Там будет лишь плачь и скрежет зубов
***
Кошмар старых охотников — страшное место, готовое изничтожить любого чужака, посягнувшего на его секреты. Грязное место, потонувшее в зловонии загнивающих тел и криках обезумевших охотников, движимых звериной жаждой и низменными инстинктами. Улицы кошмара стали пристанищем не для людей: палачей, настоящих чудовищ, сокрытых в оболочках из кожи и мяса. Обречённые на вечные скитания, они не различали ни своих, ни чужих, видя добычу в каждом встречном. Здесь звуки выстрелов ни на миг не смолкали: гулким эхом отдаваясь от каменных стен соборов, они перекликались с лязгом топоров и клинков, криками и стонами, сливаясь в единый скорбный реквием Здесь кипела жизнь. Странная, грязная и кровавая — жизнь во всей ее красе. Страшное место, безумное, но от чего-то до ужаса знакомое. И дело тут вовсе не в антураже готических шпилей. Мир кошмара, казался странным. Охотника встречали уже увиденные когда-то запутанные лабиринты улиц, лестницы и дома, огромные проемы витражных окон и сквозная резьба башенных шатров, лес увенчанных причудливыми орнаментами контрфорсов и флероны — каменные шипы, вырастающие, словно цветы и листья, на ветвях каменного леса аркбутанов и шпилей башен. Всё одно. Даже огромный циферблат астральной башни остался неизменным. Слияние центрального Ярнама, соборного округа и границы кошмара Менсиса — мир сна старых охотников был словно ненастоящим, лишь порождением туманных воспоминаний чьего-то воспаленного разума. Прорываясь сквозь толпу озверевших безумцев, истекая кровью, раз за разом умирая и вновь возрождаясь, охотник уверенно шел в сторону главного собора. Он знал: там, за тяжелыми литыми вратами, его ожидало чудовище. И не ошибся. Собор, растеряв былой блеск и величие, был пронизан мертвенным холодом, строгостью и непреклонностью. Это здание больше походило на кенотаф — всеми покинутое, пропитанное скорбными мольбами и горем каждого жителя этого обреченного города; оно служило извечным напоминанием о крови, пролитой во время священных богослужений. Главная зала собора встретила охотника во всем своем праздном великолепии. Прозрачные витражи, блеск золота и серебра церковной утвари, контрастировавшие со сдержанной суровостью холодных каменных стен и колон, подрагивающие огни сотни свечей… А на алтаре, где когда-то лежал изуродованный череп первого викария, теперь покоилось тлеющее чудовище — сам основатель Церкви Исцеления. Кожа его иссохла, приобрела серый, почти черный цвет, и больше напоминала наждачную бумагу. Она словно прилипла к костям, обнажая не только их, но и мышцы, жилы. Заостренные рога из кальцинированной ткани выпирали из черепа, как взрывшие землю корни, а шерсть, что грязными паклями покрывала деформированное тело с ног до головы, горела, но не сгорала. Сама природа твари была абсурдна, ведь каждый охотник знал: чудовища боятся огня. Казалось бы, схватка неизбежна. Стремительно сокращая расстояние, подойдя чуть ли не в плотную к монстру, охотник был готов ко всему: утробному рычанию сквозь оскаленные зубы, гортанным стонам, пронзительным воплям и мощным размашистым ударам, но вместо этого чудовище продолжало лежать так тихо и неподвижно, что на мгновение казалось, будто оно уже давно мертво. Но нет. Викарий был жив, он дышал. Охотник готов был поклясться, что чудовище дышало: его деформированная грудная клетка приподнималась и вновь опускалась, а шерсть медленно тлела, вздымая вверх небольшие искорки. Незыблемое спокойствие, вовсе не свойственное гротескным чудищам кошмара, поражало. Лоуренс ждал, пока к нему вернется то, что его по праву. И ожидание это было сравнимо лишь с мертвенным забвением. Но до тех пор, пока в когтистых лапах викария не окажется его же череп, он будет лежать здесь и медленно гореть в наказание за все совершенные злодеяния. Приоткрыть завесу тайн небезызвестной Церкви Исцеления — единственное, что может сейчас сделать ее основатель в надежде, что подобная исповедь хоть на йоту поубавит тяжесть его прегрешений?***
Добрый охотник, даруй покой тлеющему зверю. Пусть этот сон, его пленитель… станет лишь смутным воспоминанием.