Канун Дня Всех Святых

В эту ветреную ночь погода менялась так стремительно, что каждые склянки несли с собой новые условия. «Неустанный» восходил на волны словно в танце, будто волны едва касались его бортов, и, благодаря усилиям натренированной команды казалось, что он мог совладать со стихией сверхъестественным образом. Написав несколько важных писем и закончив запись в бортовом журнале, капитан Пэллью встал и принялся мерить шагами каюту, пока, наконец, не остановился перед кормовыми окнами. Снаружи на небе сияла полная луна, заливая волны своим оранжевым светом, в котором красиво мерцали барашки. Это зрелище заставило Пэллью вздрогнуть. Был канун Дня всех Святых, и душе у него было тревожно. Повернувшись, он увидел сидящего в его кресле человека. — Капитан! — воскликнул он испуганно. Филимон Паунолл уже шестнадцать лет как не числился среди живых. Пэллью знал его, и некоторое время они служили вместе, и именно почивший капитан изменил его жизнь и обозначил ее направление. Паунолл научил его куда большему чем кто-либо, и его смерть в бою принесла Пэллью его первую командирскую должность. Паунолл смотрел на него теплым приветливым взглядом, каким всегда одаривал своего исключительного ученика. — Ты чем-то обеспокоен, Нед? — Можно и так сказать, — неловко ответил Пэллью. — Как и всегда. Хочешь поговорить об этом, мальчик? — С мертвецом? Паунолл оглядел высокий потолок каюты, широкий полированный стол с оловянными подсвечниками на нем и дубовый книжный шкаф. — Никого другого здесь не наблюдаю. Ты еще привыкнешь ко мне. Можешь не волноваться, я все так же проницателен, как и прежде, и мой ум не утратил своей остроты. — Боже милостивый, — произнес Пэллью, не сдержав улыбки. Шестнадцать лет небытия нисколько не изменили капитана Паунолла. Усевшись в соседнее кресло, Пэллью довольно бестактно уставился на грудь гостя. — Куда делись ваши раны? — Какие раны? — Те, от которых вы умерли. В последний раз… — Уродство. Не стал их оставлять. Ответ Паунолла прозвучал резко, но затем он смягчился и продолжил: — Я ведь умер у тебя на руках. А потом ты спас корабль. Премного обязан тебе за это. У тебя было большое сердце, Нед, всегда. Как и сейчас. Не стоит ненавидеть себя за свои чувства. Пэллью нахмурился и возразил: — Откуда вам знать сэр, что я чувствую? Паунолл усмехнулся и покачал головой. Шестнадцать лет назад его зрелость восхищала Пэллью, сейчас же он казался не старше его самого. — Боишься, что мне известен твой секрет, о котором ты не осмеливаешься говорить? Я мертв, и тебе не о чем беспокоиться. О, да, я все знаю. Ты по уши влюблен в этого повесу Хорнблауэра. Пэллью не мог солгать Пауноллу. Ему никогда это не удавалось, хотя пару раз он действительно пытался. — Да, — признался он и отвел взгляд. — Как так вышло, сэр? Я никогда не думал, что это произойдет, и вот… — …это произошло, — договорил Паунолл. — Стыдишься, да? — Это неправильно. — Ты влюбился впервые? — Я впервые оказался во власти таких чувств. И не могу их контролировать. — Контролировать? — рявкнул Паунолл. — Святые небеса, Нед, ну подумай головой! Любить не означает контролировать. Не удивительно, что твое сердце заперто как неприступная крепость. Контроль! Ты снова взялся слушать проповеди, да? — Едва ли, — произнес Пэллью, заливаясь краской. — Значит, опять воспоминания об отце, а? Воскресные молитвы о спасении души, и вся семья стоит на коленях? Уверен, он был неплохим человеком, но скажи мне вот что, Нед, ты любил его за это? — Я едва его помню, — ответил Пэллью.- Вы — единственный, кто наставлял меня, как должен был наставлять родитель. Я любил вас как отца. — Я учил тебя думать за себя, — сказал Паунолл. — Не то чтобы ты нуждался в этом. Я учил тебя делать то, что должно, не позволяя страху вставать на твоем пути. Показывал тебе, кем ты мог бы стать. Глядя на эту прекрасную комнату, я заключаю, что мои уроки даром не прошли. Тебе сопутствовал успех, ведь так? Капитан отличного фрегата, и, бесспорно, немалые призовые деньги. — Пожалуй, да, нужды я не знаю, — сказал Пэллью. — Сам король посвятил меня в рыцари, и я заслужил это. В девяносто третьем захватил французское судно «Клеопатра». Противник превосходил нас числом и вооружением, и говорили, что предприятие обречено на провал, но оно изменило ход войны. Англия проигрывала, наши армии были разбиты, и боевой дух был в плачевном состоянии. Теперь… — Теперь мы властвуем на море, как и должно быть. Горжусь тобой, мой мальчик. — Адмиралтейство может видеть все в ином свете. — Адмиралтейство, будь оно проклято! Прояви себя пару раз перед тем, как уйти на покой, и помяни мои слова, настанет день, когда ты войдешь в его состав. Но не раньше, чем ты уладишь дело с юным Хорнблауэром. Пэллью снова принялся ходить туда-сюда по каюте. Как будто и не было этих шестнадцати лет, и он снова был молодым офицером, как и Горацио сейчас, и перебрасывался словами с Пауноллом — капитаном фрегата, который изменил его жизнь. — Что тут решать? Решение невозможно. — Разве я не учил тебя не использовать это слово? Послушай, Нед, разве захват «Клеопатры» не был невозможным? Как и когда-то было невозможным неряхе-беглецу из Корнуолла попасть на военный корабль. Невозможно, так же как и то, что застреленный на собственных шканцах человек сейчас сидит и болтает с тобой в твоей каюте. Невозможно? Мальчик, потрудись найти другое оправдание, потому что это для меня звучит неубедительно. — Оправдание? — оборвал Пэллью, нахмурившись. — Сэр, это не оправдание, это жизнь — моя и его. Это может погубить его будущее. — Да, ты прав, это его жизнь. И ему самому следует решить, что с ней делать. Не принимай решений за него. Или ты боишься, что он не разделяет твоих желаний? — Он. касательно любовных дел, он невинен. — Ну, это-то легко исправить! — бросил Паунолл. — Поговори с ним. Он стеснителен? Вот тебе еще один повод. Боишься церкви? — Нет. — Закона? — Нет. — Общества? — Боже правый, да нет, тысячу раз нет!  — Боишься, что он тебя отвергнет? Пэллью развернулся, сцепив руки за спиной, и посмотрел на отражение луны на волнах. — Нет. Даже не этого. — Что же тогда тебя останавливает? — Я боюсь причинить ему боль. Он восхищается мной, уважает меня, это дает мне власть над ним. Что еще хуже, я его капитан, старший по званию. Его жизнь в моих руках. Смею ли я желать его сердца?  — Нед, называй вещи своими именами. Его сердце уже принадлежит тебе, и ты это знаешь, и совсем не его ты хочешь прибрать к рукам, нет, а его тело. Вот в чем вся проблема, не так ли? — Его тело, — повторил Пэллью, повернувшись от окон к собеседнику. — Да сэр, как и всегда, корень зла… уверяю вас, там очень, очень красивое тело. — Ты его любишь. Он одинок и возможно думает, что его никто не любит. Подумай, Нед. Хочешь, чтобы он втюрился в какую-нибудь миловидную девицу, которая попытается отвадить его от моря? Ты пытаешься оградить его от страданий, и разве это не равносильно ограждению от счастья? — Счастье? — Ты, должно быть, слышал о нем. Всю свою жизнь ты гонялся за успехом, и что в итоге? Найди свое счастье, парень. Возможно, это будет счастье для вас обоих. Тебя это пугает? Пэллью испытующе посмотрел на призрака. — Сэр. Вы когда-нибудь любили…безрассудно? Паунолл тяжело вздохнул, совсем как живой человек. — Хороший вопрос, Нед. Ну, хоть что-то до тебя дошло за шестнадцать лет. Да. Я любил. Но я ничего не делал и ничего не говорил, и в один прекрасный день стало слишком поздно. Смерть — значительное препятствие. С чем бы ты хотел оказаться на смертном одре: с сожалениями о том, что сделал или о том, что сделать побоялся? Дрогнуло пламя свечи. В дверь каюты постучали. — Кто там? — спросил Пэллью. — Это Хорнблауэр, сэр, с рапортом со шканцев. Без сомнения, погода снова поменялась. Пэллью взглянул на капитана Паунолла, но его взгляд нашел лишь пустое кресло, и призрак в каюте остались лишь в его воспоминаниях. — Войдите, — произнес он, и тут же поправил себя. — Входите же. Дверь открылась, и в каюту вошел Хорнблауэр. Свою шляпу он держал под рукой, а на волосах блестели капли морской воды.