***
Время двигалось своим чередом, зализывая раны монотонным течением дней. Не хотелось думать о произошедшем, но больно было и не вспоминать. Редкие встречи глазами, поджатые губы в ответ на дежурное «как спалось?». Может, и не надо всего этого маскарада с вопросами. Может, надо было бы промолчать. Но проходили месяцы, а не утихающая боль только превращалась в незаживающую, гноящуюся внутри рану. Родную. Привычную. Больше костной ломки необходимую, будто только это и осталось, чтобы чувствовать себя все ещё живым. Ведь, если болит, значит ещё дышит, значит, все таки, живо.***
К вечеру летний зной понемногу спадал, солнцем погружаясь в холодную глубину моря, и только тёплые камни дорог и кое-где выжженная желтоватая трава говорили о недавнем колючем танце раскалённого света. Завтра будет так же знойно, так же пронзительно-ярко. Жизнь идёт, не оглядываясь назад, только эхом воспоминаний о прошлом отдаваясь где-то глубоко в душе. Кто-то сдержанно смирился. Кто-то вынужденно ушёл по самые уши в работу, ничего не видя и не слыша, кто-то старался держаться, хотя бы внешне, не поднимая больную тему. Прошло уже достаточно времени, но неловкая тяжёлая тишина то и дело зависала в воздухе, готовая разразиться внезапной вспышкой. Тяжелее всего приходилось Леону. Джорно это прекрасно знал, понимал, но не мог прекратить злиться. Свалившееся на него осознание ответственности не находило опоры в виде хотя бы моральной поддержки от остальных членов команды. Один Миста не мог заменить собой и рассудительного Бруно, и непосредственного Наранчу с его дурацкой громкой музыкой, которой сейчас так не хватало... Вернувшийся в команду Фуго держался особняком, вызывая, скорее, тихое раздражение у остальных, с которым они негласно решили смириться. Предатель, ведь если бы не ушёл тогда... но свой предатель. Чувствующий и понимающий, а самое главное: не требующий лишних объяснений. Джорно порой хотелось вот так же в пустоту разрыдаться, обвинить, упасть обессилено и, закрыв глаза, погрузиться в спокойный глубокий сон, а проснувшись, понять, что все произошедшее было дурацкой игрой воображения. Ему так хотелось позволить себе от души отметелить Леона за все его слабости, за все его истерики, даже сдержанные, за его одиночные страдания в закрытой наглухо комнате, за эту железную стену, которую не пробить. Хотелось ударить, обвинить, попросить поддержки, хоть немного помощи, хотя бы один шаг навстречу... Пусть почва рассыпается и разливается, тает, как первый снег под ногами - пусть так. Но хотя бы один шаг. Джорно приходится собрать всю оставшуюся волю в израненный от бесконечных ударов о стену кулак и сделать свой шаг навстречу.***
- Леон? В комнате было слишком прибрано и аккуратно. Нетронуто - только пыль толстым слоем осела на книгах, подоконнике, на столе. Конечно, все осталось ровно так же, как и много месяцев назад, когда Бруно в последний раз шагнул за порог. Дело плохо. - Ну и кто тебе позволил, мать твою, сюда заходить... босс? Леон, будучи на «своей территории», ни капли не сдерживался. Если в рабочее время, выполняя задания, он беспрекословно подчинялся, не опускаясь до того, чтобы прилюдно ронять авторитет босса, то тут уж, извините. Бруно видел в Джорно будущего шефа - пусть будет так, но не более того. - Знаешь что? А не пошёл бы ты в задницу? Надоело! Каждый день. Надоело это. Не вернёшь ты его! Никогда, слышишь? Прекрати уже это все. Прекрати отматывать записи, прекрати смотреть на него каждый день. Это невозможно... - Проваливай, Джованна, пока я тебе череп не раскроил. Не уйдёшь сейчас - клянусь, я тебя уничтожу. Джорно пошёл ва-банк. О том, что Леон прокручивает время и, чуть ли ни каждый день, смотрит отрывки из их с Бруно жизни, никто не мог знать. Одно время, Джорно, тщетно пытаясь помочь Леону справиться с потерей, пытался наладить с ним контакт и бывал невольным свидетелем этих сцен, уговаривая себя, что сейчас не время, и уходил, так и не постучав в дверь. И всякий раз видел, какой болью отдавалась в глазах Леона каждая лишняя минута, которую приходилось отматывать назад. Время шло, но боль не становилась слабее, не превращалась в тихое смирение. И Джорно всерьёз казалось, что лучше бы Леон сам лёг там же. Там же тихо осел пылью на древних руинах, на мощеных дорогах, пеплом разлетелся над морем, выжженный солнцем, унесённый золотым ветром. Не очнулся. Не надо было его спасать, наверное. Глупая жажда жизни. - Ну, давай! Чего ждёшь? Сделай уже что-нибудь. - Голд Экспириенс угрожающе завис над плечом. Появившись, скорее, спонтанно, повинуясь эмоциям, чем действительно ради битвы. Ни станд, ни его хозяин, в глубине души, не хотели этой битвы, но и остановиться уже не хватало сил. Джорно срывался на крик. Леон говорил спокойно, сдерживаясь, шумно вдыхая воздух сквозь плотно стиснутые зубы. Иступляющая ярость и ненависть дошли до такой стадии, когда ты уже не можешь закричать. Джорно ожидал, чего угодно. Он ожидал потока ненависти, удара, криков и проклятий, но никак не исступленное спокойствие, от которого становилось так погано на душе, что хотелось выть. Он не просто ожидал всего этого, но и действительно рассчитывал именно на такую реакцию. Ему самому надо было выплеснуть все накопившееся: загнанную в угол боль, непосильную ответственность, вечное чувство опасности и своё же собственное непробиваемое внешнее спокойствие. Обращаясь к Леону, он был готов так же обратиться к себе самому, разделить эту боль на двоих поровну, уничтожить, стереть ее - и забыть. Шагать по воде, не чувствуя поддержки, с каждым днём становилось все сложнее и сложнее.***
Холодное, тяжелое молчание, повисшее в воздухе, казалось, могло висеть так целую вечность, пока не разлетится вдребезги, разбитое словом, вздохом, взглядом. Возможно, единственной связующей нитью между этими двумя противоположностями была именно взаимная, но беспочвенная с самого начала, ненависть, которая продолжала по инерции подогревать жизнь, являясь той самой необходимой центростремительной силой, не дающей всей команде распасться к чертям собачьим, отправив каждого жить своей жизнью, которой ни у кого из них и не было за пределами банды. Леон понимал это, тяжёлым взглядом уставившись в одну точку, до крови закусывая губу. Джорно понимал это, стоя перед ним, тяжело дыша, тщетно пытаясь пробить стену отчаянного безразличия. Первым сдался Джорно. Хотя, какая, к черту, разница, кто из них сдался первым? Ненависть - жгучая, горячая и яркая. Металлическим привкусом крови на искусанных губах. На языке, слизывающим эту кровь. Ненависть, силой прижатая к стене, схваченная за волосы. Ненависть, со свистом сдавленного стона, рвущаяся наружу. Джорно надоело терпеть, надоело наблюдать из-за полуоткрытой двери, надоело сдерживаться. Сорванная дипломатичная скромность валялась разорванная в клочья рядом с так же беспорядочно разорванной одеждой, которую уже не восстановить, а только выкинуть. Руки, хаотично скользящие по телу, которое так ненавидишь и так хочешь. До зубовного скрежета. - Смотри мне в глаза. - Я тебя ненавижу. - Это взаимно. И, все же, смотри мне в глаза. И Леон смотрел. Перехватывал взгляд, отвечая на отрывистые, жесткие поцелуи, поддаваясь животной нежности, похожей, скорее, на звонкие пощечины, чем на любовные ласки. Главное, не закрывать глаза. Не представлять на его месте того, другого, о котором нельзя говорить. Остановить поток воспоминаний об украденных спокойных моментах, когда они с Бруно сидели, прижавшись друг к другу, говоря о всякой ерунде. Не закрывать глаза. Бруно больше нет. Он ушёл. Он больше никогда не вернётся... - Пожалуйста, идиот ты такой, пойми это. Укус. Больно. Спасительная боль. Завтра будет саднить, напоминая о произошедшем. Пусть лучше так. Пусть лучше такая ненавистная, но живая боль, чем погибшая призрачная нежность. Пора уже понять и принять этот неопровержимый факт, перестать отматывать время, тщетно пытаясь дотронуться до родной руки, ловя взгляд секундомера. - Как же... я тебя ненавижу, Джорно Джованна... По телу пробежала дрожь, как электрический разряд, холодными каплями пота охлаждая болезненно горячую кожу.***
Рассвет занимался рано, заставляя гореть море багровыми красками отраженного света. Скоро наступит завтра. Скоро утро провозгласит новый день звоном чайных ложек, сигналами почтовых уведомлений и новыми проблемами, которые нужно немедленно решить. Кто-то, скорее всего, погибнет в этот новый день, кого-то ждёт расплата за старые и новые грехи. Шагать по воде тяжело, но много проще, когда кто-то идёт за тобой. Пусть даже сквозь ненависть и боль. Все своим чередом, а время затянет раны.