Даже самая темная ночь сменяется рассветом

Первый укус в пылу драки остается незамеченным. Вязкое, тянущее покалывание в шее заставляет отвлекаться, однако Пастырь еще не настолько слаб и стар, чтобы поддаться кучке низших вампиров. Отталкивая одних и размозживая головы другим, он старательно прорывается вперед — туда, где с ленивой улыбкой на губах его ожидает старый друг смертельный враг. Пастырь помнит, помнит больше, чем нужно, и от этого в груди все полыхает губительным огнем забытых привязанностей. Однако он должен дойти до конца (и он идет), и нет времени обращать на слабость в ногах и дрожь рук. Он устал, устал так сильно, что даже тысячелетний сон не сможет излечить его, но когда судьба давала ему возможность отдохнуть? Последние шаги похожи на пытку, и Пастырь готов кричать от боли, страха и отчаяния. Он боится [опять] не успеть, боится увидеть смерть той (того), кто дороже ему всех на свете, и вампиры пользуются его слабостью. Второй укус валит его на пол. Третий укус он не чувствует из-за шума в голове и собственного крика. Пастырь бьется в агонии, и в агонии же мечется его израненная душа (это ты чувствовал, старый друг, когда я оставил тебя умирать?). После четвертого укуса он больше не пытается встать. Его мучает жажда, он полон сожалений. Все кончено. (На рассвете Пастырь просыпается другим.)