***
С того момента всё было не так: тур приостановили на неопределённый срок, фанаты узнали о болезни кумира и всем казалось, что мир рушится. Всё то, что они создавали столько лет, сгорало в огне под слова поддержки и слёзы миллионов людей по всему миру. Фрэнку становилось всё хуже. Слабость в ногах стала настолько сильной, что передвигаться было невозможно. Мужчина практически отказался от пищи и на каждый вопрос о голоде лишь бормотал что-то бессвязное и мотал головой из стороны в сторону. Запах же готовой пищи воспринимался как рвотный рефлекс и любые попытки накормить парня заканчивались провалом. Когда кашель стал постоянным, было принято решение отвезти Айеро в больницу. Джерард не покидал эти белые стены уже несколько дней, питаясь кофе из автомата и засыпая на кресле в палате Фрэнка, просыпаясь от каждого шороха. Нервы были на пределе. Персонал больницы даже не пытался выгнать мужчину. Точнее, первые дни они действительно пытались это сделать, но получали лишь истеричные крики в ответ, спорить с которыми было просто глупо. Все сдались и позволили Уэю оставаться здесь столько, сколько ему необходимо, дав тому небольшое полотенце и плед. Три недели в больнице показались Джерарду вечностью и, если бы его спросили, как выглядит ад, он бы ответил «белые стены». Эти чертовы больничные стены, что видели столько боли. В них было произнесено больше искренних признаний, чем на любой свадьбе. Только эти белые стены слышали прощания, звучащие как всхлипы и стоны. Только они видели настоящую боль. Большую часть времени Фрэнк был без сознания — он очень много спал, а когда приходил в себя, то мало говорил и всё чаще просил Уэя почитать ему что-нибудь или рассказать его дальнейшие планы после конца тура. Айеро должен был знать, что он продолжит жить без него.***
Спустя ещё пару дней Джерард всё же уехал на день домой, поняв, что не может больше жить в больнице. Но отсутствовал он всего лишь пару часов, потому что по их прошествии он вернулся к Фрэнку с сумкой чистой одежды, некоторыми предметами личной гигиены и новыми книгами. Он не мог оставить его здесь одного. Но, когда он вернулся, то ему показалось, что его не было здесь не несколько часов, а несколько дней или даже недель. На Фрэнке был пластырь с опиатами (своеобразными обезболивающими на последних стадиях онкологических заболеваний) и, когда мужчина прошёл в палату, Айеро с трудом приподнялся на локтях и прокашлялся. — Хей, что ты тут делал, пока меня не было? — стараясь придать своей речи спокойствия, спросил Джерард, садясь на постель к парню и беря его за руку. — Спал, — тихо ответил Фрэнк и прикрыл глаза. Быть в сознании становилось труднее с каждым днём, но он знал, что должен. Должен просыпаться ради Уэя. — Джи, я умираю. — Пожалуйста, не говори так, — ответил Джерард и сжал руку парня сильнее. — Но это правда… — Я предпочел бы никогда не сталкиваться с ней, — прервав Фрэнка, сказал Уэй и провёл большим пальцем по руке Айеро. — Понимаю… Но мне нужно с тобой поговорить. Помнишь всё, что я говорил тебе о жизни прежде? — получив в ответ утвердительный кивок, мужчина продолжил. — Отлично. Умирая, ты не чувствуешь облегчения и нет предвкушения свободы. Ты, словно загнанное в угол клетки животное, из которого медленно и мучительно выкачивают силы, чувства, мысли, желания и ты лишь мечтаешь сбежать от этой нарастающей пустоты внутри. Ты становишься равнодушной оболочкой, стоя на пороге смерти, — Фрэнку потребовалось несколько минут, чтобы прокашляться и продолжить. — Можно было бы жалеть о том, что мне предстоит уйти, но… Знаешь, я сделал всё, чего когда-либо желал: я играл на известнейших мировых сценах, я узнал тысячи интереснейших людей, приобрёл настоящих друзей и любовь всей моей жизни. Я хочу поблагодарить тебя за это. — Фрэнки… — Дай мне сказать, пока я ещё могу, — нервно сглотнув, Джерард перевел взгляд от их сплетенных пальцев на глаза Фрэнка, давая тому понять, что его слушают. — Благодаря тебе мои мечты стали реальностью, благодаря тебе я научился любить и благодаря тебе я боюсь смерти. Не плачь, послушай, — сказал Айеро, заметив, как слёзы скапливаются в глазах его любимого человека. — Ты никогда не должен сдаваться. Жизнь — это чертовы американские горки, в которых, порой, ты оказываешься внизу, у самой земли, а порой можешь коснуться пушистых облаков. Каждый раз, когда ты опускаешься, держи в голове мысль, что это лишь разгон для очередной вершины; разгон для чего-то большего. Но помни, что у каждого человека свой путь и свои собственные виражи. Чьи-то горки будут идти прямо параллельно земле всю жизнь, а в чьих-то тебя будет тошнить от крутых поворотов и поездок вниз головой. Если плохо и больно сейчас, то обязательно станет легче. Пока ты чувствуешь боль, ты жив. Никогда не сдавайся живым. Джерард вновь кивнул, пытаясь запомнить каждое слово Фрэнка. Эти слова значили для него слишком много. Мужчина вновь закашлялся и прошло несколько минут, прежде чем он всё же продолжил. — Меня так тошнит от нормальности фраз «Сейчас бы умереть» или «Хочу сдохнуть». В какой момент смерть стала для нас чем-то, о чем можно поговорить между делом? В какой момент мы стали бросаться такими отвратительными словами, не думая о последствиях? Люди, говорящие подобное, никогда не обладали таким незамысловатым органом как мозг. Они мечтают о смерти, бредят ей, видя в ней освобождение. Но они, блять, даже понятия не имеют, что это такое! Жизнь — это чёртова игра, правила которой ты по крайней мере знаешь. Так почему бы не начать уже играть достойно? И, самое смешное, что у каждой игры есть свой срок годности. Тебе дана возможность не только мечтать, но и воплощать свои мечты; возможность делать себя счастливым, возможность любить и быть любимым… Блять! Увидеть рассвет, начать утро поздно в тёплой и мягкой постели, танцевать под летним дождём, проснуться в объятиях любимого человека — за эти мелочи не нужно платить, нужно лишь научиться чувствовать их. Помнить моменты и жить ради новых. До тех пор, пока у тебя есть возможность жить… Уэй давно не сдерживал себя, но он не мог издать ни единого звука. Он кусал губы в попытках успокоиться и время от времени вытирал тыльной стороной ладони слёзы. Слишком много эмоций. Слишком сильные чувства. — Джи, я любил тебя с нашей первой встречи и буду любить до последней. Помнишь, как-то я спросил у тебя, какого это — любить кого-то. Ты ответил мне тогда, что это означает быть готовым умереть ради этого человека. Но что, если я попрошу тебя жить?***
Выйдя из больницы покурить, Джерард сел на ступеньки и истерика накрыла его с головой. Он тонул в этом омуте боли и молил о помощи, но единственный человек, что мог достать его оттуда, сам шёл на дно. Шел на дно той самой бездны, откуда никто ещё не возвращался. Мужчина обдумывал слова Айеро, прокручивал их в голове снова и снова, заставляя своё сердце страдать лишь сильнее. Его тихий и хриплый голос, переходящий на шепот, когда говорить было совсем невыносимо. Именно сейчас, именно в этот момент, Уэй впервые ощутил настоящее значение слова «никогда». То значение, о котором никто и никогда не задумывается, используя такое простое короткое слово из семи букв изо дня в день. И его пробрал ужас. Говоря о смерти, люди так часто кричат, что они не хотят существовать от боли, что поглощает их, но правда в том, что они никогда не испытывали настоящей боли, пока не теряли близкого человека. Они страдали и страдали сильно, раз единственным выходом начала казаться смерть, но по-настоящему больно им ещё не было. Люди, думающие о собственной смерти, чувствуют, будто впервые взяли контроль над собственной жизнью, будто теперь они в праве распоряжаться ей так, как они того хотят, будто они свободны, но правда в том, что они не обретут желанную свободу и власть. Они обретут пустоту, то самое окончательное «никогда». Став лишь блёклой звездой, а может крупицей космической пыли, они осознают всю глупость своего желания уйти оттуда, где их «никогда» было лишь словом. Никогда не существовать, никогда не чувствовать, никогда не видеть, никогда не слышать, никогда не жить и никогда больше не иметь возможности это изменить. Джерард не имел понятия, сколько прошло времени, но он точно знал, что двух пачек сигарет больше нет в кармане его джинсовки, зажигалка практически перестала работать и начался проливной дождь, из-за которого парень уже продрог. Слёзы смешались с каплями холодного дождя на лице, когда кто-то схватил его за рукав и, потянув на себя, обнял. — Джи, всё, пойдём в гостиницу, — сказал Майки, прижимая холодное тело брата к себе. — Н-н-нет… Я не могу, Майки… Я…Я…Я должен быть рядом с ним, — бормотал старший Уэй, глотая окончания и быстро мотая головой, будто подтверждая тем свой отказ. — Я останусь… Мне нужно быть здесь… Я не могу о-о-оставить его здесь… — Никто его здесь не оставит, успокойся. Мы приедем к нему завтра утром, — ответил Майки, затаскивая брата в подъехавшее такси.***
Усталость взяла своё, потому что сразу по приходу в номер, Джерард ушёл в комнату и, проплакав около часа, отключился. Он спал нервно, вздрагивая время от времени или же крича что-то во сне. Смотреть на это было страшно. Майки казалось, что-либо он сходит с ума и всё это — лишь его иллюзия, галлюцинация, бред, либо весь мир сошёл с ума. На телевидении главной новостью стал рак лёгких гитариста группы с мировым именем «My Chemical Romance», чем очень вовремя воспользовались здравоохранительные органы и начали заниматься ещё более навязчивой пропагандой здорового образа жизни. Социальные сети разрывались от слов поддержки и соболезнований, на которые отвечать не хотелось от слова совсем. Он просто не верил. Не верил в то, что месяц назад они ещё выступали на огромных сценах под крики толпы, а сегодня его друг лежит практически без сознания в больнице, проживая свои последние дни, а его брат находится в состоянии затянувшегося нервного срыва и не покидает стен больницы уже несколько недель. «Это не может быть правдой. Это просто не может быть правдой» — повторял он себе, надеясь, что откроет глаза и поймёт, что пьян. К сожалению, алкоголя в его крови не было уже давно.***
Ещё до рассвета, проснувшись в холодном поту, старший Уэй как в бреду оделся и вышел из номера, забывая закрыть дверь и завязать шнурки. Он вышел из отеля и, дождавшись такси, поехал в больницу, ставшую такой «родной» в плохом смысле этого слова. Не прошло и получаса, как мужчина уже сидел в приевшемся кресле и смотрел на своего любимого человека, что никогда прежде не выглядел настолько плохо. Лицо Фрэнка отекло, а кожа приобрела серовато-бледный оттенок; его дыхание было громким, прерывистым и было ощущение, что ради каждого вдоха и выдоха мужчина проходит через адскую боль. Когда часы показывали пятнадцать часов двадцать семь минут, Джерард вышел из палаты и подозвал врача, чтобы узнать, насколько нормально то, что Айеро до сих пор не проснулся. — Мистер Уэй, Вы же понимаете, что опухоль начала заполнять второе лёгкое и его организм практически не в состоянии бодрствовать, — ответил ему старый врач, что был по совместительству лечащим врачом Фрэнка. — Подождите, может, ещё придёт в себя. Джерард кивнул и вернулся в палату. Его руки дрожали, а веки опухли ещё пару дней назад от постоянных слёз. Ему хотелось вырезать из груди эту боль, эту тоску, хотелось уйти прямо сейчас и не видеть мертвенно-бледного Фрэнка перед собой. Но он не мог уйти. Пока сердце Фрэнка бьется, он будет рядом. Ближе к полуночи Майки снова приехал в больницу и застал Джерарда, спящего в кресле с комиксом в одной руке и рукой Фрэнка — в другой. Он тихо подошёл к брату и, воспользовавшись сонным состоянием того, увёз его в гостиницу, задержавшись на пороге палаты лишь на несколько секунд, чтобы посмотреть на Айеро в последний раз. Все чувствовали напряжение, когда в семь шестнадцать раздался телефонный звонок. Все чувствовали слёзы на глазах, когда механический голос сообщил о смерти некого Фрэнка Энтони Томаса Айеро Младшего. Все чувствовали, что мир развалился на части, когда где-то с улицы послышались громкие рыдания.***
Джерарду потребовался месяц, чтобы снова выйти на сцену. Он не покидал пределы своего дома на протяжении всех четырех недель и вышел оттуда другим человеком. Кристально белые волосы стали цвета сажи, цвета ночного неба и цвета глубокой скорби. Он больше не пытался играть на сцене или завести зал, ему было достаточно слёз, что он видел в глазах каждого фаната в любом уголке этого чёртового мира. И его собственные глаза больше не были сухими. Каждая песня навевала воспоминания, что раздирали грудную клетку, и становилось трудно дышать. Трудно до кома в горле, до дрожащего микрофона и ватных ног. Но он не испортил ни одну песню. Зал стал его опорой, стал его поддержкой, стал его причиной продолжать бороться. Он видел боль и надежду в глазах этих людей, и он точно знал — у него нет права подвести их. Последний концерт тура «Welcome To The Black Parade» по традиции проходил в Мехико, столице страны с любовью к оливкам, горячим танцам, эмоциональным разговорам и алкоголю. Никто не знал, как стоит закончить тур, и было принято решение дать Джерарду волю. Пусть говорит и делает то, что считает нужным, потому что, по правде говоря, только он мог знать, как правильно стоит закончить всё. Единственным озвученным решением Уэя было исполнение «Cancer» снова. Эта песня должна была завершить не только этот концерт, но и весь чёртов тур Чёрного Парада, что забрал у них всё, что они когда-либо имели. — This is the last performance of The Black Parade forever! — кричит Джерард в толпу, получая в ответ визг и стоны фанатов. Основная программа тура была исполнена и последняя оставшаяся песня, завершающая концерт, должна была прозвучать после прощальной речи, которую Уэй повторял из города в город. Все знали, что это должно произойти, и каждый человек на этом огромном стадионе с замиранием сердца смотрел на вокалиста, стоящего с высоко поднятой головой и смотрящего в небо.— Now… The Black Parade is dead…
As you are.