To be Human

Взглянув на большие напольные часы в гостиной, она чертыхнулась и быстро старалась завязать длинные волосы в некое подобие хвоста, однако отбросила эту затею. Конечно, она опаздывала — как и всегда, впрочем, должно же быть что-то неизменное в этой жизни. На ходу поправляя юбку карандаш, она едва доковыляла до входной двери, проклиная всё на свете: будильник, который не прозвенел, недоеденный завтрак, университет, куда она безбожно опаздывала, насмехающегося над ней репетитора, эти жутко неудобные лодочки, которые её заставляли надевать (мало кто представлял, как сильно она скучала по кедам и кроссовкам, но ей следовало соблюдать дресс-код). — Если ты не поторопишься, то машина уедет без тебя, — он наблюдал за тем, как она скидывала учебники и тетради в массивную сумку вместе с деньгами и карточками. — Прости, Реборн, — пробурчала она, — но давай не сейчас. — Дева Мария, тебе уже семнадцать лет, — произнёс он пресловутую фразу, качнув головой. Реборн бросил на неё неодобрительный взгляд исподлобья, сделал глоток кофе и перевернул страницу свежей газеты. — Уже нет никакого смысла читать тебе нотации, ты всё равно пропускаешь их мимо ушей, сколько бы я ни старался. В ответ ему вновь прилетело брошенное «прости», которое уже сидело у него в печёнке, и громкий хлопок закрывшейся двери. Девушка вышла на улицу, прищурившись от слишком яркого солнца, сбежала по мраморным многочисленным ступеням вниз, сбивая на своём пути каждого повстречавшегося ей человека. Если попросить водителя нарушить несколько правил, то она ещё могла успеть на первую пару, но она скорее прикусит себе язык, чем попросит о таком. Её встретил Гокудера, который выглядел куда опрятнее её, что не могло не смутить и не заставить выругаться про себя; тот поприветствовал её, галантно открыл ей дверь и подал свою руку, чтобы она могла сесть на заднее сиденье. Машина плавно тронулась с места, и гравий подъездной дорожки под шинами глухо заскрежетал. Тсуна ответила на приветствие водителя и, всё ещё запыхавшись, полезла в сумку за зеркальцем, чтобы оценить масштабы бедствия и попытаться хоть как-то исправить положение, однако то, что она увидела, вполне себе удовлетворяло её минимальным требованиям, а потому зеркальце было поспешно брошено в сумку, а сама сумка положена слева от Гокудеры, который после не особо точного броска Тсуны поставил её ровнее. — Опять?.. — начал Хаято, но не закончил. — Да, — только и выдавила из себя Тсунаёши, громко выдыхая воздух и ставя правую руку на подлокотник. — Есть водичка? — Ты хотя бы позавтракала? — настороженно спросил Гокудера, протягивая ей новую бутылку. Тсунаёши отвела свой взгляд и поспешно начала пить воду, чтобы не отвечать; в последнее время у неё были проблемы с питанием: она вечно недоедала, что весьма сильно раздражало Гокудеру, которого достали постоянные нотации врачей Вонголы по поводу того, что есть надо Тсунаёши гораздо больше. Дело, вроде как, неофициально было решённое, но номинально пока ещё нет: Гокудера был первым претендентом на пост Правой Руки, а потому по поводу Тсунаёши и её жизни вводился в курс дела одним из первых, наравне с Джотто, его Хранителями и Реборном. Как дипломатами всегда становятся сами дети дипломатов, так и в Вонголе предпочитали передавать места по наследству, хотя бы по той простой причине, что дети всегда знали подноготную, тонкости работы и всевозможные нюансы положения своих родителей, а потому им справляться было гораздо легче. И, чего греха таить, гораздо эффективнее. Путь до университета, наверно, являлся — да что там — всегда будет являться самым любимым моментом за всё утро у всех. Пока в ушах продолжал стоять неприятный звон после будильника, за окном сплошной тенью проносились окаймляющие дорогу деревья, высаженные по распоряжению Реборна. — Тсуна, — позвал её Гокудера, — ремень. Та опомнилась и поспешно застегнула ремень безопасности. — Спасибо. Она прикусила нижнюю губу и, наверно, в десятый раз поправила юбку, что сегодня казалась неприлично короткой. Ещё сегодня она самой себе отчего-то казалась невероятно вульгарной девчонкой. Пытаясь зацепиться взглядом за зеркало заднего вида, она пыталась понять: ровно ли смогла накрасить оба глаза. Гокудера перехватил её взгляд и едва заметно улыбнулся. — Ты хорошо выглядишь, успокойся. Кивнув ему в знак благодарности, она прикрыла глаза и откинулась на спинку сидения. Помимо того, что она плохо ела, ей также не хватало времени на сон, ибо невозможно было вклинить его в и без того загруженное расписание. Если она опять уснёт на паре, то одной лишь объяснительной в этот раз ей точно не обойтись; жаль, что она не успела выпить стаканчик кофе перед выходом. Ей было очень комфортно ездить вместе с Гокудерой: в нём она видела опору и поддержку, он всегда приходил на помощь, даже если она не просила его об этом (и даже если эта самая помощь ей была не нужна). Гокудера с возрастом стал спокойнее и рассудительнее, несмотря на то, что до сих пор мог завестись с пол-оборота и вспыхнуть, как спичка. Просто он повзрослел, становился мужчиной, как и все остальные ребята из их окружения. Вот только за собой она такого не замечала, словно она застряла во времени и отчаянно цеплялась за прошлое, не желая принимать действительность. В ближайшем будущем ей придётся принять титул своего отца, взять на себя бремя ответственности, а им всем — стать её Хранителями. Но она до сих пор не была готова к этому. И, кажется, она была единственной, кто никак не мог принять этот факт; она отвергала его, как какое-то инородное тело. Повернувшись к окну, она заметила, что они выехали за пределы территории, принадлежавшей Вонголе. Яркий солнечный свет проникал в кожаный салон машины, и она прищурилась, а потом часто заморгала. — Возьми, а то это просто невозможно... — сказала она Гокудере, протягивая тому пару солнцезащитных очков, после чего из другого футляра она достала пару уже для себя. Помимо вспыльчивости и приступов агрессии, осталась неизменной ещё одна его черта: щенячий восторг от практически любого действия с её стороны, тем более если это касалось него самого. Раньше её это раздражало, однако теперь больше смущало и поражало. Возможно, это он тоже скоро перерастёт, потому что ничто не оставалось неизменным. Кроме долга. Тсунаёши потёрла глаза: они были сухими от недосыпа (наверное, нужно было утром воспользоваться каплями), а порой и от выплаканных поздними ночами слёз. Её в последнее время слишком часто стали посещать мысли о том, что скоро треклятый мир мафии раскроет перед ней свои двери и захлестнёт с новой силой. И даже несмотря на то, что жила в нём с рождения, она всё равно чувствовала себя в нём лишней и неуместной. Ей на роду написано было стать Десятой, однако Тсунаёши думала, что ей предначертано умереть в день Церемонии Наследования, потому что к другому повороту событий она была не готова. Ибо она просто не знала, как после этого жить дальше. Зато знали другие. Что тоже не особо радовало. Вся её жизнь была расписана по годам, причём не ею самой, а отцом, его Хранителями, её будущими Хранителями и ещё... Реборном. Последнее имя в этом списке имело особое значение. Реборн был отдельной частью её жизни: Тсуна до сих пор не могла определиться, какая была эта часть по своей сути — хорошая или плохая, но отдельной она всё же была. Реборн сначала отчасти заменял вечно занятого отца, затем учителя, затем друга, затем... Тсуна тряхнула головой, отгоняя прочь навязчивые мысли, вызванные её слишком бурной фантазией. Поэтому она уставилась в окно и рассеяно провела рукой по волосам. В салоне было невыносимо жарко, поэтому Гокудера отдал приказ водителю усилить кондиционер; сама же Тсунаёши, полностью погружённая в свои раздумья, ни жары, ни тепла, ни холода не ощущала; она как будто находилась в двух местах одновременно: земной оболочкой в машине, а душой — где-то там, далеко. Тсуна понимала, что такое вот раздвоение опять же свойственно детям и инфантильным женщинам, но никак не смогла совладать с собой. Она думала о том, что ни черта не готова. И вряд ли когда-нибудь будет готова. Но реальность была такова, что шанса отвертеться у неё не было — точно так же, как и у её Хранителей... Это тоже был отдельный разговор. С Хранителями было всё сложно по той простой причине, что ни один из них не считал её за нормального человека. Они принимали её как своего босса, но требовали от себя самих вдвое больше, потому что наивным образом полагали, что девушка-босс и мужчина-босс — это две разные вещи. Самый большой подвох заключался в том, что не было в Вонголе особой разницы между женщиной и мужчиной во главе: Хранители и обыкновенные солдаты должны были быть одинаково готовы умереть и за того, и за другого. Каждый был ей другом — близким и верным. Таким, каких порой некоторые люди годами ищут и не находят до конца жизни. Каждый был отчасти братом. Каждый стал семьей, её важной частью, и не только мафиозной. Говорили, что если ты в мафии, семья у тебя одна — та, к которой ты принадлежишь, а всё остальное не имеет ровным счетом никакого значения, однако Вонгола была исключением: если ты был её частью, то тебе необязательно было плевать на свою кровную семью и считать её ничего незначащим пустым местом, просто ещё одним атрибутом «гражданских». Необязательно было... терять себя. Вонгола сплачивала и строила крепкие узы не только между Хранителями, но и их семьями тоже. И у каждого было личное. Что-то, что было одновременно так близко к этому миру и так далеко. Что-то тёплое и родное. Тсунаёши закинула голову на подголовник: она надеялась поспать последние пятнадцать минут дороги, чтобы хоть как-то привести себя в чувство. Впадая в дремоту, она всё-таки вновь сошлась с самой собой во мнении, что её самое большое невезение заключалось в том, что ей не повезло родиться женщиной.