***
В Талиге наступало время Зимнего Излома. Улицы Олларии были украшены, по ним спешили нарядные люди. И так же на землю падал пушистый белый снег. Стоя у окна, кардинал Сильвестр пил обжигающий шадди и смотрел на снегопад. И вдруг услышал… «Нет, такого не может быть. Похоже, я заработался»- подумал он, отставляя чашку. Незнакомый очень красивый голос пел: Вы знаете, мой друг, бывает, как сегодня, До странности легко строка целует лист. Трепещет в клетке рук, как птичка, вечер поздний, И мысли далеко, а разум странно чист. Я вам пишу письмо, зачем мне повод лишний, Перо бежит само, извивами строки, А дома по весне цветет шальная вишня, Роняя, будто слезы, лепестки. «Святая Октавия, - подумал Дорак, в жизни не думавший о святых, зато много думавший о Рокэ в частности и о благе королевства в целом. Подобное письмо он писал ему из Дорака, и упоминал в нем о цветущих вишнях, о том, что сердце порой подводит… И еще о многом. Затем решительно сжег письмо в камине. «Не могло же оно само восстать из пепла да еще в стихотворные строчки сложиться».***
В то же время Рокэ Алва сидел у камина в своем кабинете особняка на улице Мимоз, пил «Дурную Кровь» и вспоминал Карлоса и Рубена. Пламя камина выстрелило, рассыпало искры, вино в бокале казалось жидким рубином. И вдруг… Брат мой брат, огонь поднебесный Мне ответит, где ты отныне Молний ряд был тебе тесным, А теперь тесно в камине… «Что же, перед Изломом всякое возможно. И даже визит покойных родичей, - подумал меланхолично Алва, подливая себе вина. Выходцев он не боялся. За дверью послышалось знакомое пыхтение и топтание, словно кто-то стоял там и не решался зайти. - Входите уж, юноша, не пыхтите под дверью, подобно вашему гербовому животному, - отозвался Ворон. Ричард вошел и остановился у порога в нерешительности. - Проходите, налейте себе вина. Да и мне тоже. И тут услышал… Сохнет трава, задохнулись глухие трубы, Клятвы слова против воли прошепчут губы, Мне не дано, знать, что сказало мне «прими» Злое, как кровь, вино, любит играть с людьми Но, как же мог я поступить иначе, И впрочем, ясно мне действительно, одно: Вы ненавидите меня до плача И мне от этого смешно. "Странно, - подумал Рокэ, глядя на оруженосца, который, по – видимому, не слышал ничего,- неужели последний бокал был лишним? Что за ерунда?» Он и не думал, что слышал в это время Окделл: Прощайте, монсеньор, к моим смешным несчастьям, Вы глухи до сих пор, ну так тому и быть Я покидаю двор и падаю в ненастье, Выпрашивая в дар возможность вас забыть «Уже мерещится Чужой знает что, - думал Ричард, осеняя себя наперстным знаком, как было принято в Надоре, - но ведь и правда, я мечтал отказаться от службы предателю и убийце отца. После бесед с Августом Штанцлером. А потом думаю – ведь эр Рокэ хороший, и уже несколько раз спасал меня. Да и недостойно Повелителя предавать клятву».***
Что касается вышеупомянутого эра Августа, то он вздремнул после ужина и вот что увидел: Сам Первый маршал, герцог Алва вошел в его кабинет, вертя на пальце какое-то кольцо с рубином. Но это было еще полбеды. А вот то, что у Ворона в руке был пистолет – это уже хуже. К тому же Рокэ напевал себе под нос фривольную песенку, и прислушавшись, кансилльер различил слова: Старый гусак, ты попался, видишь свое кольцо на пальце Твоя игра раскрыта и карта бита За короля поднявши тост Старый прохвост, пей до дна, пей до дна, старый прохвост. Тут перед ним очутился бокал, наполненный какой-то жидкостью, по-видимому – вином. И отчего-то граф Штанцлер знал, что пить это вино нельзя ни в коем случае. А то можно козленочком стать. Или гусаком. Но тут дуло пистолета уперлось ему в лоб: Выбора нет, тяжелый случай, Пей, или пулю ты в лоб получишь Ведь мне нетрудно вовсе убить прохвоста И я в упор не промахнусь Пей старый гусь, пей до дна, пей, старый гусь. Надо ли говорить, в каком ужасе проснулся кансилльер, и что он не мог уснуть до утра, продумывая план побега на историческую родину. В Дриксен. Так, на всякий случай. А то ведь Алва и впрямь не промахнется.***
Тем временем в Торке Жермон Ариго глядел со стены крепости вдаль и в его голове зазвучали строчки: Для чего и над чем поднялась звезда кроме серых неладных скупых камней, В этой крепости лучшего нет труда, чем стоять за неё или вместе с ней. Если день продержались и то не зря, для того и удача нужна войскам Господа офицеры, ну что терять, кроме этого неба и этих скал… Он хмыкнул: - Вот даже в юности не писал стихов. Подкрутил себе усы и пошел дальше. Некогда предаваться мечтаниям, когда ты в Торке.***
В большом доме, что стоял в Хексбергской бухте, хозяин вошел в комнату, где разместился его гость. Хотя гостю казалось, он все же в плену. Он весело улыбнулся и присел у постели раненого адмирала: - Как ваше самочувствие, господин Кальдмеер? - Благодарю, уже лучше. Ваш лекарь знает толк в своем деле. Будь я в настоящем плену… - Бросьте, Олаф, - панибратски воскликнул Ротгер, - вы у меня в гостях. И, взяв гитару, запел: Адмирал, вы разбиты. Как это ни грустно, Отвернулась удача сегодня от вас; В вашем сердце темно и пронзительно-пусто: Все как есть – без обид, без прикрас… Вам бы переиграть – только целься не целься, Не подменишь значков на игральных костях! Пусть вино при свечах романтично донельзя, Вы – в плену, хоть почти что в гостях! В это доме все время гостит кто-нибудь – Не стесняйтесь, коль вам довелось! Знать, беседа длинна – я налью вам вина: Добрый вечер, мой пленник и гость! «Интересно, я никогда не знал этой песни раньше, - думал он, отставляя инструмент и беря бутылку с вином, - не иначе, кэцхен нашептали». Но каково же было его удивление, когда его гость попросил: - Подыграйте мне. И запел в ответ: Мы снисхожденья друг от друга не ждем - Вино полночное приправлено виной, Но я не стану сожалеть ни о чем: Мой бой проигран - но проигран все ж не мной! Карты скинуты и выверен итог: Вам - победу, а мне - считать потери; Память горькая нажала на курок, Ветер зимний захлопнул в осень двери... Мне исправить невозможно ничего - Мир разбит, и морю отданы осколки; Я - ваш пленник, ну да, в общем, что с того - В сожаленьях до смешного мало толку.***
А тем временем в особняке с танцующими фламинго только что состоялся неприятный разговор между тессорием и его средним сыном. - Ты – самый бестолковый из моих троих отпрысков, - скрипуче выговаривал Леонарду отец, - толку от тебя нет ни на паркете, ни в интригах, ни даже в армии. А ведь я выбил тебе чин. Генерала, между прочим. - Толку-то – исподлобья глянул на него Лео, - солдаты меня не любят. И командовать я не умею. - И что? Это не повод не быть генералом, - отрезал Леопольд, - иди и подумай над моими словами. И генерал Манрик пошел, страдая и обижаясь на весь мир. «Не любят меня солдаты. Только и слышно за спиной – рыжий, рыжий. Не любят рыжих в Талиге. И тут же зазвучала песня: Как обидно это слышать – Расстрелял бы подлецов! Обзывают в спину – РЫЖИЙ!!! – Ну, а кое-кто - в лицо… Но с чего все это взяли – Может, глаз у них косой? Я ж почти что как Ринальди – Вовсе даже ЗОЛОТОЙ!!! Еще больше расстроился Леонард, чуть не плакал – и утешить некому. Тогда он выбрал излюбленный способ – вышел полюбоваться на звезды. Мир жесток, мир жесток И немилосерден к рыжим; Рыжим быть – это ж просто беда! Рыжим быть – не порок, Но судьбою ты обижен Навсегда, навсегда, навсегда! «Ворона любят, - грустно думал он, - а вот за что? Чем я хуже, а?» Что бы я ни делал, право, В войске мне не жизнь, но ад: Первый Маршал Рокэ Алва – Свет в окошке для солдат! Хоть кормил их до отвала, Не гонял сражаться в дождь – Но солдаты любят АЛВУ – А меня не любят все ж! Такая уж невеселая жизнь была у Манрика.***
А где-то в замке Васспард юный Валентин Придд читал какой-то трактат на древнегальтарском. И говорилось там об Унде, что порой принимает форму человека, а порой становится гигантским осьминогом, подобно тому, что изображен на гербе Приддов. И вот что получилось: В тяжёлых волнах, в теченьях морских от берега вдалеке, Где пьёт океан из колодцев чужих, а соль отдаёт реке, Где ветви расправил белый коралл, а тени луны длинней, Где день на закате в воду упал, там живёт хозяин морей. Чей гнев так скор, чей взгляд так мудр, Чья сила - шторм, а душа - волна. Ты с ним не спорь: в веселье бурь За дерзость отплатить тебе он сумеет сполна.***
«Вот удивительно, - подумала Майя, она же Канцлер Ги, проснувшись поутру, - неужели где-то в параллельной Вселенной существует Мир Ожерелья? И одна из его бусин – Кэртиана? И все, что написано в книгах Веры Викторовны – правда? Тогда, получается… мои песни добрались и дотуда? И герои «Отблесков» их знают?» А где-то шагал бодрый и веселый настоящий Дед Мороз, который угадал желание той девушки, которую встретил вчера на заснеженной улице, и чье желание выполнил легко и без усилий. Ведь в Новый Год все возможно, и всякое волшебство становится реальностью. Хотя взрослым в это верится с трудом. А вы верите?