс. Больше никаких переговоров. Вы все знаете, что делать. Саундвейв, Баррикейд, подготовьте все, утром я обращусь к народу Кибертрона. Совещание окончено. И Мегатрон в тишине покинул зал.       Стальная луна смотрела в комнату, бросая на пол и обшивку стен серебристые отблески, а само небо было черным. Что ж, вполне отвечает настроению. Мегатрон ударил кулаком по кнопке на панели рядом с дверью, и на окно опустились металлические ставни, оставив комнату в кромешной тьме. Темнота ему не мешала, он привык к ней, она была с ним всегда, с самой его активации, в дальних забоях, где только блеск энергоновых кристаллов иногда освещал вековой мрак, в рабочих бараках после отбоя, где экономили любую энергию, что бы хватало зарядным платформам, на темных улицах нижних уровней Каона, и в полумраке коридора перед ареной. Темнота была его средой обитания, его союзником, его учителем, она заботливо укрывала то, что никому не дозволено видеть, и позволяла быть собой. Хотя бы изредка. Процессору даже не нужен был сигнал, чтобы переключить оптику на ночное зрения, он сделал это автоматически, как только освящение изменилось. Предметы немедленно утратили цвет, все стало одинаково серым и зыбким, и без окна во всю стену, в которое с любопытством заглядывала каждую ночь Стальная Луна, стало видно, как мало тут вещей. Почти ничего - платформа, стол, рабочий компьютер с широкими экранами, полупустой стеллаж, небрежно разбросанные датопады. Старскрим презрительно кривился и звал эту комнату коробкой. С закрытыми ставнями его слова были похожи на правду.       Мегатрон прислонился лбом к прохладной стене. Ему казалось, корпус такой горячий, что еще чуть-чуть, и потечет краска. Он и раньше ненавидел, он привык к этому чувству, считая его чем-то обыденным, давно изученным, прирученным и поставленным на службу его цели. Он ненавидел несправедливость, и эта ненависть сперва выливалась в злые политические памфлеты, потом заставила писать статьи и книгу, зажгла огонь, которым он так щедро делился с другими. Эта ненависть, в итоге, вознесла его так высоко, как никто и помыслить не мог. Он ненавидел собственную слабость, и эта ненависть заставляла оттачивать слова, как клинок, до судорог в сервомышцах тренироваться на арене, молча переносить все сложности апгрейдов на плохо приспособленный к этому корпус и не проигрывать боев, где бы они не шли. Ненавидел слабость чужую, и это помогало не позволять соратникам совершать ошибок и беречь их. Ненавидел Сенат, как источник несправедливости и слабости народа, растратившего величие предков ради сиюминутного сытого гедонизма для немногих, превратившего большую часть своего же народа в бессловесные автоматы, тех, кто изувечил Глитча и Шоквейва и многих, многих других. Ненавидел Сентинела Прайма с той их короткой встречи, потому что видел, что навсегда останется для Сентинела преступником низкого происхождения, какими бы ни были его заслуги и стремления. Иногда он ненавидел Старскрима, за то, что его первый помощник был плоть от плоти высших классов, наверное, таким, какими были те, кто установил эту систему на Кибертроне: презрительным, высокомерным, самовлюбленным, но чудовищно эффективным, когда дело доходило до интриг или боя. К этой ненависти всегда подмешивалась толика восхищения перед тем, чьей стихией было небо. Ненависть к его лукавому товарищу рождала в искре странное, злое удовольствие, которого Мегатрон прежде не знал. Старскрим презирал его, безродного грязееда ниоткуда, и не мог этого скрыть, во всяком случае, от Мегатрона. И видеть, как он вынужден подчиняться и льстить, боясь потерять свое положение было приятно. Воспоминание о том, как наглый сикер, еще вчера надменно поучавший его, как правильно держать в руках столовые приборы, с ужасом смотрел в глаза и предлагал сделать, всё, что угодно, чтобы остаться в живых, грело искру. Мегатрон не воспользовался этим предложением, потому что уважал соратника, но хранил это воспоминание, как знак своей победы. Эта ненависть подхлестывала и предостерегала, добавляла власти острую сладость, и не давала стать тем, что он ненавидел.       Но Мегатрон никогда не мог даже представить, что можно ненавидеть ТАК. Огонь ярости жег микросхемы невыносимой болью и казалось, энергон, текущий по трубкам сейчас вскипит, искру выкручивало так, что хотелось разорвать руками броню на груди и выдрать камеру, только бы не чувствовать больше ничего. Разбить что-нибудь об стену, поставить пушку на максимальный режим и выжечь к скраплетам целый квартал, сжечь Иакон, или всю планету, всю вселенную… Убить. Не важно кого. Медленно отрывать запчасть за запчастью, до последнего не трогая болевые центры… Не поможет. Ненависть не находила выхода и не могла его найти. Мегатрон метался по комнате, как зверь в клетке. Орион. Орион, почему? Всё, о чем мы говорили, всё, что я доверил тебе, только тебе, как другу и брату, всё это для тебя не стоило ничего? Почему? Ради власти? Нет, я смотрел тебе в оптику там, в зале Сената, ты не ждал этого, ты не хотел. Или хотел? Или ты просто воспользовался моим именем, чтобы подняться на вершину, к которой простого библиотекаря из архива не подпустили бы никогда? Мегатрон тогда ничего не смог ему сказать, слишком сильным оказался удар, слишком внезапным, и слишком много вокруг было ушей и глаз. А сейчас он мучительно искал слова, и понимал, что не найдет. Не сможет объяснить, раз все, сказанное до этого, стоило так мало. Орион, Орион, ты не друга своего предал, ты дело наше предал. Ты предал Кибертрон. Всех нас, весь свой народ, и живых, и мертвых, тех, кто появлялся на свет и исчезал в непроглядной тьме отчаяния, так и не узнав, для чего. От кого даже имен не осталось, потому что у них никогда не было имен. Миллиарды искр, зажегшихся и угасших напрасно. Они не вопиют к тебе сейчас, ты не слышишь их голоса, сквозь время и пространство кричащих тебе «Предатель!». Почему я гашу оптику, и вижу их перед собой, единых в пережитом страдании, а ты нет? Это моя вина. Я зря щадил тебя, зря прятал самое страшное, самое мерзкое, что видел в жизни, боясь ранить и оттолкнуть. Но ты... Орион. Ты же видел Каон, ты видел арену Иакона, ты знал, как жестоко поплатился Шоквейв за свою попытку найти выход из того сытого рабства, в которое загнала народ наша элита? Почему ты встал на сторону Сената, на сторону тех, кто довел всех нас до этого жалкого состояния? Кто повинен в гибели и страданиях миллиардов твоих собратьев? Я звал тебя братом! Я любил тебя! А ты ударил меня в спину. За что? Да, мы спорили, да, ты не любил жестокости, но разве Сенат не жесток? Орион, что же ты наделал. Ты обрек весь Кибертрон на гражданскую войну, потому что я не отступлю. Я буду сражаться за свободу, даже если останусь один против всего мира. Даже если это будет битва с тобой. Орион. Где-то глубоко внутри жила надежда, что ты сейчас рассмеешься, и скажешь: что ты, Мегатрон, ты все понял не так. И мы снова встанем плечом к плечу, как друзья, как равные, и это глупое недоразумение будет забыто. Но ты молчал. Ты молчал, Орион Пакс. Нет. Оптимус Прайм. Достойный приемник Сентинела. Такая же лицемерная тварь. Или просто глупец. Не важно. Ты назначил мне цену, и я заплачу сполна. Больше такой ошибки я не совершу. На вершине власти есть место только одному. Только единственный лидер может побороть разногласия и заставить всех идти к общей цели. Пока все не станут едиными. Пусть даже кого-то придется принудить силой. Кибертрон взывает к нам. Ко мне. Ради всеобщего блага. Больше никаких друзей, только верные воины и преданные слуги. Никому никогда больше не удастся подобраться так близко к искре. Как хорошо, что и это он предусмотрел заранее, как будто знал. Нет. Просто знал. Верить не хотел, но знал. Шов на камере ныл, как будто искра просилась сквозь него наружу, но, в отличии от выжигающей процессор нерастраченной ненависти, это было почти приятно.       Мегатрон поднялся с пола. Преданность. Вот единственное, что он будет ценить отныне. Эффективность и преданность. Делу десептиконов и их Лорду. И у Мегатрона было кого спросить, достаточно ли велика его преданность.