Never mind / Не бери в голову

      Этот день был таким же, как и все остальные, за исключением одной вещи. Нет, он не отличался тем, что в этот раз я опоздал на службу, и даже не отличался тем, что новая скамья в небольшом помещении с высокими потолками оказалась на ощупь приятно гладкой. Не отличался и тем, что светло-голубая рубашка была мятой, а под глазами были непривычно темные круги впервые за последние два месяца.       Он отличался тем парнишкой, который сидел в первых рядах совсем один.       Сложив ладони вместе и опустив голову, он что-то тихо шептал себе под нос и хмурился, словно пытался поверить самому себе. Или, скорее всего в то, что его слышит кто-то, кроме его самого.       Возможно, именно в этом он и нуждался, как и все остальные, кто приходил в это место, чтобы замолить свои грехи и попросить о помощи, когда уже и не можешь помочь самому себе.       За последние полгода я видел много людей. От наркоманов до больных бабушек. Все просят помощи, но…получают ли её? Как бы то ни было, больше я их не видел.       Тяжело сглотнув, я в очередной раз провожу кончиками пальцев по лакированной поверхности скамьи и ёрзаю из стороны в сторону, стараясь хоть немного успокоиться. Я научился приводить свои мысли в порядок уже после двух минут паники, но волнение могло беспокоить меня весь оставшийся день.       Это как послевкусие.       Начальный эффект просто сносит крышу, окуная во все цвета радуги, а затем так же резко покидает, оставляя в груди лишь неприятное чувство беспокойства.       Доктор говорил, что нужно дать своей панической атаке имя, да посмешнее, чтобы, когда она в очередной раз решит навестить меня, я мог встретить её как старого друга.       «Относись к этому проще, — с улыбкой на губах проговаривал он.»       Проще? — усмехался мысленно я. — Ты хоть представляешь, что это такое? Как можно относиться проще к тому, что буквально выбивает из тебя жизнь? Что в буквальном смысле изо дня в день тянет тебя на дно.       Но он знал, именно поэтому так легко мог швырнуть в лицо эти слова любому больному с такой же проблемой, как и у меня.       «— Выбрось эту дурь из своей головы, — нахмурив брови, раздражалась мама. — Лучше займись делом.»       И от этого становилось куда хуже.       Горло сжимало словно жгутом, а пульс набирал обороты, и только холодный зимний воздух возвращал к прежним ощущениям, прежним эмоциям.       Но не на долго.       «— Я читала об этом, — вновь говорит она и пытается обнять.»       А мне тошно.       И снова балкон, снова зимняя прохлада и мокрый снег, что аккуратно падает на бледную ладонь.       Так я себя чувствовал лучше.       Так я себя обманывал изо дня в день, подпитываясь успокоительными, которые приедались и и почти перестали действовать. А мне не хотелось увеличивать дозу, потому что так я боялся потерять себя.       Я не чувствовал себя слабым, но я винил ту, вторую часть в себе, что позволяла опуститься рукам и вновь поддаться воображаемой угрозе.       А ведь правда, мама, всё было в моей голове.       Но как понять? Как убедить себя в этом, когда сердце набирает обороты, а дыхание учащается, словно я только начал бежать свой первый и последний жизненно важный марафон?       Верно, никак.       Потому что плохо. Потому что в голове тысяча мыслей, и одна всегда чётче всех остальных: «как же я устал».       И я действительно устал, наверное, тогда в первые за три месяца она поняла, что это серьёзно. Что «уроки рисования» у психотерапевта совсем не глупость, а цвета на белом листке с разных сторон с одной и той же картинкой это крик о том, что её сын действительно не в порядке.       «— Я купила тебе мятных конфет, — как-то сообщила она, вручив мне пакет, — говорят, они успокаивают»       Врут — подумал я, но принял пакет, рассчитав это как заботу.       Подняв голову, я вновь натыкаюсь взглядом на парня, что всё так же шепчет что-то в свои ладони и с каждой секундой всё заметнее хмурится. Его шёпот переходит в тихие всхлипы, а по щекам скатываются прозрачные слёзы.       Я тяжело сглатываю, оглянувшись по сторонам и в очередной раз вспоминаю, что в помещении нет никого кроме нас двоих, потому что служба окончилась еще сорок минут назад.       Никто не может ему помочь. Никто не может его утешить.       Даже я.       Правда что ли, Чимин?       Опустив обе ладони на скамью, я пододвигаюсь к проходу и собираюсь с мыслями, чтобы сделать первый шаг. Как оказалось, это куда трудней после нескольких месяцев молчания в запертой комнате большого дома.       Напряжение в ногах напоминает о былом, а руки нещадно потеют, поэтому я тру ладони о чёрные джинсы и подаюсь вперёд, все еще поглядывая больше на выход, чем на того паренька спереди, что вовсе не собирался успокаиваться.       Что за глупость? Что я вообще делаю?       Ты просто пытаешься помочь ему, потому что никто не попытался помочь тебе.       Я уже давно разделил себя на две части. Трус и борец.       Сознание и подсознание.       И именно поэтому, трус норовит сбежать прямо сейчас, а борец вновь показывает ему непристойный жест и шагает к вздрагивающим плечам, плотно обтянутым в чёрную рубашку. — Эй, всё в порядке? — голос предательски хрипит, а тёмная копна волос напротив резко вздрагивает. Парень напрягается и оборачивается на звук, демонстрируя своё бледное лицо и покрасневшие от слёз глаза.       Он не хныкал и не пытался сдержать слёз. Он выглядел так, будто ревел навзрыд, пытаясь вытолкать из себя всю накопившуюся боль. И нет, не здесь. До этого момента.       До этого храма. — Я... — хочет ответить, но что-то сдерживает его, словно воздух застревает в горле. — Всё…ох, — только и выдыхает он, а затем подрывается с места, от чего я отшатываюсь назад, ударяясь копчиком о спинку скамьи.       Неимоверная боль прошибает изнутри моё тело, а мысли становятся до непривычности чёткими, будто о голову разбили бутылку.       Парня уже и след простыл, а я всё так же стою на месте сжимая в пальцах край бледно-голубой рубашки и думаю о том, что впервые за несколько месяцев на секунду ощутил прежнего себя.

***

— Какие планы на сегодня? — интересуется мама, заглянув ко мне в гости в воскресное утро. — Разве ты не в курсе моих планов? — поднимаю я голову, застёгивая пуговицы на рубашке. — Ты ведь… справился с этим, — мнётся она. — Справился, — киваю, а затем рассматриваю белую ткань в своих руках. — Но привычка осталась.       Она присаживается за кухонный стол и кладёт на него руки, глядя мне в глаза. Когда она так делает, я знаю, что обычный будничный разговор может перейти во что-то более важное и существенное.       И это мне не нравится. — Ты ходишь в наш храм? — Нет, — обрываю я, отпив немного остывшего чая. Кофе я перестал пить с того дня, как это случилось. Больше не рискую, хоть и знаю, что дело было вовсе не в нём. — Но, Чимин…твоя вера ведь…Или ты всё еще боишься ходить дальше… — Если говорить о вере, мама, то я ходил и хожу туда, только для того, чтобы поверить в себя и да, у меня всё еще чёртова агорафобия, — чашка с громким стуком приземляется на стол и мать вздрагивает.       Я знаю, что так нельзя. Знаю, что потом буду жалеть, но я не могу говорить об этом. Я не хочу произносить в слух свои слабости и в который раз убеждаться в том, что я еще не справился. Не до конца. — Ладно, — соглашается она и поднимается из-за стола. — Я передам отцу что ты в порядке.       Я киваю. Это всё что мне остаётся сделать, когда она покидает мою скромную квартирку на почти нежилой улице.       Я переехал сюда меньше месяца назад, когда почувствовал, что освободился. Не совсем конечно, ведь страх посещал меня почти каждый день, но я понимал, что больше мне ничего не угрожает. Да и не угрожало вовсе, разве что, я сам себе.       Это было верным решением, потому что в полной тишине я научился прислушиваться к себе и своим мыслям. Анализировать и принимать верные решения.        «Просто будет не всегда, — говорил мужчина с экрана. — Один день может быть белым, а другой чёрный. В самом начале всегда так, и вы должны это понять.»       И ведь верно сказал. Одной ночью я просыпался в поту, пытаясь отдышаться, а в другую ночь я спал крепким сном. В один день я ощущал постоянную тревогу, а желудок отказывался принимать хоть что-то из пищи, а в другой я был как никогда горд своим спокойствием и праздновал эту маленькую победу самым вкусным пирожным из скудного выбора в кафе у книжного магазина.       Так и началась моя борьба за право на нормальную жизнь.       Хоть и длится она недолго, но мысль о том, что с каждым днём боец внутри меня справляется всё лучше, несомненно греет так же, как и весеннее мартовское солнце этим воскресным утром.       В последний раз, когда я был в Пусане, я сказал своей матери что не вернусь сюда. Что хочу оставаться в Сеуле и добиться успехов в карьере, на что она пожала плечами, а затем молча покачала головой.       Вспоминая это, мне иногда кажется, что она знала.       «Люди, прожившие большую часть своей жизни в сравнительно небольшом городе, чаще всего страдают от стрессов и панических атак в больших городах» — говорил всё тот же мужчина.       И он вновь был прав.       Или же, это лишь я себя убеждал в этом…       Пусан спас меня — и это факт. Останься я в Сеуле, тяжело представить, что бы было со мной прямо сейчас. Шёл бы я по улице, наслаждаясь солнцем? Выпил бы я тот прекрасный чай? Работал бы я в книжном магазине и понял, что это действительно то, что мне нравится?       Нет.       Вариантов иного исхода не так уж много, но все они устрашающе черны.       Остановившись у ограды, я медленно поклонился и направился внутрь, переступая через каждые две ступеньки. Внутри как всегда было тихо и это потому, что за прошедшие две недели я взял привычку приходить после службы. К удивлению, помимо меня в помещении было еще несколько человек, поэтому, чтобы не отвлекаться на их присутствие, я отправился к первым рядам и опустился на скамью у прохода, сцепив руки в замок.       Мне нравился запах в этом месте. Он почему-то…успокаивал.       Прикрыв глаза, я опустил голову и постарался прислушаться к тишине в полной мере наслаждаясь ею, но шуршание совсем рядом усердно отвлекало меня. Глаза сами по себе нашли обидчика, что нервно комкал своими длинными пальцами белый бумажный платок.       Его взгляд был устремлен куда-то вниз и казалось даже расфокусирован, в то время как руки нещадно трудились над тем, чтобы чем-то себя занять. — Прошу прощения, не могли бы вы, — начал я и тут же запнулся, встретившись с теми же глазами. Красными, на фоне бледного лица.       А я ведь совсем забыл о том сбежавшем парне.       Застыв на пару секунд, словно узнав меня, он проследил за моим взглядом, что цеплялся за его пальцы, а затем тяжело сглотнул, произнеся: — Простите, — выдохнув, он клюнул головой вниз и застыл в таком положении на добрых семь секунд, пока я смотрел на него не отрывая взгляда.       Чёткая линия подбородка, густые каштановые волосы и аккуратные алые губы, покрасневшие от постоянных терзаний.       Он выглядел совсем мальчишкой снаружи, но взгляд говорил совсем иные слова.       Шмыгнув носом, он поворачивает голову в мою сторону и только сейчас я понимаю, что продолжаю смотреть на него уже больше полминуты.       Стараясь выглядеть ненавязчивым, я ударяюсь взглядом о собственные сплетённые пальцы на руках и пытаюсь сосредоточиться на том, для чего я сюда пришел.       Для чего прихожу сюда каждое воскресенье.       Но мысли путаются, и все чаще в голове проносится надоедливый вопрос: Почему он снова здесь?       Последним разом, когда я видел этого парня было то же воскресенье, но две недели назад. Обычно, после первого раза люди сюда не возвращаются, потому что, как им кажется находят то, за чем пришли. А он...не нашел?       Он снова шуршит бумажным платком, трёт им покрасневший нос и хватается длинными пальцами за край скамьи.       Мне страшно. Нет, не за себя, а за него.       Делая очередной глубокий вдох, он тянется за ворот белой футболки и заметно бледнеет, хотя, казалось бы, куда еще то?       Собрав всю свою волю в кулак, я приоткрываю рот для созревшего вопроса, как парень подрывается с места и буквально выбегает из небольшого помещения. Все бы ничего, и в какой-то момент я даже радуюсь, что он ушел, но глаза натыкаются на бумажный платок и пластину начатых белых таблеток.       Дерьмо.       Название знакомое, но не до такой степени, чтобы знать их дозу и показания к применению. Стоять и гуглить времени нет, поэтому я срываюсь с места и зачем-то прихватываю использованный платок. Как только в нос ударяет резкий запах цветущей вишни, я оглядываюсь по сторонам и пытаюсь найти знакомые широкие плечи.       Белая майка мелькает совсем недалеко, прямо возле автобусной остановки, и я искренне надеюсь, что это именно он. Немного склонившись, парень держится одной рукой за столб, а вторая расположилась на солнечном сплетении. Затем ладонь скользит в задний карман чёрных джинс и не находит то, что искала. Владелец заметно нервничает и я замечаю дрожь в его руках.       Слишком знакомо. Слишком болезненно, чтобы окунуться в это снова. Хочется бежать, сорваться с места и не видеть, но ноги словно вросли в землю, а рука сама по себе протягивает пластину начатых таблеток. — Прости, кажется, это твоё, — произношу я, но голос слышится совсем чужим. Не мой, а того парня, что так же скрутившись стоял на балконе несколько месяцев назад.       Большие карие глаза встречаются с моими, но долго не задерживаются, потому что взгляд становится расфокусированным. Холодные пальцы выхватывают пластину и с особым остервенением разрывают упаковку, достав одну таблетку. Она выскальзывает и падает на землю. Парень стонет и опускается на колени изучая руками шершавую поверхность асфальта.       Кажется, он совсем не соображает что делает.       Люди на остановке наблюдают за всем происходящим с нескрываемым удивлением, но никто...никто не пытается понять или помочь. Выяснить в чём дело. — Эй, — падаю я на колени, обхватывая его лицо в своими ладонями.       Он дышит рвано, быстро. Глаза его слезятся, а ледяные пальцы цепляются за рубашку на моей груди. Секунда, и крепкое мужское тело ослабевает в моих руках, а большие карие глаза прикрываются, доводя меня до самой настоящей паники.       Нет, не той, что каждый раз зарождалась у меня в голове. На этот раз она настолько реальна и обоснована, что ударяет по голове и приводит в чувства моментально.       Это был второй раз, когда я почувствовал себя прежним.

***

      Какое-то время назад я бы назвал стук настенных часов в моей комнате ужасно раздражающим, но прямо сейчас он успокаивал как никто другой. В руках покоились вторая чашка ромашкового чая, а дневной свет покидал Пусан с неимоверной скоростью, так как время близилось к семи вечера.       Резкий вздох парня заставил обратить на себя внимание, и я обернулся, облегченно вздохнув.       Он пришел в себя. — Все в порядке, — почти шепчу я, стараясь его не напугать. — Ты упал в обморок и долго не приходил в себя. Твои...таблетки, они на столе и я прочитал, что они от боли в сердце... — Я не поэтому их пью, — выдыхает он, глядя мне прямо в глаза. — Тогда?..       Неужели мои подозрения что он наркоман правдивы? Какая лажа, Чимин, ты помогаешь отбросам, которые самопроизвольно себя губят. — Они...успокаивают.       Я хмурюсь и вновь бросаю взгляд на разорванную пластину. — Кто тебе такое сказал? — ведь действительно, полный бред. — Эм...       Он запинается и молчит, а затем так же, в своем излюбленном жесте подрывается с места и пытается сбежать, но что-то идёт не так, именно поэтому он падает обратно на кровать и тяжело дышит. — Чонгук, — произношу я, и он вздрагивает. — Извини, но мне пришлось покопаться у тебя в карманах, пока ты был без сознания, чтобы понять, с кем я имею дело. — И как успехи? — мычит он. — Было бы лучше, если бы ты сам всё рассказал.       Я ставлю кружку на стол и хочу убедиться не отключился ли он снова, но парень часто моргает сжимая ладони в кулаки. — У тебя проблемы со здоровьем? — спрашиваю я. Нужно же с чего-то начинать. — Я не знаю.       Мои брови ползут вверх. — Ты упал в обморок и выглядишь хуже привидения. Я не говорю о дрожащих руках, потому что твой организм истощён.       Так или иначе мне нужно видеть его лицо, поэтому я подхожу к краю кровати и гляжу на него сверху-вниз. Впервые я вижу его таким...умиротворённым? Скорее уставшим. — Где я? — вдруг спрашивает он. — У меня дома, — хмурюсь я. — Если это реально, то почему ты такой красивый? — словно не веря мне, переспрашивает он.       Я тяжело сглатываю, ощущая как сжимается солнечное сплетение. — Эм, — только и выдыхаю я. — Если это реально? Что ты имеешь ввиду? — Как тебя зовут? — игнорирует он мой вопрос, словно стараясь убедиться в чём-то. — Чимин, — непроизвольно поправляю свои волосы, глядя на тень улыбки на тонких губах. — Ты такой чёткий, — не отводя взгляда, произносит младший. — Это комплимент? — я вздымаю бровь. — Я имею ввиду, на тебя словно наведена резкость, пока все остальное размыто, — пытается пояснить Чонгук, размахивая бледными руками. — Ты под кайфом что ли?       Неужели всё-таки наркоман? Судя по его бледности всё возможно. Зря я не осмотрел его руки и даже...ноги. Хотя, кто отменял вариант с кокаином?       Чонгук кривит губы и медленно поднимается с кровати, от чего я делаю несколько шагов назад. Парень обходит меня стороной и запихивает в задний карман джинс разорванную пластину, взглянув на разряженный телефон. — Могу я вызвать такси с твоего телефона? — оборачивается он, обняв себя двумя руками будто ему холодно.       Что если он возьмёт мой телефон и сбежит? Я не говорю, что я плох в беге, но судя по его телосложению справиться с ним будет сложно.       Достаю свой телефон из кармана и набираю номер такси, где позже указываю свой адрес. Чонгук выглядит благодарным но молчит, все так же скользя по мне взглядом и немного пошатываясь. Если он наркоман, то я надеюсь, что вижу его в последний раз. Если же нет, то я надеюсь, что с ним будет всё в порядке.       Спустя несколько недолгих секунд Чонгук уходит, кинув на последок скромное "спасибо".

***

      Как и ожидалось, все происходит именно так, потому что наркоманы не возвращаются. Поэтому Чонгук больше не появляется в храме ни при службе, ни после неё.       С какой-то стороны я чувствую разочарование, потому что парень продолжает себя губить, а с другой...разве это не к лучшему? У тебя ведь и так проблем выше крыши, Чимин.       Проблем выше крыши, но интерес есть. Обычный, человеческий.       И когда наконец-то я забываю о существовании какого-то там Чон Чонгука, я окунаюсь в свое прошлое, осознав, что благодаря этому парню стал постепенно забывать о волнении, которое преследует меня уже полгода.       Так же постепенно, как оно нахлынуло на меня вновь в субботний вечер ближе к окончанию рабочей смены. Это не было тем же ощущением, что буквально хватает тебя за горло, это было послевкусие.       «Не всегда будет просто»       Да, не всегда.       Руки толкают тяжелую дубовую дверь, а в нос ударяет терпкий запах когда-то сгоревших свечей. Здесь непривычно темно и тихо, и я осознаю, что прийти сюда в это время было лучшим решением.       Действительно ли? — Чонгук? — зову я, заметив в первых рядах темную копну волос. Он вздрагивает и моментально оборачивается, выдохнув. — Стоит ли спрашивать, почему ты здесь так поздно?       Парень мнётся на месте, предварительно встав со скамьи. Даже в почти неосвящённом помещении я могу сказать с точностью, что выглядеть он стал еще хуже. Растерянный взгляд исследует мое лицо, в то время как бледная рука тянется к моей груди, аккуратно расположившись на ней.       Я делаю резкий вдох, и он отстраняется, выглядя при этом виноватым. — Извини, я хотел убедиться, — мямлит он, глядя на меня своими большими оленьими глазами. — В чём? — хмурюсь я, все еще ощущая то давление от его ладони. — Что ты реален.       Я чувствую себя полным идиотом выслушивая всё это, но пытаюсь сдержаться и поддержать этот странный разговор. — И как? Удачно? — засовываю руки в карманы чёрных брюк и прислоняюсь бедром к спинке скамьи позади себя. — Не уверен, — качает он головой, а у меня тысяча и один вопрос.       Глядя на Чонгука, первое мысль которая приходит мне в голову это — накормить его. Вторая: вывести подышать свежим воздухом, потому что, как мне показалось, ему здесь душно. Третья: развернуться и уйти, ведь всё указывает на то, что он тот парень с особо крупными проблемами.       Не понятно, с головой или…головой.       Но я не могу.       Я продолжаю стоять и смотреть на то, как с каждой секундой он будто сжимается, вновь обнимая себя руками. На нём чёрная футболка и чёрные спортивные штаны. Чёлка разделена, а под глазами темные круги. Он похож на ребёнка, которого бросила мать. Он похож на того, кому нужна защита от этого бренного мира. — Не хочешь…перекусить? — предлагаю я, а моя вторая сторона надеется, что он откажется.       Но Чонгук неловко кивает, словно не уверен в том, что действительно хочет этого. И мне плевать чего хочет Чонгук, потому что моя миссия — накормить его.       Я пропускаю его вперед, и медленно следую за исхудавшим телом, что, казалось бы, еще немного и полетит по ветру куда-нибудь в тёплые края. Он останавливается у ограды и ждёт меня, пока я справляюсь с тяжёлыми дубовыми дверями, а затем выходит на тротуар и потирает ладони друг о друга, будто пытаясь их согреть.       Он нервничает?       С приходом этой мысли я понимаю, что моё волнение снова покинуло меня, когда рядом оказался Чон Чонгук и если так будет продолжаться, то в какой-то степени я стану зависим от этого парня, что ни есть хорошо. — Знаешь, у меня есть всего... — засунув руку в карман, я достал оттуда несколько скомканных купюр и попытался рассмотреть их в тусклом свете. — Думаю, на два рамена нам должно хватить.       Он в очередной раз молча кивает и пытается выдавить из себя улыбку, а я тем временем стараюсь сообразить, где здесь поблизости можно получить порцию горячего рамена. На помощь приходит гугл и его заманчивое предложение заглянуть в пару заведений подороже. Увы, парень, даже эти деньги я не должен тратить, ведь они предназначались для обеденного перерыва в рабочий понедельник, но вот я здесь, стою и думаю о том, где бы найти заведение потише и накормить Чонгука лапшой.       Прямо как грёбаная мамочка. — Ладно, кажется, я понял, — поднимаю я голову, оторвав взгляд от телефона. — Нам туда, — указываю пальцем за спину младшего и жду пока он обернётся, но Чонгук словно залип, глядя прямо мне в глаза. — Эй, снова резкость наводишь? — Что? — спохватился он. — Ой, прости.       Улыбка, скомканная. Скажу больше — застенчивая.       Такое вообще бывает? — Идём, — выдыхаю я, и обхожу его, направляясь к нужной забегаловке.       Чонгук плетётся где-то рядом, и я понимаю это прислушиваясь к его шагам. Хочется обернуться, задать всё те же тысячу и один вопрос, но я решаюсь сделать это за приемом пищи, ведь тогда ему не удастся от меня сбежать.       Кто, чёрт побери, вообще может сбежать, когда будет на полпути к поглощению рамена?       Ближе к одиннадцати вечера в небольшом помещении со столами и стойками у окна пусто. За прилавком стоит миловидная девушка лет двадцати. На ней жёлтое платье, а волосы завязаны в высокий хвост. Пока я делаю заказ, она то и дело заглядывает мне за спину, где, я уверен, стоит Чонгук. Когда звон колокольчика оповещает о новом покупателе, чужая ладонь опускается мне на плечо, и я вздрагиваю, мельком взглянув назад. — Тебе помочь? — интересуется младший, глядя на меня сверху-вниз. Когда он так близко я наконец-то могу определить нашу разницу в росте. А еще рассмотреть родинку на кончике носа и под искусанной нижней губой. — Да, — выдыхаю я, протянув ему стакан. — Сядем у окна.       Чонгук соглашается и послушно приземляется на высокий стул у широкого окна. Мы почему-то оказываемся в самом конце кафе, где младший в буквальном смысле забивается в угол и глядит на тусклую улицу из-под коротких ресниц.       Я размешиваю всё еще горячий рамен, стараясь совладать с голодом, и мельком поглядываю на озадаченное лицо парня напротив. Я не скажу, что его взгляд расфокусирован, но могу заверить, что находится он явно не здесь.       Не в этой забегаловке на углу. Не в Пусане и даже не в этой вселенной. — Чонгук, — почти неслышно произношу я, в каком-то смысле надеясь, что он меня не услышит. Но он слышит. — Те таблетки, обморок и… — Пожалуйста, не спрашивай меня об этом, — просит он, опустив глаза, а у меня желудок в узел и сердце об ребро. — Ладно, — соглашаюсь я.       Это его право.       Я хочу переключить всё свое внимание на рамен, чёртов мать его рамен, что так аппетитно выглядит и манит своим запахом, но слова младшего отбили весь аппетит. Отбил этот жалобный тон и грустные карие глаза.       «Пожалуйста, ешь» — мысленно прошу я, наблюдая за ним в отражении широкого окна.       Но Чонгук не ест, а лишь водит палочками по дну стакана, наматывая и сбрасывая лапшу снова и снова. Я накрываю лицо ладонями и тяжело вздыхаю, ощутив, как усталость укутывает меня с ног до головы.       Что я вообще творю?       Звенит колокольчик и в помещение заходят несколько парней. Неприятно шумных и неприятно пьяных. Младший начинает ёрзать на стуле, от чего я опускаю руки и оборачиваюсь к нему, чтобы удостовериться, всё ли в порядке.       Но нихрена не в порядке.       Его лицо почти слилось с побелкой на потолке, а влажные и искусанные губы подрагивают от каждого вскрика пьяных парней. Бледные пальцы вцепились в собственную майку, а глаза были до неприличия большими.       Еще один вскрик, а затем смех. Чонгук вздрагивает и переводит взгляд на меня.       «Помоги мне» — шепчут его губы, а глаза наполняются слезами.       Я бросаю палочки на стол и спрыгиваю со стула, схватив младшего за руку. Он почти висит на мне, прикрыв лицо свободной ладонью и всё так же вздрагивает от каждого шума, пока мы идём к двери. Компания из трёх парней наблюдают за нами через плечо, а мне кажется, что я почти умер, пока пытался привести в чувства Чонгука, скрутившегося на скамье у забегаловки.       Он становится ватным и неправильно послушным, потому что теряет сознание. Мне ничего не остается, как только начать приводить его в чувства похлопыванием по лицу, но и от этого мало толку. Звенят колокольчики, и рядом останавливается мужской силуэт. — Держи, — слышится слева, а прямо перед лицом появляется стакан с ледяной водой.       Выхватываю, даже не сказав спасибо и выплёскиваю в лицо младшего, с облегчением выдохнув, когда он начинает кашлять и трясти головой. Из-за неслабых пощёчин его правая щека приобрела румянец и казалась совсем чужой по сравнению с цветом его лица. — Какого хрена с тобой происходит? — срывается с моих губ. Слишком агрессивно и внезапно, от чего Чонгук замирает, глядя мне в глаза. — Я не знаю, — чуть ли не хнычет он, кривя губы. — Мне так плохо, Чимин.       Чимин.       «Мне так плохо, мама» — всхлипываю я, поджав под себя ноги и уткнувшись в колени лицом.       Она не понимает. Говорит какую-то ерунду и уходит, а мне всё так же паршиво. Всё так же страшно и невыносимо одиноко в этой темноте, что поглощает меня с каждым днём.       Чужой плач возвращает меня в реальность, и я ловлю ладонями заплаканное лицо парня, словно глядя в свое собственное отражение. Такое же бледный, изнеможённый и… — Чонгук? — зову я, боясь произнести свои домыслы вслух. — У тебя что-то болит?       Он отрицательно мотает головой и кладёт ладонь на грудь. — Почему тебе плохо?       Пожалуйста, пожалуйста, не говори то, чего я так жду. — Мне страшно. Я боюсь умереть, Чимин. Мне…мало воздуха. Мне громко вокруг. Мне не уютно. Мне…       Я поднимаюсь с колен, на которых стоял уже больше пяти минут и присаживаюсь рядом с ним, приобняв младшего за талию. Он весь трясётся, а я поднимаю голову к небу и проклинаю чёртову вселенную за подобную шутку.       Это нихуя не смешно, ты меня слышишь? — Я не могу убедить тебя в том, что всё будет хорошо, — шепчу я, — но хочу, чтобы ты убедился в этом сам.       Вновь обхватив лицо Чонгука своими ладонями, я передвигаю их чуть выше и закрываю ему уши, глядя в заплаканные глаза. Он хмурится и кажется, даже пытается вырваться, на что я как можно выразительнее шепчу ему губами: — Смотри только на меня.       Он не понимает, поэтому я повторяю еще и еще, пока всё его внимание не сосредотачивается на моих губах и попытках понять, что же я пытаюсь ему донести. Как только он успокаивается и перестаёт дрожать, я опускаю руки, оставив их на его плечах. — Молодец, — улыбнувшись уголками губ, произношу я. — Ты в порядке?       Глупость какая, Чимин, конечно он не в порядке.       Младший оглядывается по сторонам, хмурясь от прохладного ночного ветра и возвращается взглядом к моему лицу. Он крайне удивлён, так же, как и я, когда впервые смог справиться с этим. — И как давно тебе так плохо? — тихо спрашиваю я, чтобы не напугать. — Как и где это случилось в первый раз?       Никто не хочет возвращаться в свой первый раз. Никто из тех, кто не справился и даже из тех, кто еще только на полпути к выздоровлению. Это как клеймо. Как чёрная дыра в твоей, казалось бы, повседневной и обычной жизни.       Как говорится, ничего не предвещало беды.       Но нет, предвещало, только в подсознании. — В автобусе. Я ехал на учёбу и мне стало…душно, — отвечает Чонгук, прикусив нижнюю губу. — А затем страшно и я начал паниковать. Помню, как всё погрузилось в темноту и я отключился. — Как давно это было? — мне нужно знать, насколько все плохо. — Почти два месяца назад. — И ты не обращался ко врачу? — Обращался, — он поднимает голову, — но они сказали, что я полностью здоров.       Я усмехаюсь, и он хмурится. — Какое дежавю, — решаюсь объясниться я. — Мне говорили тоже самое…и знаешь? Они были правы. Хотя, казалось, что всё было совсем наоборот. Что врачи просто идиоты и намеренно смотрят сквозь пальцы.       Чонгук кусает нижнюю губу и глядит на меня своими большими глазами. Глазами, от которых невозможно оторвать взгляда, потому что они по-детски невинно прекрасны.       В этом и беда панических атак. С виду человек не выглядит на то, что чувствует внутри себя. Тебя может охватить жуткий страх, ты можешь задыхаться и терять все связи с реальностью, но внешне…внешне ты такой же, как и все, хоть и кажется, что прямо сейчас на глазах у окружающих ты теряешь свой рассудок и это заметно.       «Если ты видишь этого человека в первый и последний раз, имеет ли смысл задумываться над тем, что он увидел тебя в таком свете? Скажу тебе больше, Чимин, он не видел в тебе ничего странного, потому что весь ужас происходил внутри, а не снаружи» — как-то сказал мне доктор, когда я поведал ему одну из ситуаций в метро. — Хочешь знать, что с тобой происходит?       И я знаю, что он хочет, но боится. Боится, что все слишком плохо, что жить осталось недолго или еще какая-нибудь ересь. Все мы ждём подобный исход ситуации, ведь нам катастрофически плохо.       Но нет. — У тебя панические атаки. Это тот же невроз и то же тревожное расстройство, — пожимаю я плечами, поняв, что Чонгук не вздыхает с облегчением, как когда-то это сделал я. — Ты не болен физически, разве что…морально и психически.       Должно ли это успокаивать? Нет. — Я псих? — спрашивает он. — Нет, — качаю я головой. — Хотя, все мы немного сумасшедшие.       Мои ладони скользят вниз по его рукам, останавливаясь на сцепленных холодных пальцах. Он мелко дрожит и напрягается, как только чувствует, что я прикасаюсь к нему. — Мои панические атаки начались на фоне четырёхлетнего стресса и нелюбимой работы. У каждого из нас своя история, и я уверен, что тебе тоже есть что рассказать.       Он молчит, кажется, полностью доверяя мне, и прикрывает глаза, тяжело выдохнув.

***

      Сколько прошло с той самой ночи? Кажется, чуть больше недели.       Чуть больше недели я не видел младшего, а лишь получал от него одно сообщение в день с текстом: «Кажется», после вопроса «Ты в порядке?». Я не могу с точностью сказать, избегал ли он меня, ведь я погряз в пятидневной работе по двенадцать часов, потому что моя напарница заболела. Но одно было ясно точно — Чонгук сильнее, чем кажется.       Он не написывал мне по пятьдесят сообщений в день о том, как ему плохо или о том, что он переживает. Он не расспрашивал меня о деталях панических атак и это было верным решением, ведь первое правило гласит: не обсуждай свою болезнь ни с кем.       «Обет молчания, Чимин. Ты не должен обсуждать это ни с кем, кроме меня. Даже с собой» — сказал доктор и я пометил это в свой блокнот.       Если говорить об этом изо дня в день, обсуждать с кем-то, насколько тебе бывает плохо, то ты не избавишься от своей непрошенной гостьи. Она всегда будет на слуху и на языке, поджидая нужного момента.       Чонгук сказал мне, что приступы случаются с ним чаще в месте, где много людей. Где душно и шумно. Где каждый вскрик может вывернуть его наизнанку, а чужой голос рядом в буквальном смысле лишить кислорода, и…я много думал над этим. За каждой панической атакой скрывается что-то более глубокое, причина, по которой она началась.       Боязнь людей, толпы и чужих взглядов, говорят о твоей самооценке. Ты боишься быть осуждённым. Боишься чужого мнения, которое может быть негативным. Ты просто боишься.       «Какие у тебя отношения с твоей матерью, Чимин?» — как-то спросил доктор.       «Кажется, нормальные» — пожал я плечами, особо не задумываясь.       «Кажется? — вскинул он бровь. — Часто ли ты её обнимаешь?»       «Никогда» — слетело с моих губ, и это было чистой правдой.       Правдой того, что причиной моей заниженной самооценки была моя собственная мать, которая с самого детства втаптывала меня в грязь. Я не могу жаловаться на плохое питание или чего-либо еще. Я могу жаловаться на отсутствие материнской любви, но я не буду, потому что привык, что об меня вытирают ноги.       «Тебе слишком долго твердили что ты плох, поэтому, ты начал в это верить. Ты начал жить этим» — разочарованно выдохнул доктор.       И после вопроса «Она тебя хвалила когда-нибудь?», я понял, что — нет.       Я сбежал от её давления в Сеул, но она продолжала делать это на расстоянии, а когда всё случилось, и я попытался найти в ней заботу и любовь, поддержку, в которой я так нуждался, то услышал обыденное: не выдумывай.       Тихий хлопок двери вырывает меня из вакуума мыслей, и я бросаю взгляд на циферблат часов на кассе. — Через две минуты мы закрываемся, — устало предупреждаю я, проведя ладонью по лицу.       Мне казалось, еще немного и я свалюсь под прилавок, потому что пять дней после привычных два через два — это слишком. — Тогда я подожду, — слышится голос рядом, и я поднимаю голову, ощутив волну тепла, раскатившуюся от кончиков волос до пят. — Хён. — Чонгук, — выдохнул я, вглядываясь в бледное лицо. — Ты…       В порядке? —…когда в последний раз ел?       Младший задумывается, и я понимаю, что — давно. — Ты скоро кирпичи в карманы будешь класть, чтобы тебя ветром не унесло, — хмуро добавляю я, а он лишь пожимает плечами, что уже не так яро обтянуты той же чёрной рубашкой, в которой я встретил его впервые. — Почему ты здесь? — Не хочешь перекусить? — вдруг спрашивает он. — Перекусить? Эм, я не взял… — Я заплачу. — Заплатишь? Но откуда?       Чонгук студент, взявший академический отпуск, а отец, который думает, что его сын учится, продолжает присылать ему деньги на учёбу, всё еще думая, что сын тратит их именно на нее, а не оплату квартиры. Но Чонгуку стало тяжелее, потому что после нескольких приступов, его сосед решил съехать, из-за чего денег на еду стало гораздо меньше. — Я подрабатываю, — решил объясниться младший. — Рисую на заказ.       Мои брови ползут вверх, а часы оповещают о закрытии смены. — Мог бы подрабатывать и фотографом, но…ты сам понимаешь.       И я киваю. Конечно, я понимаю. Но, если это твоё любимое дело, разве оно не должно наоборот…отвлекать? Или же ситуация слишком запущена?       Мне не хочется думать о плохом, но внешний вид Чонгука не сулит ничего хорошего. — Ты не хочешь поговорить об этом? — опустив голову, спрашиваю я.       Полные пальцы стучат по клавишам, а глаза наблюдают за чеком, который как на зло выходит слишком медленно из кассового аппарата. Я не решаюсь смотреть на младшего, потому что не хочу на него давить. Не хочу видеть растерянность в его глазах. — Чимин-а, — тянет он, а я вдруг замираю, прислушиваясь к его голосу.       Я твой хён, Чонгук. — Мы можем…попробовать вести себя как прежние мы? Хотя бы сегодня?       Чек наконец-то полностью выходит из кассы, и я агрессивно пытаюсь запихнуть его под резинку для денег, вместе с купюрами. — Конечно, — наконец-то я поднимаю голову и смотрю в большие карие глаза.       «Только прежних нас уже нет, Чонгук. Они в прошлом. Сейчас мы те, кто прошел и проходит через большое количество дерьма, и вряд ли, в этих нас осталась хоть крупица того, кем мы были раньше» — думаю я, и стягиваю со спинки стула свою кожаную куртку.       Чонгук опять без верхней одежды, поэтому я захватываю свою чёрно-белую рубашку в клетку, которую иногда накидываю на работе, если становится чуть прохладней. Он следит за тем, как я закрываю магазин, а затем оглядывается по сторонам, словно пытаясь сориентироваться. — Знаешь, я здесь впервые, — признается младший, достав из заднего кармана джинс смартфон. — Поэтому, ты не мог бы… — Давай помогу, — я подхожу к Чонгуку сбоку и начинаю разворачивать в приложении карту, чтобы отметить где мы находимся прямо сейчас, но пункт прибытия уже установлен, и это мой книжный магазин, до которого добираться от дома младшего, как оказалось, сорок минут на транспорте.       Он ехал так далеко чтобы просто перекусить со мной? — Чимин-а, — слышу я над ухом. — Я ничего не вижу из-за твоего пальца. — Ох, прости, — выдыхаю я, убрав руку.       Чонгук быстро печатает адрес, а я ощущаю исходящее от него тепло своей левой щекой, которая почти упирается в его правое плечо. Удивительно, что такой истощённый организм еще как-то может вырабатывать хоть какой-то обогрев для своего хозяина. — Это примерно в тридцати минутах отсюда, — информирует младший. — На транспорте? — удивляюсь я. — Нет, пешком, — мотает головой Чонгук.       Я тяжело выдыхаю, осознав всю горечь ситуации. — Я так устал, Чонгук, — почти вою я, заметив на лице парня разочарование, смешанное с испугом. — Давай поедем на автобусе?       И почему мне кажется, что он облегченно выдыхает, услышав эти слова? Уголки его губ приподнимаются, и он кивает.       Совсем как ребенок.       В одиннадцатом часу вечера автобусы в Пусане почти пусты, что несомненно нам на руку. По началу Чонгук выглядит немного встревоженным, занимая места в самом конце транспорта у разрисованного окна, но спустя время его окончательно и бесповоротно завлекают надписи на спинке кресла, особенно то, что на английском. — Never mind, — читаю я. — Как иронично. — Что это значит? — с интересом смотрят карие глаза. — Не бери в голову, — перевожу я, а младший хмурится. — Так переводится, мол, неважно.       Чонгук достает телефон и делает фото этой надписи, предварительно увеличив её на экране и рассмотрев получше. — Когда всё закончится, я набью тату с этой надписью.       Хочется спросить: закончится что? Но ответ слишком очевиден.       Поверь, Чонгук, если когда-нибудь это действительно закончится, я набью эту надпись у себя на лбу, потому что тогда стану по-настоящему счастливым, освободившись от этой тяжбы.       Младший довольно засовывает телефон обратно в задний карман брюк, а я замечаю, как кожа на его руке стала гусиной. Замёрз? Скорее всего, потому что мартовские ночи не такие приятные, как хотелось бы. Приподнявшись, я развязал рубашку, которую успел повязать на бёдра и протянул её Чонгуку, ловя на себе недоумевающий взгляд. — Если я не могу тебя накормить, то хотя бы попытаюсь согреть, — тихо произношу я, присаживаясь обратно на место. — Хён, ты просто мог меня обнять, — улыбается парень. — Мои руки слишком короткие для твоих широких плеч, — замечаю я, оценив их параметры. — Зато у меня тонкая талия, — то ли хвастается, то ли дразнится. — С этим не поспоришь, — хмыкнув, я вытягиваю ноги вперед и закидываю голову назад, напевая себе под нос ранее услышанную мелодию. Что-то мягкое касается моей щеки, а тёплая ладонь накрывает мой живот.       Сказать, что из меня будто дух выбили — ничего не сказать.       Чонгук положил свою голову мне на плечо, а левой рукой притянул ближе к себе, словно подушку, которую нужно взбить перед сном. Немного поёрзав, младший уткнулся носом мне в шею, пока я, кажется, не дышал.       Знаете, есть один момент в употреблении сильных успокоительных. Ты выпиваешь таблетку и чувствуешь себя потрясающе. Ты спокоен как никогда, но…проходит три или четыре часа, и в голову ударяет весь спектр возможных эмоций, потому что действие препарата закончилось.       Так и сейчас.       Всё было хорошо и спокойно, пока в нос не ударил запах яблочного шампуня, а внизу живота не завязался узел от неопытных и наглых касаний там, где не положено быть мужским рукам.       Там, где так блядски неожиданно приятно.       Я шумно сглатываю и поворачиваю голову чуть влево, утыкаясь взглядом в тёмную копну волос. — Чонгук-а? — зову.       Мой голос предательски хрипит. Мне даже кажется, что он опустился на два тона ниже, от накрывших меня эмоций.       До этого момента мне казалось, что младший весит не больше пятидесяти пяти килограмм, но теперь, когда его тяжелая рука лежит на моем животе, а голова почти сползла на грудь, я могу с точностью сказать, что эти две части его тела весят почти тонну, под натиском которых я не могу нормально дышать.       Виноват ли в этом вес или то, что я просто не хочу потревожить его сон? — Чимин-хён, — выдыхает Чонгук, и я вздрагиваю.       Что-то тёплое и влажное касается моей шеи, а я мысленно вспоминаю все бранные слова, которыми успел пополнить свой запас за двадцать четыре года жизни. — М? — мычу я, стараясь не двигаться. — Мы ведь проехали нашу остановку? — мямлит он, комкая мою серую футболку своими длинными пальцами. — Не уверен, но…спи, Чонгук. Да, блять, я просто в дерьме.       Просто в полном дерьме, потому что буквально расплываюсь под тяжестью чужих рук. Мужских рук, и это нихрена не нормально, но блять…так приятно. Настолько, что еще одно лишнее движение и мой член начнёт реагировать даже на резкий звук открывающихся дверей автобуса.       Желудок неприятно урчит, а мысль о еде всё чаще вторгается в голову, но чужое горячее дыхание, что опаляет шею и мягкие волосы, что приятно щекочет подбородок словно возводит стену обороняясь от всего ненужного. От всего того, что может нарушить момент.       Нужно мыслить трезво, Чимин.       Опустив голову чуть ниже, я тянусь правой рукой в задний карман чужих брюк, нащупывая мобильный телефон. Чонгук становится еще ближе и настолько, что с моих губ срывается стон, когда его голова сползает ниже, а влажные губы касаются ямочки между ключицами.       Сдохнуть мне прямо на этом месте.       Мобильник в моих дрожащих руках, поэтому я судорожно открываю карту и ищу ближайшую остановку, от которой мы сможем добраться до дома младшего. Благо, нужная нам будет через одну, поэтому я мысленно готовлюсь к тому, что мне придётся разбудить этого размывающего слюни по моей шее ребенка.       Господи, и почему в голову лезут мысли о том, что мне хочется попробовать их на вкус?       Автобус резко останавливается, и рука младшего сползает чуть ниже, от чего я теряю всё свое самообладание, гипнотизируя большую ладонь и надеясь, что она сползёт еще ниже.       Туда, где так хочется. Где уже так нестерпимо тесно. — Хён, ты в порядке? — Чонгук поднимает голову, глядя мне прямо в глаза. — Ты дышишь очень…часто.       Я облизываю губы, закидывая ногу на ногу и ощущаю боль в паху. — Вытри слюни, — произношу я и выпрямляюсь.       Чон слушается, и вытирает рукавом рубашки губы и подбородок, выглядя при этом совсем заспанным. Он медленно моргает, покачиваясь в такт кочек под колёсами автобуса, а затем словно вновь собираясь отключиться, опирается лбом о сидение спереди.       Решение везти младшего домой было правильным, потому что после десятиминутной дремоты, я потерял трезво мыслящего Чон Чонгука, и тащил до дома, засыпающего на ходу Гугу, которого, как оказалось так называла мама.

***

Если для кого-то обычное субботнее утро могло начаться с хорошего настроения, то у меня — нет. И дело было не в том, что я не выспался и даже не в остывшем чае, что я оставил на подоконнике и совсем про него забыл, пытаясь справиться с утюгом, которым впервые в жизни гладил свою темно-синюю футболку. Мать не любила, когда я выглядел неопрятно. Хоть на данный момент мне и плевать на её мнение, выслушивать очередные возмущения в мою сторону мне хотелось меньше всего. Дело было в Чон Чонгуке. Сон пришёл только в четыре часа утра, когда я смирился с мыслью, что у меня почти встал из-за нелепых и неумелых прикосновений младшего. Я пытался спихивать это на отсутствие секса, да и вообще на то, что ко мне мало кто прикасался за всю мою жизнь, именно поэтому эффект был такой впечатляющий. Всё было слишком очевидно, но я старался закрыть на это глаза. Отогнать от себя даже малейшую мысль об этом, даже тогда, когда телефон оповестил о новой смс. «Привет, хён. Как дела?» — чирикнул телефон, а я в изумлении приоткрыл рот, потому что Чон Чонгук никогда не писал первым. За всю неделю «общения» с ним, он не отвечал больше одного слова в день. Не веря, я взял телефон в руки и еще раз перечитал смс, даже не открыв его. Стало страшно из-за чувств, которые нахлынули на меня после обычного «хён». Страшно из-за того, что мне хотелось большего. Хотелось знать, действительно ли ему интересно как у меня дела, или он написал просто, от безделья. Руки похолодели, а сердце начало набирать обороты, и я понял, что моя знакомая вот-вот постучится в дверь. Не услышав ответа откроет её и вновь захватит все мои мысли, наводя пелену воображаемой опасности. И всё было именно так. Положив телефон на кухонный стол, я натянул майку и провел ладонью по волосам, глядя на своё расплывающееся отражение в зеркале. Всё становится только хуже. «Вернее было бы остаться дома. Вернее, было бы перенести визит к матери на следующий день, а лучше на следующий год» — твердит трус внутри меня. — Вернее было бы взять яйца в кулак и выйти из этой хреновой квартиры, — зло шепчу я, сгребая пятерней связку ключей с комода у двери. Лестница расплывается перед глазами, а в затылок словно молотком долбят. Дыхание частое, рваное. Рот почему-то заполняется слюной, а горло сжимает с неимоверной силой. «Встряхни руками» — твердит доктор. «Зачем?» — спрашиваю я дрожащим голосом. «Тебе нужно скинуть напряжение в своем теле. Делай это, пока не почувствуешь, как мышцы расслабляются» — совершенно спокойно диктует он, наклонившись чуть перед.       Я встаю с мягкого кресла, чувствуя себя совсем опустошённым и начинаю ходить из стороны в сторону, встряхивая руками. Я делаю это всё сильнее и резче, чуть ли не выкрикивая с каждым рывком, и спустя несколько минут, мне действительно становится легче. «А теперь присядь, и следуя секундной стрелке вдыхай и выдыхай через удар» — он встает с кресла, наблюдая за мной, и я замечаю, как уголки его губ приподнимаются в чуть заметной улыбке.       Наверное, тогда он впервые был горд проделанной работой. Горд тем, что действительно смог кому-то помочь.       Следуя указаниям доктора Мина, я сижу на остановке и медленно вдыхаю, следя за секундной стрелкой своих наручных часов. Скинуть напряжение мне удалось еще по дороге до остановки, а вот продолжать пришлось уже окружённым толпой людей, что усложняло ситуацию.       Я справился, но не настолько, именно поэтому, заглянув внутрь переполненного автобуса, я решил, что мне не помешает двадцатиминутная прогулка на свежем воздухе до материнского дома, нежели закрытое и душное пространство, где тебе наступают на ноги и норовят залезть чуть ли не на голову.       Переполненный общественный транспорт был как для меня, так и для Чонгука больной темой, потому что с него всё началось.       Ох. Мысль о Чонгуке заставила напомнить об оставленном дома телефоне и не отвеченном смс. Надеюсь, младший не обидится.       Удивительно, что прямо сейчас я думаю о чувствах Чонгука, а не о том, что чуть не откинулся на остановке, перед тем, как совладать со своими эмоциями. Это должно было быть послевкусием, но вместо него я размышлял над тем, не вернуться ли мне домой, чтобы ответить на смс.       Состояние младшего, как оказалось, волновало меня больше своего собственного. — Чимин? — зовёт мама, когда я добрых две минуты размазываю рис по тарелке. — М? — Ты… — В порядке? Да, — кладу палочки на стол и бросаю взгляд на выход из кухни. — К тебе кто-то заходил? — указываю я на два стакана кофе из Старбакса. — Ох, — выдыхает она и тут же оглядывается. — Да, заходил твой друг — Хосок. Он приехал в Пусан на выходные и заглянул, чтобы поздороваться с тобой.       Мои брови ползут вверх.       У Хосока есть номер моего телефона. Даже если это был сюрприз, то почему он не перезвонил, узнав, что я не живу в родительском доме? — Ты сказала ему? — мой тон от чего-то становится почти ледяным. — Сказала, почему я покинул Сеул и почему туда не собираюсь возвращаться?       Мать сглатывает, и я всё понимаю.       Верно, зачем ему такой друг, с которым больше невозможно построить совместных планов на жизнь в Сеуле? В большом и шумном городе, где мы бы могли вновь заниматься танцами и есть пиццу за игрой в приставку.       Вот она — реальность, где всем на друг друга наплевать.       Я подрываюсь из-за стола и выхожу на террасу, подняв голову к небу. Отец как всегда сидит в своей кресло-качалке и глядит куда-то в даль, где под шум моря летают чайки. Я любил это место с самого детства и всегда находил здесь то, что искал.       Но, спустившись по деревянной лестнице вниз и направляясь к воде я больше не чувствовал того, в чём так сильно нуждался. Не было этого спокойствия, не было того уютного одиночества, в котором я здесь прибывал.       Снаружи всё было таким же — но внутри что-то изменилось.

***

      Примерно в полседьмого вечера мы с отцом наконец-то разобрались с чёртовой полкой, которую купила мама на распродаже. Она была огромной, но хуже всего этого была инструкция на английском языке. Всё бы ничего, ведь есть переводчик на моём телефоне…который я оставил дома.       И я бы, возможно, еще долго возмущался тому, где она смогла откапать такой раритет, но совместное времяпровождение с моим отцом отвлекли меня от всего прочего, окуная в воспоминания из детства, когда он учил меня делать самолётики и правильно запускать их, прямо на этом пляже.       Хочется сказать, как же хорошо было в детстве, в школе или в колледже.       Но нам всегда кажется, что лучше там, где нас нет.       Ведь я уверен, что пройдёт год или два, и я буду вспоминать этот вечер с улыбкой на губах, не смотря на то, через какие трудности мне приходиться проходить. — Позаботься о себе, — шепчет отец, обнимая меня за шею.       Я киваю и забираю из рук матери рисовые пирожки. Затем вечерняя прохлада и полупустой автобус, с воспоминаниями о вчерашней ночи. Лихорадочный поиск тех же надписей и осознание, что это совсем другое направление.       После пяти рабочих дней, бессонной ночи и головоломки с полкой с распродажи, я чувствую себя выжатым лимоном, поэтому придя домой кладу рисовые пирожки на кухонный стол, откуда забираю телефон и направляюсь в спальню, где падаю лицом в подушку.       Ох. Еще никогда прежде мне так сильно не нравилась эта подушка.       Лениво отлепив лицо от прохладной ткани, я разблокировал экран, в надежде увидеть хоть одно сообщение или пропущенный от Хосока, но всё что я успел пролистать, оказалось от Чон Чонгука.       Приподнявшись на локтях, я открыл диалог с младшим и стал читать сообщение за сообщением. 11:21 «Чимин-а?» 11:54 «Ты здесь?» 11:56 «Я собираюсь сходить вечером в магазин фототехники. Не хочешь со мной?» 11:57 «И, было бы неплохо заглянуть в канцелярский отдел» 12:23 «Составишь мне компанию, хён?» 13:42 «Эй, ты где?» 15:01 «С тобой всё хорошо?» 16:22 «Я почти собран и всё еще жду твоего ответа» — отправлено в пятом часу вечера, и сверху два пропущенных. А затем ближе к семи: «Мне плохо, хён» — последнее, что пришло от Чонгука и единственное, что буквально выбило из меня дух.       Чонгук не признается, что ему плохо, если всё не будет слишком запущенно, именно поэтому я подрываюсь с кровати, будто не я только что чуть волочил ноги до дома, и направляюсь к двери, попутно совершая вызов на мобильный младшего.       В ответ только длинные гудки на фоне моего собственного топота по ступеням вниз.       Это хреново. Это блядски хреново.       В голове тысяча и один вариант того, что сейчас может происходить с Чонгуком. Повезёт, если он вновь упал в обморок, а если нет, то некоторые доходят до попытки самоубийства, и от подобных мыслей по моей спине пробегается холодок.       Общественный транспорт ходит редко, поэтому я вызываю такси на свой адрес и ищу тот, что указывал пунктом «а» сегодня ночью, чтобы добраться домой. Пока жду машину, то снова и снова звоню младшему, вслушиваясь в длинные гудки, которые в конечном счёте не обрываются до автоответчика. — Твою мать, — выругиваясь я, и заглядываю в диалог с Чонгуком. Снова и снова перечитываю его сообщения, ощущая себя самым настоящим ублюдком.       Такси приезжает через семь минут, а я уже почти до мяса растерзал свою нижнюю губу, от чего чувствовал вкус железа на кончике языка. Водитель прислушивается к просьбе поспешить, и мы добираемся до нужного места за двадцать минут. Деньги, что мне дал отец, идут в чужие руки без особого подсчёта и я выскакиваю из машины, направляясь в семиэтажный жилой дом.       Чонгук живёт на третьем, а дверь в его квартиру открыта. Вокруг темно и холодно, словно здесь уже давно никто не живёт, но чужой стон откуда-то слева развеивает подобные мысли.       Спотыкаясь о что-то, я забегаю к нему в спальню и замечаю младшего в постели. Одеяло валяется на полу, а он, скрутившись в позу эмбриона тихо хнычет куда-то себе в руку. — Чонгук? — выдыхаю я, подходя к нему.       Моя рука скользит по его плечу, ощущая мокрую и холодную ткань подушечками пальцев. — Хён, — стонет он. — Почему ты весь мокрый? — моя левая ладонь накрывает его спину и сползает чуть ниже, комкая насквозь промокшую ткань. — Твою мать, почему ты весь мокрый?       Младший не отвечает и весь дрожит, пока я пытаюсь понять, как мне в одиночку справиться с непослушным телом, укутанным во всё мокрое. Да, вы не очитались, из футболки и домашних штанов хоть воду выжимай.       Нащупав правой рукой ночник на тумбочке у кровати, я надавил на выключатель и постарался сосредоточить свое не самое лучшее зрение на бледном лице напротив. Не заметить беспорядок вокруг было бы сложно, потому что прямо у меня под ногами был разбит горшок с несчастным кактусом, а земля тонула в луже из воды. Вся простынь вокруг тела Чонгука была мокрой, так же как и её владелец.       Я обхватываю лицо младшего ладонями и чуть приподнимаю над мокрой подушкой поняв, что он одновременно на двух сторонах одной монеты. Он знает, что я здесь, но также слишком поглощён внутренней тревогой. — Ладно, — нервно выдыхаю я, оглядываясь по сторонам. — Соображай, Чимин. Блять, просто соображай.       И я соображаю.       Открываю первую полку в комоде стоявшего позади меня и достаю оттуда сухую белую футболку. Двумя отсеками ниже нахожу какие-то домашние шорты и нижнее белье, не уверенный в том, стоит ли затрагивать последнее. Одеяло на полу оказывается чистым и сухим, чему я несказанно рад, поэтому, как только я собираю нужный мне материал, то кладу вещи на сухое место в постели и хватаюсь за младшего.       Первым делом стягиваю мокрую футболку, ощущая его дрожь всем своим телом. Когда дело доходит до домашних штанов, Чонгук открывает глаза и дрожащими губами пытается что-то спросить. Я не слышу или просто не хочу прислушиваться, поэтому стягиваю плотную ткань с мужских бёдер и отбрасываю их на пол, тяжело сглотнув.       Мокрое нижнее белье плотно облегает чужой член, и я стараюсь не думать о том, что нужно было бы сменить и боксёры. Нет, блять. Не в мою смену.       Тянусь за сухой футболкой и помогаю ему просунуть руки. Затем в ход идут шорты и одеяло, которым я укутываю младшего словно в кокон. Мокрые волосы липнут к бледному лицу, а тонкие розовые губы мелко дрожат, пока карие глаза смотрят буквально в душу. — Ты что вытворяешь? — шепчу я, всё еще сжимая края одеяла в своих руках. — Мне так…страшно…хён, — стуча зубами, мямлит Чонгук. — Я ждал тебя…весь день. Я думал…ты не хочешь…думал, тебе не интересно… — Какой же ты идиот, — стону я, мотая головой.       Некоторое время он молчит, всё еще не сводя с меня взгляда, а затем тихо шепчет: — Ты здесь, — и тень вымученной улыбки пробегает по его губам, а глаза наполняются слезами. — Хён.       Кажется, в этот момент я умер, потому что еще никогда в жизни не видел ничего более искреннего, чем этот взгляд и эта улыбка.       «Блять, Чонгук, я всегда буду здесь для тебя. Ради тебя. Понимай как хочешь» — думаю я, сгребая мокрые домашние штаны и футболку в охапку.       Поднимаюсь с колен и иду в ванную, где закидываю одежду в стиральную машинку, поставив на полоскание. Ни времени, ни желания искать сухие простыни у меня нет, поэтому я снимаю с вешалки банное полотенце и возвращаюсь вместе с ним в комнату, где всё еще неподвижный и укутанный Чонгук смотрит в стену перед собой. На мокрые простыни я раскладываю полотенце, а затем закрываю окно, что до этого момента было открыто почти на половину. Младший вздрагивает, как только я присаживаюсь позади него на кровать, а затем устало падаю на подушку, глядя на сгорбленную спину парня напротив.       Перекатываясь на бок, я обнимаю Чонгука за талию и стараюсь притянуть к себе, чтобы тот расслабился и лёг. Он не медлит, повинуется и поворачивается лицом ко мне, от чего в нос снова ударяет запах яблочного шампуня.       Чонгук слишком близко. На чёртовом опасном расстоянии, и пока я об этом думаю, он выпутывается из одеяла и пододвигается ко мне еще ближе. Захватив левой рукой одеяло, он укрывает меня им.       Кажется, я не дышу, потому что он тычется своим носом в мои волосы и будто кот, пытается найти для себя удобное положение, мазнув влажными губами по моему лбу.       «Господи, дай мне сил пережить эту ночь» — стону мысленно я, прислушиваясь к чужому поверхностному дыханию.       Я делаю попытку отвлечься, от горячих рук на своей талии, глядя на циферблат электронных часов, но цифры расплываются а мозг снова и снова возвращает меня в автобус.       К мужской руке, что на этот раз расположилась на моей спине, к губам, которые так сильно хотелось почувствовать в той ямочке между шеей и ключицей.       Блять, Чимин.       Я слишком устал как физически так и морально, поэтому мне хватает несколько секунд, чтобы погрузиться в глубокий, но недолгий сон.       Вырывает меня из него самое настоящее удушье, и я не сразу понимаю какая тому причина. Чонгук обкрутил меня своими конечностями словно лоза, прижимая к себе двумя руками и даже одной ногой, что была закинута мне на бедра.       На часах двадцать минут пятого, а у меня не первая тщетная попытка выбраться из чужих крепких объятий. В который раз я убеждаюсь, что младший намного сильнее чем кажется, и это так контрастирует с его лицом. С этими кроличьими зубами и большими, невинно-детскими глазами.       Достав свою правую руку, я с наслаждением прикрываю глаза, в полной мере ощутив прохладный ночной воздух в маленькой комнатке. Чонгук ёрзает и сползает по подушке вниз, опаляя мои губы своим горячим дыханием из приоткрытого рта.       Блять. Просто блять. Не делай этого, Чимин. Блять, просто не делай.       Я судорожно втягиваю крупицы холодного воздуха и облизываю губы, борясь с сумасшедшей мыслью попробовать то, что так сильно хотелось еще сутки назад.       Грёбаный Чон Чонгук!       Подаюсь вперёд, стараясь не дышать и высовываю язык, коснувшись им нижней губы младшего. Замираю на пару секунд, а затем провожу им до самого уголка, сдерживая гортанный стон.       Если мне казалось...если я был убежден, что ничто так не сносит крышу как паническая атака, то блять, как же я ошибался. Что послевкусие после тревоги может быть хуже физической боли...то, нет.       Послевкусие от недопоцелуя, вот что может быть самым убивающим и буквально выворачивающим мои лёгкие наизнанку, когда приходится отстраниться. Когда приходится выпутаться из рук и ног младшего, всем телом ощущая самое настоящее неудовлетворение.       Да, Чимин, если и окунаться в дерьмо то сразу и с головой.       На кухне непривычно чисто, а в холодильнике ожидаемо пусто, так же, как и в моём желудке. В шкафчике нахожу пару пачек рамёна и три забытых яйца в упаковке. Спасение.       Наполняю небольшую кастрюлю водой и ставлю её на плиту, высыпая специи из упаковки с рамёном. Мне кажется этого мало, поэтому я шарюсь по шкафчикам, но ничего не нахожу. Как только закипает вода, я бросаю в кастрюлю лапшу и принимаюсь перемешивать её, попутно оглядываясь по сторонам.       Кухня выглядит совсем пустой, словно здесь никто не живет. На столе нет ни сахарницы, ни солонки. Чонгук вообще питается дома? Или в употребление идёт только кислород?       Спустя три минуты я разбиваю все три яйца и каждое опускаю на дно, предвкушая самый наивкуснейший завтрак в пятом часу утра. — Чимин-а, — слышу я позади себя и вздрагиваю, обернувшись. — Ты что делаешь?       Младший стоит у холодильника, укутанный по уши в одеяло. Волосы торчат вовсе стороны, а одна щека отличается румянцем от другой. — Готовлю завтрак, — прочистив горло, отвечаю я, и возвращаюсь к плите. — В пять утра? — Я голоден, — руки лихорадочно открывают шкафчик за шкафчиком, пока чужое тело не прижимается ко мне сзади. — Здесь, — хрипит Чонгук, достав две глубоких тарелки и опустив их передо мной на столешницу.       Тепло позади меня исчезает, как и весь мой здравый смысл, вспомни я о том, что вытворял с губами младшего меньше двадцати минут назад. Пожалуйста, хочется еще.       Разделив приготовленное на две порции, я отправил сразу два яйца в тарелку младшего и поставил перед ним, предварительно подготовив палочки. — Тебе придётся это съесть и объясниться за вчерашнее, — скомандовал я, присев за стол напротив.       Чонгук виновато опустил голову и взялся за палочки, окунув их в горячую лапшу. — Почему ты был весь мокрый? — начал я. — Пытался прийти в себя, — мямлит он. — Каким способом? — я хмурюсь. — Лежал в ледяной воде.       Палочки из моих пальцев падают обратно на стол вместе с челюстью. Чонгук поднимает голову, терзая нижнюю губу. — Ты в своем уме? — выпаливаю я и младший вздрагивает. — Ты что творишь?! — Чимин-а, — хнычет он. — Хён, — зло исправляю.       Всё происходит в считанные секунды. Чонгук подрывается с места и запутавшись в одеяле чуть ли не падает на пол.       Нет. Нет. Нет. Никуда ты, блять, не убежишь.       Я успеваю схватить его за руку прямо в проходе между кухней и спальней, в то время как он накрывает ладонями лицо. Это бесит. Это раздражает, что он мучается и молчит. Почти отдираю его руки о лица и гляжу в заплаканные глаза, чувствуя, как сердце пропускает удар.       Должно быть, я выглядел так же, стоя на балконе каждый раз, когда мать говорила приевшееся «не выдумывай». — Чонгук, — тихо шепчу я, притягивая его к себе, от чего приходиться встать на носочки. Нечаянно мажу губами по его щеке и ощущаю солоноватый вкус чужой боли. Младший замирает, тихо всхлипывая. — В каждый момент времени, человек ведёт себя наилучшим образом из всех возможных, — цитирую я слова доктора Мина. — Но это...ты в свое уме? Ты ведь мог заработать воспаление лёгких.       Кажется, немного расслабившись, он обнимает меня за шею и тычется носом куда-то в затылок, пока я вдыхаю приятный аромат яблочного шампуня.       Я бы позволил себе потратить вечность на этот момент, но разговор неизбежен, поэтому я отстраняюсь, проведя ладонями по его щекам, чтобы стереть холодные слёзы. — Тебе нужно поесть, прежде чем мы поговорим об этом.       И младший соглашается.       Съедает он не все, ссылаясь на то, что уже давно перестал есть такими большими порциями за раз. Я киваю, главное, что сыт. Дальше тягучее молчание переходит в разговор о том, что следует делать Чонгуку в ситуациях, когда казалось бы еще немного, и ты труп. — По сути, во время панической атаки твой организм как никогда живуч, — поясняю я, ставя тарелки в раковину. — И бояться смерти это меньшее, что тебе следовало бы делать. — Но мне ведь плохо. Мое дыхание и сердце... — А разве сердце не должно стучать быстрее, если ты испытываешь выброс адреналина? Или же, когда волнуешься? Это естественно, ведь ты напуган.       Вытерев руки о полотенце, я сажусь обратно за стол и цепляю пальцы в замок. — Из-за того, что твое подсознание вбрасывает тебе лживую опасность, которой по сути нет, твой организм включает режим самосохранения. Если бы опасность была реальной и ты убегал, разве обратил бы внимание на дыхание и сердцебиение? Нет, потому что это естественно. Ведь как иначе? Но когда реальной опасности нет, а вегететика испытывает твое тело на прочность, подкидывая тебе сбитое дыхание, сердцебиение, потемнение в глазах из-за переизбытка кислорода и боль в затылке, из-за того что твое давление резко вскочило, то мы начинаем паниковать еще больше. Так и случается наша первая паническая атака, — заканчиваю я, а затем решаюсь добавить. — Чонгук, я не хочу чтобы ты меня слушал. Я хочу, чтобы ты прислушивался ко мне и доверял, потому что иначе я буду стучать в закрытую дверь. — Я доверяю тебе, хён.

***

      Так и начинается наша совместная борьба за нормальную жизнь. Чонгук мне рассказывает о первой панике, и о последующих, зарубив себе на носу, что с этого момента он хранит обет молчания.       Я не разрешаю ему искать в себе поддержку, потому что он должен справляться сам, иначе в конечном счёте он привыкнет и будет нуждаться во мне даже для того, чтобы сходить в туалет.       «Каждый момент времени человек испытывает и чувствует только то, что является его целью» — как-то сказал доктор Мин, когда я объяснил ему ситуацию с метро.       «Ты знаешь, что она произойдёт с тобой именно там. Ты ждёшь этого, хоть и не хочешь с этим сталкиваться. В этом вся проблема» — Я понял, хён, — кивнул тем утром младший. — Но ты ведь знаешь, как тяжело... — Знаю. Ничего не бывает просто, Чонгук.       И он понимает. Да потому что ничего больше не остается, как принимать то, с чем нужно бороться. С тем, что ты так запустил, позволив завладеть своим телом и разумом.       Дело было в другом, ведь пока младший боролся с одним, я боролся с мыслями о его губах, которые мне так и не удалось распробовать на вкус.       Я гей? Или же би, если думаю о мужчине в этом плане? Во всяком случае мне плевать, потому что моя жизнь и без того катится по наклонной.       Плевать до того момента, пока Чонгук не замолкает на целый день, а я не сгрызаю ногти думая о том, все ли с ним в порядке. Не сильно ли я давил, а иногда даже заставлял быть там, где ему плохо.       В какой-то момент ловлю себя на мысли, что веду себя как самая настоящая истеричка, пытаясь дождаться от младшего хоть одного чертового сообщения.       «Неужели он чувствовал себя также в тот день, когда писал мне, не получив ответа?» — пронеслось у меня в голове. — Хён! — звенит дверной колокольчик, а в магазин вламывается Чонгук, пытаясь прощемиться с коробкой из-под пиццы и двумя бутылками колы.       Святые угодники, как камень с души.       Я улыбаюсь парню стараясь не выглядеть идиотом, и его губы растягиваются в ответной улыбке.       С того самого утра прошло больше двух недель, и Чонгук заметно посвежел, о чем говорили его порозовевшие щёки и менее бледное лицо. Скажу больше — благодаря его подработке, оно успело подзагореть под апрельским солнцем. — Чонгук-и, что ты здесь делаешь? — Хочу забрать тебя с работы и сводить в кино, — поясняет младший, вывалив весь свой багаж на прилавок. — С огромной коробкой пиццы? Нас не пустят в кинотеатр, — усмехаюсь я, хватаясь кончиками пальцев за край коробки. Пахнет волшебно. — Фильм начинается в семь, и я уже купил билеты, так что кушать мы будем здесь, — он указывает рукой в угол торгового зала, где стоят два кресла и кофейный столик. — А во время фильма мы будем голодать? — Чимин-а, — он улыбается. Блять, улыбается настолько охуительно-привлекательно, что у меня ноги дрожат. — Ты настолько голодный? Да! Можно мне кусочек Чон Чонгука? — Мы можем взять поп-корн, если тебе будет мало, — предлагает младший, а я чувствую себя ребёнком с голодного края.       Я отрицательно мотаю головой и ровно в шесть закрываю кассу, протянув младшему ключи. Закрыв дверь изнутри, Чонгук хватается за пиццу и плюхается в кресло у окна, протяжно застонав.       Я сглатываю. На долго ли меня хватит? — Ты покрасил волосы? — спрашивает он, как только я присаживаюсь в кресло напротив. — Да, вчера, — руки загребают кусок пиццы и преподносит ее ко рту. Блять, какой запах. — Нужно было подкрасить корни и убрать желтизну. — Я ничего не понял, хён, но ты красивый, — по-кроличьи улыбается он. — Кхм, спасибо, Чонгук-и. — Серьезно, когда я впервые тебя увидел, то из меня будто дух выбили. В тот день ты был похож на ангела. — Перестань, — шепчу я, но мысленно молю чтобы он продолжал.       Впервые, когда он меня увидел я был похож на ангела? Иронично, ведь мы были в храме, а Чонгук был не в себе.       Ему просто показалось. — Нет же, — возражает младший, а я с ужасом понимаю, что последнюю мысль произнес вслух. — Ты был так добр ко мне, и...       Он запинается, потому что кусочки пиццы начинают вылетать из набитого до отказа рта. — Чонгук, — нахмурив брови, я смотрю на младшего, надеясь, что моё лицо не стало цветом спелого томата. — Ешь и не болтай. — Я еще не закончил, — пережевав, возражает Чон. — Ты действительно красивый. — Ты уже это сказал, — бубню я себе под нос. — Верно, — кивает младший, — просто хотел увидеть, как ты снова смутишься.       В следующую секунду бутылка с колой летит в засранца напротив, сопровождаясь его звонким смехом. Две недели назад я готов был умереть за то, чтобы этот ребёнок вновь смог так искренне смеяться. Хорошо, что не пришлось, иначе, кто бы присматривал за этим безобразием, которое намусорило не как один человек, а целая компания? — Напомни мне больше не разрешать тебе здесь есть, — спустя некоторое время, говорю я, поднимаясь с кресла. Вокруг Чонгука настоящая свалка пустых бутылок из-под колы, салфеток и коробки от пиццы. — Разве это не то, чего ты хотел? — спрашивает младший, лениво отрывая свой зад от мягкой обивки. — Я хотел, чтобы ты хорошо питался, а не мусорил у меня в квартире и на работе, — подмечаю я, отправившись за урной.       Да, неделю назад этот малый умудрился намусорить упаковкой от рамёна, которую разрывал на мелкие кусочки в приступе паники. Нет, не той паники. А паники от того, что пытался приготовить тот же рамён с яйцами.       Удивительно ведь, как эта «болезнь» меняет людей. Еще месяц назад я бы и представить не мог, что этот парень умеет так заливисто смеяться. Что у этого парня кроличья улыбка и большие очаровательные глаза. — Чимин-а? — совсем рядом. — М? — мычу я. — Ты…почему на меня так смотришь?       Что?       Моргнув, я понял, что стою напротив Чонгука и рассматриваю его лицо, пока тот пытается взять из моих рук урну. — Задумался, — выдыхаю я, а младший подходит ближе и вытягивает правую руку, коснувшись большим пальцем уголка моих губ. Я вздрагиваю. — У тебя тут, — пытается он объяснить, одновременно проводя пальцем по моей нижней губе. У меня тут…земля из-под ног уходит, Чонгук. — Я вытру салфеткой, — отстраняюсь и направляюсь к прилавку, где лихорадочно ищу упаковку влажных салфеток, ощущая, как мои щёки наливаются кровью. Нихрена не нахожу.       Без каких-либо слов удаляюсь в уборную и опускаю лицо над умывальником, накрыв его влажными от ледяной воды ладонями. Сердце стучит где-то в затылке, а по телу пробегается дрожь.       Еще только начало вечера, Чимин, а ты уже растекаешься по белой плитке в уборной.       Может, сказать Чонгуку что мне не здоровится? Что ноги не держат, и голова кружится. Да что угодно, лишь бы снова не смотреть в эти карие глаза и не тонуть в широкой улыбке, от которой рёбра сводит. — Хён, если мы сейчас же не выйдем, то опоздаем на фильм, — слышу я крик младшего, и мечтаю выйти в окно, а не из уборной.       Благо, дорога до кинотеатра протекает в тишине, потому что мы оба слушаем музыку на телефоне младшего. В который раз убеждаемся, что наши музыкальные вкусы идентичны так же, как и выбор в одежде. А также предпочтениях в еде, увлечениях и…       Нет, с фильмом Чонгук явно облажался.       Я вообще не понимаю, как у него смелости хватило не то что меня потянуть на ужасы, так еще и самому на это смотреть. Уже под самый конец сеанса я проклинал всё на свете и жалел о том, что на всякий случай не ношу с собой успокоительных. А лучше транквилизаторов.       Чонгук выглядел виновато, когда я хватался за сердце и сильнее вжимался в кресло, а затем совсем притих, колупаясь пальцем в дырке на джинсах. — В следующий раз хотя бы советуйся со мной, — переведя дух, говорю я. — Прости, хён. Нам просто нужно было уйти. — Ты заплатил за это деньги, — возразил я. — Поэтому, я бы остался до конца сеанса даже если бы меня хватил двойной инфаркт.       Чонгук улыбается и останавливается у пятиэтажки, поправив свою кожаную куртку. Его сегодняшний аутфит окончательно снёс мне крышу, потому что чёрная футболка, чёрная кожаная куртка и чёрные рваные джинсы, на этой потрясающей фигуре…просто, блять.       Младший делает шаг мне на встречу, а я замираю, заметив мужскую фигуру на скамье у моего дома. Парень поднимается и засовывает руки в карманы, пожимая плечами, мол: извини, приятель, прошло около трёх недель, и я только сейчас соизволил объявиться. — Чимин? — Хён, — выдыхаю я, глядя на Хосока. Он совсем не изменился.       Чонгук оборачивается на чужой голос и заметно напрягается, заметив перед собой совсем незнакомого ему человека. — Ты уже?.. — Да, — киваю я, и делаю шаг вперед, поймав взгляд младшего. — Чонгук-и, мне пора. Будь осторожен, ладно?       Младший кусает губу и поспешно кивает, ни проронив ни слова. Хосок наблюдает за тем, как парень скрывается в темноте, а затем кивает в сторону моего дома, поднимая левую руку чуть выше.       Две бутылки светлого, как в старые добрые времена.

***

— Ох, Чимин-а, давай больше не будем так напиваться, — стонет Хосок. — Из нас двоих напился только ты, — фыркаю я, оттолкнув от себя тяжелую тушу. — Зелёный или чёрный? — На твой вкус, — отмахивается хён и приземляется на стул.       Кидаю пакетик зелёного чая в кружку и заливаю его кипятком. Хён любит без сахара, поэтому спустя минуту я достаю пакетик и протягиваю ему приготовленный напиток. — Разве сегодня ты не должен быть на работе? — старший постукивает пальцами по гладкой поверхности кухонного стола, и я вспоминаю то, как когда-то мы учились играть на пианино. — Должен, но я отпросился, — вторая кружка с чёрным предназначена для меня, поэтому я присаживаюсь на стул и немного отпиваю, причмокнув губами. — Я вчера так и не извинился, — начинает хён, поймав мой взгляд. — За то, что свалил из города, узнав о твоём…самочувствии. — Моя мать, должно быть описала меня как психически нездорового человека, — грустно улыбаюсь я. — Чем-то похожим на это, — кивает Хосок. — И поэтому я был напуган. — Не удивительно, ведь у нее богатая фантазия, — Хосок поджимает губы и глядит куда-то вглубь кружки. — Вчерашний парень...кто он? — спрашивает старший, когда я отправляю печенье себе в рот. — Это Чонгук, — бубню я себе под нос. — Ага, Чонгук, — Хоби ставит кружку на стол и вздымает одну бровь. — Это все что ты скажешь о своем друге? — С чего ты решил, что он мой друг? — нахмурился я, чувствуя, как сердце начинает стучать чаще. — Чонгук-и, будь осторожен, — процитировал звонким тоном Хосок и отхлебнул из кружки, подавившись. — Я знаю тебя слишком долго, чтобы не понять, что здесь что-то не так.       Не могу же я сказать хёну, что, кажется, втрескался по уши в младшего. — У него такие же проблемы, как и у меня, поэтому, я пытаюсь помочь, — звучит убедительно, для того, кто не в курсе что творится в моей голове на самом деле.       Хён щурит глаза, всматриваясь в моё лицо, и даже кажется, что что-то замечает, но решается не лезть туда, куда не следует. — Я ему не понравился, — заключает хён, а я закатываю глаза. — И с чего ты это взял?       Из-за разговора о Чонгуке я совсем потерял аппетит. — Он так на меня посмотрел, когда ты назвал меня хёном, — усмехается Хоби и заканчивает с чаепитием, осушив кружку. — Он все еще напуган, — решаюсь пояснить я. — Мы только начали его лечение. — Мы? Чимин, он смотрел на меня как на соперника, а не того, кто его пугает. — Я думаю, тебе показалось, — отмахиваюсь я и встаю из-за стола, захватив кружку хёна. — Ничего мне не показалось, это тебе следует разуть глаза. — Хён! — зло выпаливаю я, часто дыша.       Хоби поднимает руки в успокаивающем жесте и встает из-за стола. — Я хочу сказать лишь то, что этот парень к тебе привязался, поэтому, будь осторожней, Чиминни.       Он выходит из кухни, а я все так же стою с двумя кружками в руках и ощущаю дрожь по всему телу.       Просто привязанность и ничего более, Чимин. Ты не можешь нравиться Чонгуку в этом плане. Почему? Да потому что так сказала мама. Потому что ты, Чимин, бездарность. Потому что красишь волосы и иногда горбишься при ходьбе. Потому что ты никому нужен не будешь, ведь тебя с детства убеждали именно в этом.       И от осознания того, что я все еще верен ее словам, мне становится тошно.       Настолько тошно, что впервые за два месяца меня охватывает именно то чувство, когда стоит бежать на балкон и вдыхать свежий воздух. Когда легкие сжимаются, а с губ срывается рваный стон.       Сегодня был тот день, когда между «лучше или хуже» выбор пал на второй вариант.       Найдя меня на балконе, Хоби наконец-то узнал, что такое паническая атака во всей ее красе. Конечно, все выглядело не так плохо, ведь я научился успокаиваться, брать свои эмоции под контроль, но большая ее часть все равно лезла наружу.       В конечном итоге я настолько перепугался, что долго не мог понять, дрожу я из-за холода или из-за страха. Руки похолодели, а на затылок давил тяжелый груз. Мысли путались с неимоверной скоростью, а на фоне только голос хёна: — Чимин-а, у меня поезд. Как ты себя чувствуешь? — лицо Хосока неприлично близко. — Я в порядке, — шепчу я. — Да как-то не скажешь, — хмурится он, накидывая на меня растянутый джемпер. И где он только его нашёл? — Серьезно, все хорошо, хён. Я вполне контролирую себя, так что езжай, — хриплю я, прикрыв глаза.       Мне просто нужен отдых, а еще лучше — сон.       Старший нехотя одевается и приносит мне мой телефон, как только я возвращаюсь в гостиную и сажусь на диван, поджав под себя ноги. Он чувствует себя виновато за то, что ему приходится уходить, но брось…хён, это не твои проблемы. — Я буду писать тебе каждые десять минут, — заверяет он, приоткрыв входную дверь. — Так что сообщи, если соберёшься спать. А если не ответишь, то я сойду с поезда, вернусь и надеру тебе зад!       Я вяло улыбаюсь его словам и откидываю голову на спинку дивана, прикрыв глаза.       «Я так устал» — вновь повторяю я себе, и хочу влепить затрещину за подобные слова.       Грёбаный слабак, погрязший в своей неуверенности.       «Ты просто жалок» — бросаю я в лицо трусу внутри себя.       Диалог заканчивается, как и силы вместе с моими нервными клетками. Я погружаюсь в привычную темноту и не чувствую ничего, кроме напряжения в своём теле. Затем вижу разочарованное лицо своей матери, ведь у сыновей её подруг уже есть жёны и даже внуки…а что Чимин? А Чимин ничего, он больной.       На голову.       Барабанные перепонки разрывает громкий стук в дверь, и я протяжно стону, совсем не чувствуя себя отдохнувшим. Опускаю ноги с дивана и плетусь в коридор, где вспоминаю, что отключился и не написал об этом старшему.       Должно быть это он, и сейчас я хорошенько отхвачу, как в старые добрые времена.       Но нет. На пороге стоит запыхавшийся Чон Чонгук, глядя своими большими глазами мне прямо в душу.       Только не он. — Чонгук? Я не звал тебя, — получается слишком холодно и раздражённо. — Ты у меня тоже тогда не спрашивал разрешения, — огрызается младший и проходит внутрь, закрыв за собой дверь.       Я поднимаю голову и смотрю на настенные часы. Грёбаный восьмой час вечера. Твою мать, я проспал почти десять часов в сидячей позе? — Ты идиот? — хмурясь, оборачиваюсь я, ловя на себе оценивающий взгляд Чонгука. Он подходит ближе и накрывает своей ладонью мой лоб. — Неизвестно что бы с тобой было, если бы я тогда не пришел, — откидываю его руку. — Блять, Чимин, закройся и ляг под одеяло. У тебя температура, — раздражается младший, а мне действительно не остается ничего, как закрыть свой рот и понять, что посиделки на балконе не прошли безнаказанно.       Обхожу своего незваного гостя и иду в спальню, где достаю из маленькой аптечки градусник. Мои глаза горят, а во рту сухо. Неужели действительно простудился?       Я заполз на кровать и укрыл свои ноги одеялом, глядя на Чонгука из-под блондинистой чёлки. — Почему ты пришёл? — спрашиваю я. — Я зашёл за тобой на работу, — отвечает он, скрестив руки на груди. — Но там сказали, что ты взял выходной, сославшись на плохое самочувствие. — И ты решил, что стоит прийти ко мне и подхватить простуду? — вскидываю я брови. — Я решил просто проведать тебя. Убедиться, что с тобой всё в порядке, но, блять…ты себя видел? Ты бледнее побелки на потолке! — злится Чонгук и стянув с себя кожаную куртку, швыряет её на стул у комода.       Приоткрыв рот, я только и делаю, что наблюдаю за тем, как он с особым остервенением роется в моей аптечке, видимо, пытаясь найти жаропонижающее, но…вот же незадача, там одни успокоительные.       Господи, мне снова тошно.       Я достаю градусник и с разочарованием смотрю на отметку 37.8. Всё не так плохо, как хотелось бы. Кладу градусник на прикроватную тумбочку и залезаю полностью под одеяло, скручиваясь в позу эмбриона.       Было бы еще лучше, если бы Чонгук ушёл.       Но он здесь, молча закрывает аптечку, а затем смотрит на градусник, поняв, что в данной ситуации лучше ничего не принимать, кроме жидкости. Желательно, чем больше — тем лучше. Поэтому Чонгук уходит на кухню и через некоторое время возвращается с целым кувшином воды и пустым стаканом. Ставит на тумбочку и наливает, протянув мне.       Я отрицательно качаю головой, зарываясь носом в чистые простыни и хочу прикрыть глаза, чтобы вновь окунуться в царство сна, но чужое движение на кровати вырывает меня из кокона. — Чонгук? — зову я, обернувшись через плечо.       Младший скидывает обувь и забирается полностью на кровать, обнимая и притягивая меня к себе. Единственное, что я успеваю сделать, это — пискнуть. — Чонгук, ты заразишься, — предупреждаю я, дрожащим голосом.       Из-за его крепкой руки на моем животе весь мир перевернулся с ног на голову.       Блять, я просто умираю прямо здесь и сейчас. — Я уже заражён, — хрипит младший куда-то мне в затылок.       Я вздрагиваю и ёрзаю в его объятиях, стараясь увеличить между нами расстояние. — Чонгук, не делай этого, — почти умоляю я в надежде, что он остановится. Что отстранится и вернет ту реальность, в которой я всё еще сам по себе.       Да, мне просто страшно поверить в то, что кто-то может стать для меня более важным, чем я сам. — Не делать что, хён? — мычит Чонгук и прижимается ко мне еще сильней.       Святые угодники, я задыхаюсь. — Не лежи со мной вот так. Ты заразишься, — попытка ускользнуть из его рук проваливается с треском, когда он закидывает ногу мне на бедро. — Ты еще не понял, что мне плевать? — он привстает на одной руке и нависает над моим лицом.       И я не спорю, потому что больше ничего не могу поделать со своими чувствами. Я хочу, чтобы он был рядом, я хочу, чтобы он обнимал меня и прижимал к себе. Я хочу быть…наконец-то нужным кому-то впервые за всю свою жизнь.       Наверное, поэтому, когда Чонгук ложится обратно и тычется носом мне в затылок, я начинаю плакать.       Слезы катятся по моим щекам, а я стараюсь не издавать лишних звуков, чтобы он не заметил. Но плечи предательски подрагивают, а чужие руки касаются моих щёк, стирая солёные дорожки. — Хен, ты чего? — на ухо. — Ох, Чонгук-и, — всхлипываю я, дав волю своим чувствам.       Поворачиваюсь к младшему лицом и обвиваю своими короткими руками его шею, заползая кончиками пальцев под чужую майку. Его кожа горячая и мягкая, как на спине, так и на шее, куда я так яро жмусь губами. — Хён?..       Чонгук дышит рвано и жадно сжимает мое плечо, когда я приоткрываю рот и касаюсь влажным языком бледной кожи парня. Мне мало. Мне блядски мало, поэтому я скольжу выше, к подбородку и с особым наслаждением наблюдаю за тем, как дрожат ресницы на прикрытых глазах младшего.       Можно ли мне? Есть ли у меня на это право? Заслужил ли я? — Чимин-а? — стонет парень, а с моих губ срывается кашель.       Сухой, раздирающий глотку.       Отстраняюсь от Чонгука и согнувшись в три погибели пытаюсь унять внезапный приступ, ощущая чужую ладонь на своей спине. Она круговыми движениями поглаживает меня в районе лопаток и замирает, когда я перестаю кашлять. Глаза непривычно слезятся, а в носу пощипывает. — Я схожу в аптеку, — младший встает с постели, и накидывает на себя куртку, пока я пытаюсь собрать все мысли в своей голове. — Тебе не обязательно… — Обязательно, иначе наш следующий недопоцелуй превратится в обмен бактериями, — совершенно спокойно прогнозирует младший и наклоняется ко мне, мазнув влажными губами по горячему лбу. — Я скоро.       Я тоже…скоро откинусь, Чонгук.       Он выходит из комнаты, а затем раздаётся хлопок двери. Я буквально вою, обрушившись всем своим телом на кровать и чувствую, как пульсирует мой член. Блять, всё заходит слишком далеко.       Во всех смыслах.

***

      Всю последующую неделю я провёл в прострации, отвлекаясь на какие-то микстурки, которые вливал в меня младший. Сначала я позволял ему ухаживать за собой, кормить и заваривать чай, но, когда мне стало лучше — путь Чонгука в мою квартиру был перекрыт.       «Хён, я хочу помочь» — пишет младший.       «Ты уже сделал достаточно, Чонгук-и. Я не хочу, чтобы ты заразился» — отвечаю я и блокирую телефон.       Находиться рядом с Чонгуком после того вечера стало сложнее, особенно после того, как я оклемался от болезни. Мы не обсуждали это, потому что на повестке дня всегда было «состояние Чимина».       Поел ли Чимин? Поспал ли Чимин? Есть ли у Чимина температура?       А Чимину не хотелось таблеток и чаёчков, ему хотелось крепких рук вокруг своей талии и приятной на ощупь кожи. Но всё что мне доставалось, это обрывки неумелых касаний и жалостливый взгляд, когда я заливался слезами после очередного приступа сухого кашля.       Я настолько погрузился в свою простуду, что перестал замечать что-то дальше своего красного носа.       В порядке ли Чонгук?       И почему-то от мысли, что младший хочет меня видеть, а я не позволяю, кажется, что нет — не в порядке. Я бы не был.       «Хорошо, — пишу я во втором часу ночи, надеясь, что он не увидит. — Приезжай. Прямо сейчас»       И он приезжает, ведь иначе никак.       На нем домашняя футболка и штаны. Волосы в полнейшем беспорядке, а куртка одета только наполовину. — Ты в тапочках? — опускаю я голову, тихо хрипя. — А какого чёрта ты босиком? — выдыхает через ноздри Чонгук, и заходит внутрь, скинув куртку. — Я спал, — пожимаю я плечами, поплотнее укутавшись в одеяло. — Так я тоже, — он закрывает дверь на замок и обходит меня, направляясь на кухню. Там в ход идёт электрический чайник и пакетик фруктового чая.       Иногда создаётся впечатление, что Чонгук ко мне приходит ради еды, ведь в его холодильнике мышь повесилась. Это немного огорчает, так как он уделяет плите и чайнику больше внимания, чем мне. — Ты весь дрожишь, — замечаю я, поджав под себя ноги, сидя на стуле. — Мне холодно, — он заливает в кружку кипяток и закидывает пакетик с чаем, насыпав две чайных ложки сахара.       Я закатываю глаза и развожу руки в стороны, приоткрыв одеяло. Я просто хочу пошутить. — Так иди согрейся.       Чонгук на мгновение замирает, и мне кажется, что я в выигрыше, но младший произносит: — Подойди, — и этим словом он отправляет меня в нокаут.       Я тяжело сглатываю, облизав губы и думаю о том, что старался избегать этого последние два дня. Не понятно зачем, но старался. Мне так комфортней, но не моему члену, что постоянно дёргается, стоит младшему поймать мой заинтересованный взгляд.       Пропади оно всё пропадом.       Встав со стула, я подхожу к Чонгуку и стараюсь выглядеть расслабленным, но всё летит к чёртовой матери, когда он окольцовывает мою талию и усаживает на свои колени, лицом к себе.       Я замираю, а младший криво усмехается. — Ты вроде бы собирался меня согреть, — напоминает он, пока я осторожно придерживаюсь за его плечи. — Д-да, — киваю, и захватив покрепче края одеяла, окольцовываю его шею, укрывая нас обоих. Чонгук осторожно попивает чай, а я опускаю голову на его плечо и прикрываю глаза, моля вселенную о том, чтобы это никогда не заканчивалось.       Крепкие ладони гладят мою спину, пока младший напевает себе под нос какую-то мелодию. Я уже запомнил её наизусть, но это не отбивало желания слышать её снова и снова.       От Чонгука как всегда приятно пахло. Всё тот же яблочный шампунь и обычное туалетное мыло. Мне бы хотелось распробовать на вкус, запустить пальцы в тёмные волосы и услышать блаженный стон. Но я сдерживаю себя. Аккуратно трусь носом об оголённый участок плеча и кусаю губы, чтобы ненароком не поддаться искушению.       Ох, чёртов Чон Чонгук! — Хён, перестань, — как гром среди ясного неба и все внутренности наизнанку.       Чувствуя прокатившийся по спине холод и сердце, стучащее где-то в горле, я послушно отстраняюсь от Чонгука и пытаюсь понять, как мне аккуратно слезть с его колен, чтобы не задеть кружку чая, которую он держит в правой руке и наблюдает за моими действиями.       Мне стыдно и…больно.       Расцепив руки, я натыкаюсь на большие карие глаза и хочу провалиться сквозь землю. — Перестань тянуть резину и просто сделай это, — шепчет младший.       «Что?» — беззвучно срывается с моих губ.       Чонгук ставит кружку на стол и подаётся назад, расслабившись. Он всё еще смотрит прямо мне в глаза и поглаживает мои бёдра, своими охренительно горячими ладонями.       Блять. Блять. Блять. — Чимин-а, — устало выдыхает он, а я наклоняюсь вперёд и накрываю губами его шею, пробуя на вкус. Всасываю и облизываю потемневшее место на коже. — Ох…блять, Чимин…       Скольжу нижней губой выше, огибая линию подбородка и добираюсь до самого сокровенного. Губы. Искусанные, влажные, приоткрытые только для меня.       Из меня вырывается самый настоящий гортанный стон, когда я ощущаю их мягкость на своих. Такие непривычно тонкие и пиздецки вкусные из-за фруктового чая. Мои пальцы сжимаются на его затылке, оттягивая короткие волосы, а бёдра самопроизвольно толкаются к чему-то твёрдому.       Блять…неужели?..       Чонгук стонет мне в рот, и я готов кончить прямо здесь и сейчас.       Пальцы смещаются с волос на его лицо и обхватывают острый подбородок. Мне мало. Мне блядски мало Чон Чонгука, поэтому я с особым остервенением вылизываю его губы и покрываю лицо поцелуями, в то время как пальцы младшего жадно сжимают мои ягодицы. — Чон...гук, — это уже больше похоже на хрип ему в рот, а язык парня принимается вторгаться в мой рот, будто мы поменялись ролями. Будто он ждал этого момента больше трёх недель. Будто бы ему снились все те мокрые сны, в которых он принимал мой член. — Остановись, — молю я, пытаясь выпутаться из его рук. — Мг, — мычит он, толкаясь мне навстречу. — Чонгук, — пытаюсь набрать больше кислорода в лёгкие. — Я болен, и ты в прямом смысле вылизываешь всех моих микробов… — Я бы вылизал всего тебя, хён, — не останавливаясь заверяет он и опускается горячей ладонью на мой член.       То ли плач, то ли вой, то ли всхлип, срывается с моих губ, и я выгибаюсь дугой, когда он сжимает меня. — Блять, Чимин, ты уже весь мокрый, — констатирует Чонгук, и я открываю глаза, взглянув вниз. Действительно, нижнее бельё в районе головки влажное, а твёрдый член смотрится слишком охуительно в чужой руке. — Еще и комедию ломаешь со своими микробами. — Просто…я не готов, — мямлю я, глядя в большие карие глаза. — Не готов? — брови младшего ползут вверх. — Я не собираюсь нагибать тебя прямо здесь и сейчас.       Я испускаю тяжелый вздох. И когда Чон Чонгук успел так повзрослеть из сопливого и напуганного мальчишки? А когда я успел превратиться в лужицу, которая растекается каждый раз при виде этих глаз?       Чонгук младше, но он кажется более опытным в подобных вещах и от этого я чувствую себя еще хуже. — Хорошо, — я пытаюсь встать с его колен, но он обратно усаживает меня. — И что ты собрался делать с этим? — указывает он на стояк. — Если ты планируешь пойти в душ и променять мою руку на свою, то…       И почему от этих слов мой рот наполняется слюной, а правая ладонь накрывает чужую, вызывая во всем моём теле грёбаный фейерверк эмоций? Ответ очевиден, Чимин, ты втрескался по уши в парня напротив и готов душу дьяволу продать, лишь бы он продолжал в том же духе.       Но Чонгук будто и есть сам дьявол, потому так искусно массирует мой член и прикрывает глаза, словно наслаждаясь чужим возбуждением.       Я отклоняюсь назад, полностью выпутываясь из одеяла и прислонясь спиной к кухонному столу, совершая первый толчок в чужую руку. Чонгуку нравится. Чонгук заворожённо смотрит на мои губы, шею, тяжело вздымающуюся грудь и принимается стягивать боксёры, приподнимая меня над своими бёдрами.       Только сейчас я понимаю, что уроки танцев наконец-то действительно пригодились в жизни, когда приходится выпутываться из узкой ткани, сидя на чужих ногах. Моя грёбаная растяжка меня не подвела.       Чонгук обхватывает мой член и медленно проводит вниз-вверх, наслаждаясь, как тот становится еще твёрже. Так же, похоже младший немного удивлён, что у моего достоинства не малый размер, что хорошенько бы вписался в его задницу, доводя до исступления.       Ох, Чимин, о чём ты только думаешь?       Младший приподнимает меня за ягодицы и спускает свои домашние штаны, а затем и боксёры, оголяя возбуждённую плоть. Я давлюсь слюной и ловлю на себе довольный взгляд карих глаз. — Ты не против? — интересуется Чонгук, беря оба члена в свои ладони. — Блять, ты еще спрашиваешь? — срывается с моих губ прежде, чем я падаю в лавину из всех существующих эмоций.       Край стола давит на спину, пока я стараюсь не растерять весь рассудок и продолжить наслаждаться тем, что проделывают руки Чонгука. Моего Чонгука. Эта мысль уносит меня куда-то далеко, за пределы этой вселенной ведь…разве такое может быть, Чимин? Разве ты заслужил его? Заслужил всё то, что сейчас происходит? — Хён, — слышу где-то рядом и открываю глаза.       Чонгук весь вспотел, а влажные волосы липнут к лицу. Он облизывает искусанные губы, жадно упиваясь одним видом двух возбуждённых до предела членов. Немного ёрзает на месте, меняя положение, а затем подаётся вперед, накрывая своим ртом мой левый сосок. Облизывает и кусает. — Чонгук, — выстанываю я, схватив младшего за волосы. Жадно вгрызаюсь в его губы и кусаю до крови, ощущая привкус железа на языке.       Он такой покладистый. Такой ватный в моих руках, что хочется срастись вместе с ним. Быть в нём и чувствовать его, сжимающегося, вокруг моего члена. — Чимин-а, — шепчет он мне на ухо, где-то на краю между реальностью и эйфорией. — Если это реально, то почему ты такой блядски красивый?       И это всё. Финиш. Тайм аут. Накаут.       С моих губ срывается хриплый стон, а член изливается горячей спермой в чужие руки. Чонгук не заставляет себя ждать и кончает вместе со мной, измазывая мою шею кровью от искусанных губ.

***

      Если я когда-нибудь, хоть еще один грёбаный раз соглашусь помочь младшему с учёбой, то просто убейте меня, потому что, пока этот засранец спит у меня на ногах, я с особым усилием пытаюсь понять тему доклада.       Короткие пальцы стучат по клавиатуре макбука, а глаза прищуриваются каждый раз, когда открывается новая вкладка.       Я слишком стар для этого дерьма.       Поведя ладонями по лицу, я отставляю макбук на прикроватную тумбочку и вытягиваю руки вверх, ощущая, как затекло всё моё тело. Чонгук спит уже больше трёх часов, после ночной смены в клубе, где он подрабатывает фотографом.       Для него это очень хорошая возможность попрактиковаться, отыскать клиентов, а так же, потренировать свой самоконтроль в ситуации, где тебе может стать дурно. Я не знаю, проходит ли всё гладко, так как никто не отменял обет молчания, но глядя на младшего, спешу уверить, что всё идёт куда лучше, чем предполагалось.       Возможно, в какие-то моменты он встречается со своей старой знакомой заходя в лифт или автобус, но быстро прощается с ней, переключаясь на что-то более важное.       Я опускаю голову, взглянув на самую странную позу для сна.       Да кто вообще так спит?!       Его голова покоится на моём бедре, руки скрещены на груди, а ноги поджаты в позе лотоса. Неужели, это действительно удобно?       Я протягиваю руку, проведя кончиками пальцев по линии подбородка младшего и склоняюсь над его лицом, коснувшись кончиком языка его нижней губы. Всё еще сладкие после конфет с барбарисом, которые он любит пожевать во время работы. — Тебе правда нравится делать это, пока я сплю? — шепчет он мне в губы, а я отстраняюсь. Его глаза все еще закрыты, но на губах улыбка. — О чём ты? — хмурюсь я. — Это ведь не первый раз, когда ты обхаживаешь мою нижнюю губу, пока я пытаюсь уснуть, — он открывает глаза, а на меня будто ведро ледяной воды вывернули. — В прошлый раз она была такой же на вкус?       Воздух застревает у меня в глотке, а ладони потеют.       С момента нашего первого поцелуя и оргазма прошло всего шесть дней, и я, вроде как, должен был уже привыкнуть к этой близости, хоть полноценного секса у нас еще не было, но…понимать то, что тебя поймали еще месяц назад и… — Ты не спал тогда? — наконец-то выдыхаю я, чувствую, как щёки наливаются кровью. — Нет, — улыбается младший. — И был очень расстроен, когда ты не закончил начатое. Пришлось так долго молчать об этом, хотя так хотелось спросить, понравилось ли тебе. — Ты…идиот, — вспыхиваю я, скорее всего выглядев как спелый томат.       Сталкиваю Чонгука со своих ног и спрыгиваю с кровати, глядя на довольное лицо парня. За последние пару дней я понял, что ему нравится меня смущать. Ну очень нравится. А эта ситуация вообще, чуть ли не до морального оргазма доводит. — Ну так что, — он поднимается вслед за мной, зачем-то стягивая с себя белую футболку. — Тебе понравилось? — Отвали, — откидываю я его руку, как только он касается моего плеча.       Чуть ли не бегу на кухню, чтобы налить себе стакан холодной воды и остудить свой пыл, смешанный со смущением. Можно было бы проветриться на балконе, но мне хватило семидневной болезни и бесконечной температуры, не поднимающейся выше тридцати восьми. — Ну, хён, — слышу я позади себя, и давлюсь водой, как только чужие руки окольцовывают мою талию. Пытаясь откашляться, сгибаюсь в три погибели и ощущаю, как чужая ладонь закрадывается под мою футболку.       Мне кажется…или это всё выглядит так, будто он нагнул меня?       Резко выпрямляюсь, столкнувшись головой с чем-то твёрдым, и слышу звон в ушах, вместе с воем младшего. — Блять, — шипит он, приложив ладонь ко лбу, когда я оборачиваюсь. — Ты в БДСМ записался? — Ох, прости, Чонгук-и, — почти искренне шепчу я, стараясь скрыть улыбку, глядя на то, как на макушке младшего растёт шишка. — Ты это специально, — хмуро чеканит он и уходит в ванную, чтобы взглянуть на результат удара.       Пока младшего нет поблизости, я возвращаюсь в комнату и беру с прикроватной тумбочки телефон, радуясь тому, что Хоби наконец-то ответил мне.       «Через неделю буду в Пусане. Заказал столик на троих. Познакомишь меня со своим парнем» — пишет хён и добавляет подмигивающий смайл с языком.       Фу!       Он такой же, как и Чонгук!       «Где и во сколько?» — отсылаю я и оборачиваюсь на шум сзади.       Чонгук возвращается в комнату и надевает обратно майку. В одной его руке пакетик со льдом, а во второй мой очередной блокнот на завязках, которые он так любил рассматривать. — Здесь появилась цитата, — указывает он на ровно выведенные буквы.       Ни на одном из моих блокнотов я не писал что либо, поэтому младший так удивлён. Поэтому он снова и снова пробегается по буквам глазами, пока я опускаюсь на постель и прикрываю глаза. — Многие люди думают, что хотят умереть. На самом деле, они просто хотят начать жить, — цитирую я строчки. — И ты считаешь это дохрена вдохновляющим? — удивляется младший, наверное, надеясь увидеть мотивирующие цитаты про радугу и дождь.       Это жизнь, Чонгук-и. — Нет, я считаю это хорошим объяснением что стоит делать, когда голову посещают подобные мысли. Ответ слишком прост. Нужно просто перестроиться на другую полосу, пересесть в другой трамвай или начать день с чистого листа, пробуя что-то новое, — поясняю я ему, и открыв глаза похлопываю ладонью по кровати.       Парень послушно опускается на кровать рядом со мной и откладывает блокнот в сторону, расположив свою голову на моей груди. Порой он казался совсем ребенком, вот так вот прижимаясь ко мне, придерживая руку у рта. — Люди с подобной «болезнью» как у нас с тобой, бегут в храм, чтобы найти спасенье, сами того не понимая, что спасенье зависит исключительно от них, а не от воли божьей. Они идут туда, потому что теряют веру в себя и стараются найти ее в чём-то другом, но... Вера внутри нас. Только мы сами можем помочь себе, настроить себя. Мы убеждаем себя, что это все благодаря вере, хотя по сути, мы сами пришли к этому. Мы сами боролись каждый день за место под солнцем; переживали боль снова и снова, чтобы стать сильнее. Никто нам в этом не помогает, лишь способствует. Подталкивает. Остальное — наших рук дело, — я накрываю плечо Чонгука своей рукой и поглаживаю большим пальцем мягкую ткань. — Никто не позаботится о тебе так, как ты сам, Чонгук. — Ты позаботился обо мне, хён, — сонно мямлит младший, прикрыв глаза.       Да. Потому что я люблю тебя, Чон Чонгук.

***

— Ты волнуешься? — спрашиваю я, глядя в отражение зеркала. Чонгук уже больше пяти минут не может завязать галстук. — Нет, — чеканит парень, зло перебирая пальцами. — Меня просто бесит вся эта ситуация. — Чонгук, — начинаю я, устало выдохнув. — Он мой друг с детства.       Младший откидывает галстук на комод и оборачивается ко мне, глядя сверху вниз. — Тогда почему его не было рядом, когда тебе было плохо, хён? — от одного слово «хён» уже невозможно было злиться на младшего, поэтому он делал это за нас обоих. — Но он появился сразу же, когда всё наладилось.       Я накрываю лицо ладонями и проклинаю тот день, когда попросил Хоби встретиться со мной и Чонгуком. Это я был инициатором, а не мой хён. — Пожалуйста, скажи, что это не ревность, — стону я, взгляну в карие глаза напротив. — Потому что она максимально неуместна.       Я замечаю, как раздуваются ноздри младшего и готовлюсь к словесному выбросу, но он сжимает губы в тонкую линию и почти убедительно кидает: — Нет.       Вот и хорошо. Вот и отлично.       Взяв телефон с комода и кошелёк с наличными, я взглянул еще раз на себя в зеркало и в коем-то веке был удовлетворён своим внешним видом. Хоби всегда говорил, что мне как никому другому идут чёрные вещи, особенно костюмы. И я верил, пока не увидел во всём чёрном Чон Чонгука.       Этот парень был рождён для глянцевой обложки, где сиял бы своей потрясающей фигурой и острыми чертами лица, о которые при поцелуе можно было порезаться. Чонгук выглядел просто идеальным снаружи, но раненым внутри.       Какая-то дикость, ведь на самом деле, человек может улыбаться самой потрясающей улыбкой, скрывая за ней разрывающую в клочья душевную боль. И младший был именно из тех людей.       Он умело скрывал свои чувства, будь то разочарование, боль, любовь или ревность. Его лицо всё так же выглядело невинно-детским, даже тогда, когда мы подъезжали к ресторану. Но я знал Чонгука чуть больше месяца и всегда присматривался к людям больше, чем следовало, особенно к тем, кого я любил.       Он нервничал. Его пальцы то и дело перебирали край пиджака, пока лицо держало маску самоуверенности.       Хочется взять его за руку, убедить, что всё в порядке и это просто Хоби. Но Чонгук не послушает, потому что хёна действительно не было рядом и появился он только тогда, когда вдруг всё стало налаживаться.       Было ли дело только в этом? — Чонгук-и, если ты не хочешь, мы можем не идти. — Как-то ты поздно спохватился, — заметил младший. — Серьезно, мы просто можем разв… — Хён, я это делаю ради тебя, так что замолчи и позволь своему Хосоку забрать наше драгоценное время, которое мы могли потратить друг на друга, — заканчивает Чонгук и раздражённо поправляет манжеты.       Ладно, похоже действительно придётся смириться с тем, что сегодняшний вечер действительно запомнится мне на всю жизнь. Что за чертовщина? Словно я барышня, которая везёт знакомить своего парня с родителями.       От одной мысли, что моя мать узнает о Чонгуке как о моём парне, бросает в дрожь, а ладони потеют. Она возненавидит меня. Проклянёт и пошлёт к дьяволу, отрекаясь от меня как от сына.       Хотя, мне казалось она сделала это уже давным-давно.       Чужая горячая ладонь накрывает мои пальцы, и я тут же расслабляюсь, почувствовал присутствие Чонгука. Он всё еще холоден лицом, но не может позволить себе оставить меня наедине со своими мыслями хоть на минуту.       И я правда люблю его за это. Именно поэтому обхватываю маленькими пальцами его ладонь и преподношу ко рту, мягко касаясь губами. Чонгук сжимает челюсть и смотрит мне прямо в глаза, читая беззвучное «просто потерпи».       Младший тяжело вздыхает и обхватывает мою талию свободной рукой, прижимая к себе. Я любил такие моменты, потому что наконец-то осознавал, что нужен кому-то. — Прости, были пробки, — извиняюсь я перед Хосоком, присаживаясь за стол. — Ох, Чимин-а, — улыбается хён, используя свой любимый тон голоса, когда поддразнивает меня. — Рубашка расстёгнута на две пуговицы. Вау.       Чонгук замирает рядом со мной, услышав подобное, и я боюсь, хоть бы он не начал обвязывать мою шею скатертью со стола, лишь бы хён больше не увидел открытого участка моей кожи, а лучше — всего меня. — Это Чонгук, — представляю я, и Хоби кивает. — Да, я помню, — улыбается старший и протягивает руку. Чонгук пожимает, видимо, крепко, от чего хён хмурится и с опаской посматривает в сторону выхода. — Чон Хосок. Рад знакомству. — Взаимно, — мямлит младший и присаживается за стол, опустив салфетку на свои колени. — Итак, — спустя время начинает хён, пригубив немного белого вина.       И с этого начинаются два часа моего личного ада. Если вопросы, которые предназначались Чонгуку, были обычными, мол, где работаешь, кем учишься, чем увлекаешься, то…вопросы в мою сторону затрагивали слишком личное, от чего младший заметно напрягался. Хоби было интересно где я пропадал в Сеуле и чем планирую заниматься здесь, ведь в тот день мы так и не смогли нормально поговорить, потому что меня посетила моя старая знакомая.       Хёну нравилось вспоминать наше детство, школу и даже колледж, в котором мы вместе учились. Чонгук был крайне удивлён, что какой-то кусок своей жизни я посвятил танцам и видеоиграм, ведь теперь я полностью погружён в книги и ночные прогулки, потому что…ночью легче, как дышать, так и существовать.       И младший разделяет это со мной.       Человек действительно меняется после первой паники. Кто-то кардинально, кто-то нет, но мы оба попали под первый вариант, когда наши жизни перевернулись с ног на голову. Вернувшись год назад, поверил бы я в то, чем буду сейчас заниматься? С кем буду проводить каждый вечер или утро? Кому отдам свою душу и сердце?       Нет. Конечно, нет.       Я бы покрутил пальцем у виска и сказал, что всё это чушь собачья.       Так бы сделал и Чонгук. Мы не раз обсуждали его жизнь ДО того, как это случилось. Обычный студент института искусств. Рисует, танцует, поёт. Очень популярен среди девочек и преуспевает в учёбе.       А затем щелчок.       Как давно он пел? Как давно он танцевал или рисовал? Чонгук уже и не помнит. Всё стало таким размытым и чужим. Будто вовсе не его жизнь, не его цели, потому что дороги разошлись.       Вместо привычной кисти в руках — фотоаппарат. Вместо караоке — ночной клуб для подработки. Вместо активного спорта — ночная прогулка на свежем воздухе.       Так и ломаются люди под психологическим натиском и находят внутри себя тех, кто они есть на самом деле.       А потом оказывается, что рисовать начал, потому что отец предложил. Что поёт, потому что певица нравилась, что танцевал, потому что мать отправила. А хотелось заниматься фехтованием, кататься на скейте и фотографировать закат, когда поздно возвращаешься домой с друзьями.       Вот и получается, что оказавшись наедине со своим страхом, ты наконец-то понимаешь, кто ты есть на самом деле. Ты наконец-то начинаешь ценить самого себя. Любить. Делать всё, чтобы этого больше не повторилось, ведь в этом мире нет ничего важней тебя самого.       Что касается меня, то где-то в глубине души я всё понимал, но продолжал быть декоративным интерьером и подтверждением чужих стереотипов, ведь для мужчины важней всего статное место. Приличная работа, хорошая машина и большой дом. Так требует общество. Так требовала мать.       Год за годом, стресс за стрессом. И вот она, точка кипения, когда под шум уезжающего поезда и разговоры незнакомых мне людей, привычный мир вдруг переворачивается с ног на голову. Когда воздуха становится катастрофически мало, а сердце выбивает чечетку, ты задаешься вопросом: а правильно ли я живу, если чувствую всё это?       А ответ очевиден: конечно, нет.       И ты бежишь по врачам, пытаешься найти доказательство того, что все серьезно, но справиться можно, да побыстрее. Чтобы продолжить дальше свое жалкое существование, но всё не так просто, потому что это не царапина, не простуда и не сломанная рука.       Это крик души, которая просит остановиться.       Перестать мучить себя, перестать поддаваться чужому давлению и делать то, что тебе не нравится. Ну, а если попытаешься продолжить — будет хуже. Не понял с первого раза? Держи добавку.       Так и получается, сначала в метро, потом в автобусе, а затем уже и на работе.       Круг замыкается и бежать больше некуда.       Тогда я наконец-то услышал себя.       Чонгук допивает третий бокал вина, пока я с натяжкой справляюсь с первым и удаляется в уборную, извинившись. — Что за пьянчушку ты подобрал? — усмехается Хоби, глядя на спину младшего. — Он просто слишком волнуется, — заключаю я, убрав полупустую бутылку вина подальше от места Чонгука. — Ты в этом уверен? — старший глядит мне прямо в глаза. — Когда волнуются — кусок в горло не лезет. А он заедает слова, что держатся на языке и запивает ревность, которую чувствует.       Хён тяжело вздыхает, когда я поджимаю губы. — Ты не говорил ему? То, что написал мне тем утром.       «Хоби-хён, я, кажется, люблю его», — всплывают в голове буквы, отправленные в половину четвёртого утра. — Нет, — качаю я головой, облизывая губы. — Чимин, он совсем мальчишка, и находится в не лучшей ситуации. Ты важен ему, поэтому вы здесь. Но ему тоже нужна поддержка. Ему нужно быть уверенным в том, что он делает всё правильно, ведь ему как и тебе, страшно ошибиться в очередной раз, — он проводит ладонями по лицу и глядит на наручные часы. — Скажи ему.       Я киваю. Не знаю зачем, ведь сам не до конца уверен в том, что сделаю это.       Чонгук возвращается меньше чем через две минуты. Его щёки приобрели румянец, а тело потеряло прежнюю устойчивость. Глаза бегают по помещению, а мысли уже явно где-то не здесь. — Чонгук-и, — шепчу я, как только хён поднимается из-за стола. Младший оборачивается на мой голос и улыбается уголком губ. Он действительно пьян и до безобразия мил с этими порозовевшими щеками. — Нам уже пора. — Да, Чонгук, был рад знакомству, — хён выглядит дружелюбным как никогда, и пожимает руку младшего. — Чимин-а, как доберётесь домой — отпиши мне.       И удаляется.       Я помогаю младшему натянуть пиджак, пока он шатается из стороны в сторону, словно маятник, а затем беру его под руку, направляясь к выходу. На улице приятно свежо, а переулок украшен светом фонарей. Прекрасный, тихий район с большим парком и прудом. — Хён, — хрипит Чонгук, когда я поднимаю руку, чтобы остановилось такси. — Давай прогуляемся. — Ты не в том состоянии, малыш, — срывается с моих губ прежде, чем я действительно понял, что сказал это.       Чонгук пошатывается, смотрит мне прямо в глаза и хлопает короткими ресницами. Наверное, думает, не ослышался ли он, и мне действительно хочется сделать вид, что этого не было, но…руки сами тянутся к лицу парня, откидывая чёлку с глаз. — Не сегодня, ладно?       И он кивает. Видимо, понимает, что три бокала вина были лишними, особенно тогда, когда мы садимся в такси, где душно и шатает из стороны в сторону. Я прижимаю младшего к себе, в надежде что он вздремнёт хотя бы несколько минут, но он и глазом не моргнул, словно всё это время стоял на стрёме.       Пододвигаюсь ближе к окну и опускаю стекло, запустив в салон немного прохладного воздуха. Чонгуку нравится, он жмётся ближе и улыбается своей скромной кроличьей улыбкой, за которую я уже давно продал душу и сердце.       Затем расплата с таксистом, ступеньки на пятый этаж, потому что лифт сломан, и горячий чай, чтобы привести в чувства младшего.       Чон Чонгук выглядит уютным, под приглушённым светом настольной лампы. Его волосы спутались, а чёрная рубашка расстёгнута на три пуговицы. Немного протрезвевший взгляд и алые искусанные губы, что с каждой секундой становятся всё ближе. — Чимин-а, — шепчет он, зарываясь своей пятерней в мои волосы на затылке. — Если это реально, то почему ты такой красивый?       Я улыбаюсь, ощущая тепло в грудной клетке. Это так привычно, но в то же время по-особенному приятно. — Ты под кайфом что ли? — вспоминаю я сказанные мной слова. — Да, — кивает младший, вновь подаваясь вперёд, отчего его дыхание опаляет мои губы. — Ты — мой личный сорт героина.       И мне смешно. Смешно, насколько это нелепо и в то же время так трепетно от подобной близости.       Чонгук касается губами моих губ и стонет. Тихо, приятно. Ему нравятся мои губы. Нравится мой аккуратный нос с горбинкой, глаза-улыбки и родинка на шее. Острые ключицы и упругий живот.       Чонгук первый, кто полюбил меня всего, и первый благодаря которому я смог полюбить себя.       Длинные пальцы младшего умело расстёгивают пуговицы на моей рубашке, пока аккуратные губы мажут по моей шее, спускаясь всё ниже. Я падаю на кровать и прикрываю глаза, наслаждаясь нежными укусами в районе моей груди.       Я не знаю почему, но сегодняшний вечер казался особенным. То ли после слов хёна, то ли от бокала вина. Не было какого-то дикого возбуждения или мимолетной страсти. Всё было гладко и нежно, словно жидкий мёд, стекающий от груди к паху.       Руки нащупали плечи младшего и принялись стягивать не до конца расстёгнутую рубашку. Пуговицы посыпались на пол, вслед за чёрной тканью. Был слышен щелчок ремня и звук расстёгивающейся ширинки.       И…ох, блять. — Чонгук-и, — стону я, обхватив руками его голову, что расположилась между моих ног. Он медленно стягивает мои боксёры и отбрасывает их на пол, касаясь кончиком языка головки моего члена. Весь грёбаный мир просто летит на хрен. — Пожалуйста, малыш.       Он останавливается и возвращается ко мне, попутно потираясь своим пахом о мой член. Если он продолжит, то я кончу прямо сейчас. — Хён? — спрашивает он, скользя губами по моей щеке. — Мне нужно…сказать, — выдыхаю я со стоном, когда его губы касаются мочки моего уха. — Сказать что? — разрумяненное лицо появляется перед глазами. Аккуратные губы влажные от слюны, чёлка прилипла ко лбу, а глаза блестят.       Блять, как же он красив. — Я люблю тебя, — выдыхаю я и чувствую, как сердце пропускает удар.       Чонгук хлопает ресницами, кусает губу, а затем я замечаю, как его глаза наполняются слезами. Мне страшно, но на помощь приходит любимая кроличья улыбка и нежный поцелуй куда-то в уголок моих губ, смешанный с чужими слезами. — Я люблю тебя, хён.       И всё.       Пропасть. Дыра. Грёбаный большой взрыв, а затем возрождение сверхновой. — Поэтому…возьми меня, — трепетно и в губы. — Я хочу чувствовать тебя.       Мои руки дрожат, а мысли путаются. Рот наполняется слюной, а член дёргается, наполняясь кровью. Чонгук стонет, потому что я жадно сжимаю его ягодицы и трусь о него своим возбуждением. — Пожалуйста, хён, — молит младший. — Я подготовился. — Чон…ох, — выдыхаю я, полностью поражённый его заявлением. — Ты…ты растягивал себя?       Младший кусает и без того припухшую губу и кивает.       Блять. Блять. Блять.       Растягивал себя. Для меня. В грёбаном душе.       Ох. — Нужен презерватив и смазка, — почти путаюсь в словах, но Чонгук разбирает.       Сползает с меня и роется в прикроватной тумбочке, которой завладел в последнюю неделю, приноровившись оставаться у меня на ночь. Первым прилетает тюбик смазки в фиолетовой баночке, а затем три презерватива.       Пока я зачем-то читаю способ применения, Чонгук снимает брюки, а затем боксёры, поймав на себе озадаченный взгляд. Да, малыш, мне страшно, и я боюсь сделать тебе больно, поэтому… — Всё будет хорошо, хён, — уверяет он, притягивая меня к себе. Мы оба стоим на коленях перед друг другом, и я почти слышу стук наших сердец. — Я помогу.       Парень разрывает упаковку презерватива и раскатывает его по моему члену, пока я держусь за его плечи и пытаюсь понять, когда всё успело стать именно таким?       Не о том думаешь, Чимин.       Когда он заканчивает, то выдавливает немного смазки на мои пальцы. Растирает и заводит мою руку себе за спину, накрывая подушечкой указательного пальца упругое кольцо мышц. — Чонгук-и, — вою я и надавливаю, удивляясь тому, как гладко проходит один палец.       Младший стонет мне на ухо и дрожит, сжимая ладонями мои ягодицы. Мы стонем вместе. В ход идёт второй палец, и я на некоторое время останавливаюсь, чтобы он успел привыкнуть. Чонгук скулит и просит продолжить, добавив третий палец, а у меня уже пятна перед глазами и член возбуждённый до предела из-за горячей плоти, что сжимается вокруг моих пальцев. — Ложись, — шепчу я, поглаживая левой рукой влажную спину.       Он слушается и ложится на спину, ловя мой поцелуй. Я спускаюсь чуть ниже и раздвигаю его ноги, устраиваясь между ними. Чонгук приподнимает таз, а я размазываю смазку по стволу, приставив головку к разгорячённому входу.       Что я там говорил от фейерверков от поцелуев? Брехня.       Войдя наполовину и услышав гортанный стон, я чуть не кончил, ощущая, как вокруг туго и горячо. И чем дальше — тем хуже. Я опускаюсь ниже, касаясь губами острого подбородка и медленно выхожу, нащупывая пальцами твёрдые соски. Склоняюсь над правым и кусаю его, вылизываю, всасываю.       Младший воет и хватается за мои волосы, путаясь в них пальцами. Толчки становятся быстрей, отчётливей и должно быть больней. Он не жалуется, просит еще. Глубже и до самого основания. Я повинуюсь.       Поднимаюсь чуть выше и не свожу взгляда с его прекрасного лица. С аккуратных губ, больших глаз, на ресницах которых подрагивают слёзы и родинки на кончике носа.       Правая рука лениво скользит к его возбуждённому члену и жадно обхватывает влажные ствол, обтекающий естественной смазкой, водя вниз-вверх. Чонгук стонет, изворачивается и толкается навстречу, кажется, совсем потерявшись в эмоциях. — Чонгук-а, — умоляю я. — Смотри на меня. Смотри на ме-ня.       Младший послушно распахивает глаза и глядит мне прямо в душу, несколькими секундами позже громко кончая. Он сжимается вокруг меня, становится тугим и весь мир летит просто на хер. — Блять, — крик, а голова падает на чужую грудь.       Солёно и мокро, а еще непривычно пусто. Я выхожу из Чонгука до конца и падаю на кровать рядом с ним, пытаясь лениво проморгать чёрные пятна перед глазами. Тяжёлое дыхание двух разгорячённых тел ударяется о пустые стены, а холодные пальцы обхватывают мой подбородок, втягивая в глубокий поцелуй.       Неужели именно так выглядит счастье?       В затянутой полумраком комнате и чужом дыхании рядом. В скомканных и влажных простынях, с обрывками слов «я люблю тебя».       Нет, счастье выглядит по-разному, но оно всегда есть там — где рядом любимый. — Чонгук-а, — хриплю я ему в губы. — М? — Завтра идём в тату салон? — с улыбкой на губах, спрашиваю я, вспомнив про данное себе обещание в полупустом автобусе.       Чонгук смеётся. Искренне, чуть лениво и обнимает меня за шею, закидывая ногу мне на бедро. И я уповаю, ведь…ты наконец-то счастлив, Чимин?       Да, я счастлив.