***
Ксандер уже давно сбился с пути, потеряв какие-либо ориентиры. А были ли они вообще? Разве возможно заблудиться, если изначально идешь без цели? Зачем он всё-таки продолжает брести по этой непролазной грязюке? Ботинки потом отчищать придётся целую вечность. Он поднимает голову, подставляя лицо недавно начавшемуся дождю. Держаться больше нет сил, Ксандер начинает кричать. Громко, отчаянно. Воздуха не хватает, надрывный крик переходит в хрип. Он отошёл достаточно далеко от монастыря, его никто не услышит. И, вероятно, никто не найдёт. Становится холоднее, его плечи сотрясает мелкая дрожь. Что он сделал не так? Рувей же так хотела самостоятельности. Не давала за себя заступаться, отказывалась принимать любую его помощь. Раз за разом демонстрировала, что добьется всего сама. Он же просто решил проявить уважение к её решению. Как никак она теперь блейдер, отправиться путешествовать — её право. Если самостоятельность — это то, что делает её счастливой… А ведь он больше всего на свете хочет видеть Рувей счастливой! Почему же, ну вот почему сейчас ему настолько плохо? Для Ксандера любить её всегда было в той же мере очевидно, как и то, что каждое утро на небе появляется солнце. Такая себе аксиома, точно не требующая доказательств. Он мог себе позволить обнимать Рувей достаточно часто, каждый раз надеясь, что его уши краснеют не слишком заметно. Она могла спокойно уснуть, склонив голову ему на плечо. А Ксандер бы потом не стал её будить, девушка же и без того очень уставала за день. В таких случаях он бережно относил Рувей в её комнату, снимал с неё обувь (в завязывании шнурков Рувей равных не было) и тщательно поправлял одеяло, чтобы она не замерзла ночью, если вдруг начнёт ворочаться. Такое было в порядке вещей. Нужно ли что-то большее? Но, например, сегодня за тучами никакого солнца видно не было. Возможно ли, что для Рувей тот простой неоспоримый факт вовсе не настолько очевиден, как для него? А для всех вокруг? Ещё один пронзительный крик разносится над высокими деревьями, заставляя перепуганных птиц подняться в воздух. Ливень превращается в сплошную стену, за которой больше невозможно ничего разглядеть.***
Кап… Кап… Дождь усиливается, потоки воды стекают по волосам, перемешиваются с кровью и заливаются за воротник. Слышно только отдаленные раскаты грома и… шаги. Рувей только ниже опускает голову и зажмуривается. Нет никакого желания смотреть на свои стертые костяшки на руках, проверять, насколько далеко отлетела её нагината. И так ясно, что всё это бесполезно. Подняться ещё раз Рувей Сан не суждено, раненную ногу снова и снова пронзает острая боль. Порез на скуле продолжает кровоточить, а дыхание всё никак не выходит выровнять. Идиотка. На что она рассчитывала? Победить самого Луи Широсаги, осуществить то, что ещё не удавалось никому? Зачем согласилась на смертный поединок с ним? Хоть сейчас стоило повести себя как настоящий блейдер, поднять взгляд на своего противника. Рассмеяться, глядя в лицо своей смерти. Показать, что она ничего не боится. Проигрывать тоже нужно уметь. А достойно умирать тем более. Да, именно так и нужно было поступить. Но Рувей не могла. Она не позволит самодовольной усмешке на этом ненавистном лице стать последним, что она увидит в жизни. Если бы у неё только была возможность ещё и закрыть уши, чтобы не слышать этого противного смеха, если бы… — Ну же, Рувей Сан, посмотри на меня, — почти пропевает Луи, остановившись перед ней. Рувей только сильнее стискивает зубы, боль становится невыносимой. Вот бы всё это скорее закончилось. Широсаги наклоняется и проводит рукой по её волосам, заставляя невольно вздрогнуть. Наматывает длинную косу себе на руку и резко дергает, приходится всё-таки поднять голову. На глаза сами собой наворачиваются слёзы. За какие грехи она должна быть такой жалкой перед заклятым врагом? — А перед битвой ты мне показалась более разговорчивой, куда делось всё твоё остроумие, а? — он запрокидывает голову и смеётся ещё заливистей, словно только что невероятно здорово пошутил. Ублюдок. Больной ублюдок. — Хочешь, скажу тебе одну вещь? Лицо Луи оказывается на одном уровне с её. Он жадно всматривается в покрасневшие от слёз серые глаза, в глубокий порез на скуле, не отводит взгляд от дрожащих губ. Это не честно! Если бы он не схватил её за волосы, Рувей бы ничего не заставило заплакать! А так… Ну вот что она за блейдер? Хорошо, что хоть Ксандер не видит всего этого позора. — Так вот… Сегодня у меня просто превосходное настроение. Так и быть, я не стану тебя убивать. Но только потому, — шепчет он ей на ухо, — что после этого меня убьет Шакадера. А подобное в мои планы не входит. Так что можешь поблагодарить его когда-нибудь. Если не умрешь раньше от заражения крови. Но это будут уже не мои проблемы, правда? А это, уж прости, солнце, я намерен забрать с собой. Сверкнул окровавленный клинок, голову Рувей больше ничего не держало. Натяжение исчезло так резко, что девушку откинуло на спину. Произошедшее всё никак не хотело восприниматься в полной мере. Волосы… Её прекрасные длинные волосы… Кап-кап — уже и по щекам струятся ручейки. Сложно сказать, соленые они из-за слёз или из-за крови. Кап-кап — небо словно прорвало. Наверное, этот ливень не закончится никогда. Прямо над девушкой мелькает яркая вспышка молнии. Гром заглушает шаги. Неужели Широсаги наигрался? Лучше бы он её убил. Это было бы милосерднее. Что ж, добротой этот парень никогда не славился. Кое-как Рувей садится и рвет подол своего кимоно, как может затягивает полоской ткани рану на ноге. С трудом подползает на четвереньках к своей нагинате, которую откинуло-то действительно далеко… Пытается встать, опираясь о неё. Выходит это у девушки далеко не с первого раза. Теперь бы сообразить, в какую сторону нужно начинать ковылять… Она должна попасть домой. Самое время вернуться. Непонятно откуда берется странная надежда, что если он узнает обо всем из её уст, будет лучше. А уж что рано или поздно Ксандер обо всём узнает, и так ясно как день.***
Казалось, у него наконец получилось смириться с её отсутствием. Отпустить. Вернуться к повседневной жизни, начать нормально функционировать. Выполнять свои обязанности, как и полагается. Собрать себя по кусочкам заново. Смеяться, когда смеются все, и улыбаться, когда от него этого ждут. К сожалению, только казалось. Было достаточно всего одного высказывания Широсаги, чтобы разрушить до основания это невероятно ненадежное спокойствие. Да, наверное, Юкио права. Рувей слишком сильная, чтобы какой-то кретин мог её убить. Но в жизни случается всякое… Ксандер сидел возле кровати Вальта. Мальчишка больше не выглядел таким бледным, он улыбался, глядя на Шу. Остальные что-то оживлённо обсуждали. Вроде как хотели подписать мирный договор с Широсаги. Кошмар, совсем рехнуться можно. За окном среди зелёной листвы радостно щебетали птицы. Всё это казалось таким до жути неправильным. То, что всё вокруг продолжало идти своим чередом даже без неё. Без Рувей. Исключением оставалось только его сердце. После её ухода оно билось слишком странно, словно готовое остановиться в любой момент. — Там, это… Рувей, — Вакия продолжает что-то лепетать, но Ксандер больше его не слышит. В ушах свистит ветер, а землю под ногами он и вовсе не чувствует. Сейчас больше ничего не важно. Ничего, кроме… Он сдавливает знакомую хрупкую фигурку в крепких объятиях и только сейчас позволяет себе с облегчением выдохнуть. Зарывается носом в теперь короткие каштановые волосы, возможно, что-то шепчет, но это не точно. Чувство безграничного спокойствия и защищенности захлестывает с головой, а теплом в груди хочется поделиться со всем миром. Но начать, пожалуй, стоит всё-таки с одного человека. А весь мир пока может и подождать. Позже они будут сидеть в обнимку и смотреть на огромное оранжевое заходящее солнце. Ксандер выслушает все оправдания Рувей, все невероятные истории про другие братства. Расскажет сам про события тут. Поделится всеми своими волнениями. За неё. Сложно сказать, кто первым потянется за поцелуем, но разве это имеет значение? Вовсе нет. Но это всё будет позже. А сейчас он просто прижимает девушку ещё ближе к себе и продолжает повторять: «Никогда, слышишь? Никогда больше тебя не отпущу».