Ты не обязан быть для всех хорошим. Ты не должен ползти на коленях сотню миль сквозь пустыню в раскаянии. Ты лишь должен позволить зверю внутри себя любить то, что он любит. Поведай мне о своих душевных терзаниях, и я поделюсь с тобой своими. А тем временем мир продолжает свой путь. Мэри Оливер
***
Некоторые вещи случаются быстро: автокатастрофа, лесной пожар, землетрясение. Конец света. Последнее, вероятно, оказалось самым неожиданным. Или, может быть, это просто произошло быстрее, чем кто-либо предполагал — вместо медленной смерти из-за изменения климата миром овладела чума. Супер-вирус, Чимин думает, что услышал такое название по телевизору, и это означало, что вирус быстро распространяется и не поддается лечению никакими существующими средствами. И под «быстро» имеется в виду очень, очень быстро. В течение недели исчезла треть Сеула. Через месяц это была половина населения Кореи. Через три месяца количество смертей составляло почти две трети населения всего земного шара, а потом среди развала инфраструктуры мира все репортажи прекратились. Восемь месяцев спустя Чимин не знает окончательное число погибших и не пытается выяснить. Некоторым вещам лучше оставаться неизвестными. Ему не нужен подробный список всего, что он потерял, как и напоминание о том, что он так и не смог попрощаться с большей частью потерянного. Он был на каникулах в Лос-Анджелесе, когда все началось и авиасообщение оказалось перекрыто. А это значит, что он так и не вернется никогда в Сеул, никогда не вернется домой и никогда не увидит своих родителей и брата. Чимин никогда не узнает точной судьбы своих друзей из средней школы и университета — буквально в одно мгновение все его знакомые исчезли. Кроме Чонгука. — Хей, — говорит он, нависая в свете бледного утреннего солнца над Чимином. Его лоб очаровательно нахмурен, и Чимин мягко проводит по нему пальцами. — Я здесь, — успокаивающе отвечает он. — Прости. Здесь: в гостиничном номере где-то на побережье, недалеко от Портленда. Они ввалились вовнутрь — у них это очень хорошо получается, — чтобы укрыться от весеннего дождя, и решили остаться на ночь. Воспользовались душем, который чудесным образом все еще работал, и застелили кровать. Чонгук позволил Чимину прижать себя к матрасу, задыхаясь от каждого прикосновения и умоляя, когда Чимин проводил дорожку поцелуев от живота к дрожащим бедрам, а затем удивительно стонал, когда рот Чимина медленно опускался на его член — и это было чертовски красиво. Сейчас он тоже красив: белая рубашка немного свисает с плеча, волосы растрепаны после сна. Они целовались до того, как Чимин потерялся в собственных мыслях, внезапно вспоминает он. Такое иногда случается с ними обоими. Месяц назад в Сиэтле одна дама вручила ему брошюру, в которой перечислялись симптомы травмы, утраты и горя. Диссоциация. Это было написано жирными буквами, и Чимин дрожащими руками выбросил брошюру в мусорное ведро. Они справляются, он и Чонгук. Они живы. — Чимин, — снова повторяет Чонгук, осторожно и ласково. — Чимин-щи. — Я здесь, — фыркает Чимин, шлепая его по руке. Чонгук хихикает и наклоняется, чтобы прикусить Чимина за ухо, а затем спускается вниз по шее к ключицам, не отрывая губы от мягкой кожи. Чимину не хватает воздуха, и он гадает, состоится ли второй раунд. Они так давно не тратили время на утренний секс — слишком отчаянные, чтобы продолжать двигаться, слишком опустошенные, чтобы делать что-то, кроме как цепляться друг за друга. Грязные, грубые и поломанные. Они сходятся на едином решении, думает Чимин, когда тянет Чонгука ближе к себе и запускает руки под его рубашку, желая почувствовать тепло. Учатся снова быть нежными друг к другу. Чонгук выдыхает ему в шею и прижимается бедрами к чужим, и Чимин еле сдерживает стон. — Черт, — говорит он, и Чонгук поднимает голову. Озорство сверкает в его больших глазах. — Хочешь? — На самом деле, нет, — дразнит Чимин, чуть отталкивая Чонгука. — Я передумал, нам пора идти. — Чимин-щи, — хнычет Чонгук, недовольный и очаровательно раздраженный. Чимин рушится легче, чем карточный домик, дергая Чонгука за рубашку, пока тот не стягивает ее через голову. — Думаю, у нас получится быстро, — говорит Чимин, сползая чуть вниз, чтобы коснуться языком соска Чонгука, наслаждаясь мгновенной дрожью по всему телу, которую он вызвал. Чонгук такой чувствительный, и Чимин никогда не стесняется проверять это. Некоторые вещи случаются быстро, но сейчас Чимин старается не торопиться. Медленно, кусочек за кусочком, он разбирает Чонгука на части и позволяет ему распутывать себя в ответ — они движутся вместе, Чонгук глубоко внутри, касается всех мест, где Чимин испытывает боль, в то время как он сам прижимает запястья к подушкам и наблюдает за сменой эмоций на прекрасном лице. Целует Чонгука в щеку и висок, а затем приподнимает подбородок, чтобы завладеть чужим ртом, крадя звуки, вырывающиеся с каждым толчком. После этого они принимают душ, хотя вода лишь отдаленно похожа на теплую. Чимин моет волосы Чонгука, приподнимаясь на носочки, целует его в плечи, пока Чонгук не разворачивается, чтобы вернуть услугу.***
— У вас иммунитет, — говорит ему врач спустя две недели пребывания Чимина в Лос-Анджелесе, показывая результаты теста. Там много слов, все они на английском, и Чимин может разобрать лишь несколько. Он щурится, а доктор вздыхает и постукивает пальцем по одному из них в самом низу страницы. «ИММУНИТЕТ» написано печатными буквами. Иммунитет к вирусу — один из немногих счастливчиков. — У вас иммунитет, — повторяет женщина, выглядя изнеможенной, и даже макияж и маска на лице не может скрыть это. — Поздравляю. За пределами этой маленькой смотровой палаты больницы продолжают быстро заполняться умершими. — Могу я… вернуться домой? — спрашивает Чимин, запинаясь, и мысленно пинает себя за то, что не учил усерднее английский язык в старших классах. Он пытался связаться со своей семьей и Тэхеном через KakaoTalk, но ни одно из его сообщений не было прочитано. Чимин даже предположить боится, почему. — Нет, — говорит доктор, качая головой. — Самолеты продолжают экстренно приземляться. Мы все застряли здесь. Извините. После этого женщина выпроваживает его за дверь. Чимин находит Чонгука в приемной, сжимающего свой собственный лист с тем же словом — иммунитет. У них обоих иммунитет. Чимин не знает, что ему чувствовать, поэтому он, шатаясь, выходит на улицу, на яркий солнечный свет Лос-Анджелеса, чувствуя, как жар накрывает его, когда он закрывает глаза и покачивается. Вокруг него царит хаос — вдалеке слышится вой сирены, люди кричат, плачут и умирают, — а потом кто-то кладет ему руку на плечо. Чонгук. — Хен, — говорит Чонгук, а он почти никогда не называет его так. С тех пор, когда он был дерзким первокурсником, который настаивал, что им суждено стать друзьями, потому что они оба из Пусана. «Около трех миллионов человек из Пусана», — возразил тогда Чимин. «Мы не особенные». Чонгука это не остановило. И вот теперь он здесь, испуганный и молодой, но его челюсти сжаты от решимости. Если бы Чимин не убедил его приехать (твой английский лучше моего, и ты говорил, что всегда хотел увидеть Лос-Анджелес, верно?), он бы проводил свои каникулы с семьей. Чимин не уверен, что хуже: быть запертым в ловушке в чужом городе без возможности вернуться домой или быть дома, но смотреть, как вся твоя семья умирает у тебя на глазах. — Чонгук-а, — говорит Чимин, и остальная часть извинения теряется где-то за застрявшем в горле комке горя. — Чонгук-а, мир движется к концу. — Мы все еще здесь, — настаивает Чонгук и берет его за руку. — И нам нужно идти. — Куда идти? Весь город находится на карантине. Станции скорой медицинской помощи открылись повсюду, включая их отель. Автобусы и поезда не ходят, движение автомобилей тщательно контролируется. В каждом ресторане и магазине по телевизору и радио круглосуточно крутят новости, и в каждом выпуске хмурые репортеры напоминают им, что люди умирают. Очень много людей умирают. — Куда-нибудь, — отвечает Чонгук. — Подальше от города. Потому что он стремительно погружается в хаос: повсюду грабители, люди сходят с ума и скорбят, не хватает медицинского персонала, чтобы справиться с чрезвычайной ситуацией, не хватает работников полиции, чтобы держать все под контролем. Карантин не продержится долго, и, вероятно, был введен слишком поздно. — Хорошо, — дрожа, говорит Чимин хриплым голосом. Что он может сделать? Они сделать? Пути домой нет — они всё, что осталось друг у друга. Чонгук крепче сжимает его ладонь. Его глаза влажные, но в них горит огонь, который дарит Чимину маленькую надежду. — Пойдем, — говорит он, и Чимин позволяет увести себя из больницы вглубь постепенно разрушающегося города, удивляясь тому, что он так легко уверен в том, что Чонгук защитит его. Что вытащит их отсюда в целостности и сохранности.***
Чимин знакомится с Чонгуком на втором курсе университета, когда Чонгуку только восемнадцать. Он застенчивый, его глаза удивительно широкие, и он один из лучших танцоров, что Чимин когда-либо видел. Вытирая со лба пот после тренировки, Чонгук говорит, что хочет стать лучшим. Когда он улыбается, его нос морщится, а зубы чуть-чуть выступают вперед, и того и другого достаточно, чтобы желудок Чимина сжался. Он велит ему вести себя прилично, потому что времени на отношения у Чимина нет. Потому что он почти никому не говорил, что хотел бы встречаться с парнем, а не с девушкой. Потому что он уверен, что Чонгук занят так же, как и он. Потому что он видел, как Чонгук разговаривал с Джиун перед тренировкой, и Чимин почти уверен, что тот влюблен в нее. Есть сотня незначительных причин, но он не хочет быть грубым. Поэтому Чимин пожимает руку Чонгука. Говорит, что рад видеть его в их небольшой университетской команде, и это не ложь. — Спасибо, Чимин-щи, — говорит Чонгук, снова демонстрируя свою кроличью улыбку, и желудок Чимина опять сжимается. Предатель.***
Чонгук умудряется найти брошенный пикап со вставленными в зажигание ключами. Чимин решает, что лучше не думать, как машина оказалась в таком состоянии, и сосредотачивается на сборе припасов. Многие продуктовые поблизости разграблены, но он все же находит почти нетронутый магазин спустя несколько кварталов и хватает тележку. «Продукты длительного хранения», — думает он, а затем Чимину нужно перевести дух, потому что, черт возьми, это действительно апокалипсис, не так ли? Хотя в полной мере это не ощущается. Магазин кажется совершенно обычным, просто отсутствует персонал и вообще люди. Нет даже никаких зловещих мерцающих огней или звуков, исходящих от теней. Только он, толкающий свою тележку по все еще нетронутым рядам и хватающий супы быстрого приготовления, консервированные овощи и упаковки с раменом. Чимин берет фонарики и одеяла из отдела для походов, а также три большие упаковки воды в бутылках. Когда он возвращается, Чонгук стоит, прислонившись к пикапу, и крутит в руке пистолет. — Где, черт возьми, ты это взял? — удивляется Чимин. — Там есть магазин оружия, — показывает в сторону улицы Чонгук. — И ты думаешь, нам нужен пистолет? — Может быть, — пожимает плечами Чонгук. — Я хочу быть в безопасности, а не жалеть потом. Черт. Чимин не спорит, потому что Чонгук прав. Все катится в ад. Насколько ценен будет автомобиль с припасами всего через несколько недель? Месяцев? — Помоги мне переложить все это, — говорит Чимин, указывая на набитую доверху всем необходимым тележку. Они загружают самое важное на заднее сиденье, а остальное — в кузов машины, накрывая защитным чехлом. Чонгук садится за руль. — Как мы выйдем из зоны карантина? — спрашивает Чимин, пока Чонгук заводит двигатель. Исходя из новостей, он почти уверен, что вдоль границы города повсюду установлены контрольно-пропускные пункты. Но Лос-Анджелес огромен. Вероятно, невозможно ликвидировать все пути, через которые кто-либо может проскользнуть. — Я слышал, как некоторые говорили, что можно выйти на второе шоссе через Пасадену к Национальному Парку, — разворачивает карту Чонгук, которую он нашел в бардачке, когда складывал туда пистолет. — Там почти нет контрольно-пропускных пунктов. Так что можем отправиться на север. Чимин не спрашивает о дальнейших планах, о том, каков их конечный пункт назначения, если он вообще будет. Может, они просто будут бродить, пока не кончатся бензин и еда, и они сдадутся. Но что еще делать? Когда мир закончился, а ты нет? Когда нет зомби, чтобы бороться с ними, или ядерных осадков, из-за которых придется отступить в бункер и спрятаться от мира? Просто болезнь, просто вирус — не враг, который может дать хоть какую-то цель. — Хорошо, — отвечает Чимин и ненавидит эмоции, которые не может сдержать в интонации. — Вытащи нас отсюда, Чонгук-а. Чонгук кивает и выруливает на дорогу.***
Север оказывается почти таким же, но по мере того, как они уезжают все дальше от Калифорнии и удаляются от цивилизации, застрявшей в смертельной агонии, становится легче притворяться, что все в порядке. Они просто изменили планы на каникулы. Вместо того, чтобы танцевать и посещать музеи, они проводят дни бок о бок в пикапе и спят, свернувшись калачиком на одеялах в кузове под звездами. Вместо модных ресторанов, куда Чимин собирался затащить Чонгука, основной их рацион состоит из холодного супа. Примерно через неделю Чонгук останавливается в городе, выглядящем совершенно заброшенно. В одном из пустующих домов они находят кухонную утварь, спички и работающий душ. Чимин плачет под горячими струями, наконец чувствуя себя чистым, а потом плачет снова, когда смотрит на семейные фотографии на стенах и понимает, что все эти люди, должно быть, мертвы, и его семья, вероятно, тоже. Руки обхватывают его, когда он плачет, и он чувствует подбородок Чонгука на своей макушке. Чонгук ничего не говорит, не предлагает никаких бессмысленных слов утешения, просто обнимает, пока Чимин не берет себя в руки. — Прости, — вздыхает он, чувствуя себя жалко рядом с достойно держащим лицо Чонгуком. — Мне очень жаль. — Все в порядке, — настаивает Чонгук, вытирая рукавом слезы со щек Чимина. — Думаю, что плакать нормально, Чимин-щи. — Ты не плакал, — отвечает Чимин, и Чонгук замирает. Эмоции сменяют друг друга на его лице, прежде чем он качает головой. — Наверное… все справляются по-разному. Это звучит как из книги по самопомощи в дисконтном книжном магазине, как что-то, что Чонгук внушает себе, чтобы почувствовать себя лучше, чтобы держать себя в руках, и Чимин не пытается развить тему. Какой в этом смысл? Один из них должен не сломаться, и Чимин уже явно потерпел неудачу. — Надо посмотреть, есть ли здесь что-то, что мы можем еще взять с собой, — говорит он, чтобы сменить тему. Ни один из них не хочет оставаться здесь, в этом доме, больше похожем на мавзолей, поэтому они действуют быстро: проверяют все шкафы в комнатах и в кладовке. Они находят одежду, немного еды (и это даже не консервы), которую они могут съесть в течение следующих нескольких дней, и запасную канистру бензина, за которую Чонгук благодарен особенно. Чимин смотрит, как он загружает вещи в кузов машины, одетый в мешковатую клетчатую рубашку, которая когда-то принадлежала отцу этой мертвой семьи, и чувствует эгоистичную, нелепую благодарность за то, что Чонгук здесь. Что Чимин не одинок. Если бы он был один, он бы, наверное, лег и умер. Чимин достаточно хорошо знает себя, чтобы признать это.***
— Я должен научить тебя водить, — говорит Чонгук, где-то, как говорят дорожные знаки, в Орегоне. На самом деле она не так уж сильно отличается от Калифорнии, просто больше деревьев — бесконечных, бесконечных деревьев. Каким-то образом GPS все еще работает, но телефон Чимина умер два дня назад, и с тех пор они так и не смогли найти место, где его зарядить. Поэтому он разворачивает на своих коленях карту, пытаясь наметить путь к побережью, потому что Чонгук хочет увидеть океан. «Я скучаю по нему», — сказал он четыре ночи назад, свернувшись калачиком в кузове пикапа и глядя на звезды пустыми глазами. «А ты? Скучаешь по дому?» — Должен, — соглашается Чимин. Он сам собирался предложить это, потому что заставлять Чонгука вести машину целый день нечестно. Потому что Чимин — хен, и это он должен заботиться о своем донсене, а не наоборот. Потому что в этом аду они вместе, и они должны разделить бремя. — Окей, — останавливается Чонгук. — Давай поменяемся местами. — Подожди… — удивляется Чимин. — Прямо сейчас? — Не думаю, что возникнут какие-нибудь проблемы, Чимин-щи, — Чонгук многозначительно смотрит на пустую дорогу, тянущуюся к горизонту, а потом снова на Чимина. — Мир, черт возьми, закончился, а ты все еще называешь меня так? — с небольшим преувеличением возмущается Чимин. Чонгук улыбается, но улыбка не доходит до его глаз, как раньше, и не заставляет чуть сморщиться нос. — Мир еще не закончился, — он открывает водительскую дверь и вылезает на дорогу. — В этом-то и проблема, не так ли? Чимин вылезает следом, щурясь от яркого солнечного света, режущего глаза даже сквозь солнечные очки. Он неловко забирается обратно в машину со стороны водительского сидения, игнорируя забавляющегося Чонгука, когда садится за руль. После того, как Чонгук обустраивается на пассажирском сиденье, он проводит Чимину краткий обзор того, где все находится и как чем пользоваться, включая дворники, а затем терпеливо ждет, пока без остановки ворчащий о росте Чонгука Чимин отрегулирует зеркала. — Хорошо, теперь надави на педаль тормоза и поверни ключ, — как только все готово, говорит Чонгук и ободряюще кивает. Чимин осторожно повинуется, позволяя Чонгуку помогать, и, нажимая на газ, выезжает с обочины обратно на шоссе. — Ты можешь ехать немного быстрее, — поддразнивает его Чонгук, когда они ползут со скоростью тридцать километров в час. Чимин качает головой. Машина достаточно большая, и он чувствует, с какой силой она гудит вокруг него. — Хей, — Чонгук протягивает руку и сжимает его плечо. — Все в порядке, клянусь. Просто… попробуй разогнаться хотя бы до шестидесяти? Шестьдесят. Ладно, он может разогнаться до шестидесяти. Чимин делает глубокий вдох и нажимает на педаль чуть сильнее. Пикап тут же набирает скорость, и Чимин в ужасе давит по тормозам. Чонгук с аханьем бросается вперед, упираясь руками в бардачок, и морщится, когда ремень безопасности впивается ему в грудь. — Аккуратно, — выдыхает он. — Аккуратно надави на тормоз. — Ты не говорил этого! — Я думал, это само собой разумеющееся! — Это не так! — Ладно, ладно, попробуй еще раз, — Чонгук выпрямляется и смеется, чуть громче, чем Чимин слышал с тех пор, как начался весь этот хаос. Верно. На этот раз он более осторожен, и, в конце концов, пикап едет со скоростью шестьдесят километров в час. Чонгук хлопает в ладони и улыбается. — Ну вот, Чимин-щи! — Шш, я концентрируюсь, — выдыхает Чимин сквозь собственную улыбку и разгоняется до семидесяти, потом до семидесяти пяти и, наконец, до восьмидесяти. Он чувствует себя более опытным, чем следовало бы, но Чонгук продолжает улыбаться ему и излучать гордость, и это первое, что ощущается как победа за последние недели. Поэтому он позволяет Чонгуку опустить окна и смеется, когда его волосы развеваются на ветру, а перед ними разворачивается бесконечное и полное надежд шоссе.***
Чувства никогда не уходят. Они остаются где-то в желудке и мучают, оседают в костях. Он любит смех Чонгука, его улыбку и доброе, доброе сердце. Ему нравится, как двигается Чонгук, когда он танцует, и что он достаточно силен, чтобы без усилий поднять Чимина, и то, как восхитительно он бормочет себе под нос, когда сосредоточен. Чонгук приносит ему еду, когда он слишком долго занимается в студии, и говорит Чимину, что он красив, как будто действительно так считает, и, честно говоря, невозможно не влюбиться в него. Но он не признается, хотя и знает, что должен бы. У него все еще нет времени на отношения, и он все еще боится того, что могут подумать его родители. Но больше всего он боится признаться и потерять Чонгука. Он предпочел бы оставить все, как есть: Чонгук его друг, его донсен, собирающийся творить невероятные вещи. Он будет подбадривать Чонгука, пока тот не станет кем-то удивительным, и этого должно быть достаточно. Конечно, это все еще не мешает ему пригласить Чонгука в Лос-Анджелес. Он всегда хотел туда поехать, особенно после того, как Хосок вернулся оттуда летом, без остановки говоря о том, как здорово в этом городе, какие там танцевальные студии, в одной из которых ему выпала возможность поработать. Он думает, что Чонгуку понравится, и знает, что тот интересуется кино. Поэтому он использует это как рычаг вместе со своими щенячьими глазами. Уходит неделя, но Чонгук сдается. Получает свой первый загранпаспорт и обещает, что проведет последние недели каникул в Пусане. Они оба обещают Тэхену, что будут держать его в курсе всего и повеселятся с ним, когда вернутся в Сеул. Потом они садятся в самолет, и Чонгук крепко сжимает его руку во время взлета. — Это будет весело, Гук-а, — заверяет он, борясь с желанием поцеловать Чонгука в плечо в знак утешения. — Обещаю, нам будет очень весело. Не это ли его знаменитые последние слова?***
Океан прекрасен, даже если он кажется еще более диким и враждебным, чем тот, что омывает Пусан. Они вытаскивают свои одеяла на берег и ночуют на песке, любуясь россыпью звезд на небе. Чимин никогда раньше не видел такого неба. Звезды умирают миллионы лет, а люди всего за несколько минут. Намджун, если он ещё жив, вероятно, нашел бы в этом свою поэтическую красоту. Но здесь только Чонгук, поднимающий руку и указывающий на небо. — Это Пояс Ориона, — тихо говорит он. — Это Лира, — говорит Чимин, указывая на другое созвездие. Он помнит, как читал в средней школе книгу по астрономии и был разочарован тем, что в Пусане слишком много света, и он не может увидеть все-все звезды. Но он все равно запомнил столько, сколько смог. — Большая Медведица, — продолжает Чонгук. — Малая медведица. — Скорпион. — Дракон. — Геркулес. — Кассиопея. — Как ты думаешь, что с нами будет? Чимин замирает, рука падает на песок. Чонгук звучит настолько потеряно, как никогда до сих пор. Чимин хотел бы, чтобы он мог утешить его и сказать, что он может применить магию и исправить все это, но он не будет болтать банальности. — Даже не знаю. Я думаю… мы просто должны жить, не так ли? Чонгук резко выдыхает. Чимин поворачивает голову и видит отражающиеся в глазах Чонгука звезды. Луна окрашивает его кожу в серебристый тон. — Но… как это будет выглядеть? Еды станет еще меньше, бензина тоже. Без технического обслуживания энергосистемы выйдут из строя. Они сказали… они сказали, что шансы на иммунитет был меньше половины процента. Что будет, если останется меньше половины процента всего населения Земли? Это всего лишь сорок один миллион людей. — Ты посчитал это? — Может быть, — ворчит Чонгук и садится, глядя на волны. — Сорок один миллион человек, Чимин. Из более чем семи миллиардов. Как нам двигаться дальше? — Я не знаю, — повторяет Чимин, тоже садясь и успокаивающе кладя руку на напряженную спину Чонгука. — Вряд ли на это есть ответы. Я думаю, мы просто должны продолжать идти. — Хорошо, — говорит Чонгук севшим голосом. — Я всегда мечтал отправиться в путешествие по Америке. — Я тоже, — усмехается Чимин и прижимается лбом к плечу Чонгука. — Смотри, мы живем в наших мечтах. Чонгук вздыхает и поворачивается, чтобы обнять Чимина, впиваясь пальцами в его спину так сильно, что, вероятно, там останутся синяки. Чимину все равно, он просто притягивает Чонгука ближе, пока между ними совсем не остается расстояния. Может быть, теперь, в конце концов, он должен сказать Чонгуку, что чувствует.***
На следующий день они снова забираются в машину, и Чонгук заводит мотор. Он везет их обратно к шоссе, но вдруг останавливается. Прямо посреди дороги. — Черт. Что-то не так с пикапом? — спрашивает Чимин. Затем он замечает лицо Чонгука. Его губы дрожат, а глаза наполняются слезами. Черты лица искажает отчаяние, и он сгибается в рыданиях, падая на руль. Чимин снова ругается и отстегивает ремень безопасности. Тянется к зажиганию, чтобы выключить мотор, а затем поднимается на колени, чтобы перегнуться через коробку передач и обхватить руками вздымающуюся спину Чонгука. — Я с тобой, — шепчет он, целуя Чонгука в шею, пока тот продолжает плакать. — Я здесь. Ты не один, Гук-а. Чонгук громко всхлипывает, и Чимин замолкает. Слова сейчас абсолютно бесполезны, они не могут помочь вынести всю чудовищность потери. Поэтому он прижимается поцелуями к коже Чонгука, обнимая его так крепко, как только может, и позволяет ему плакать. — Прости, — бормочет Чонгук позже, когда слезы высыхают, оставляя разводы на щеках. — Нет, — говорит Чимин и переплетает их пальцы. — Никогда не извиняйся, детка. Чонгук моргает, глядя на него, и до Чимина запоздало доходит, что только что сорвалось с его губ. Но прежде чем он успевает что-либо предпринять, Чонгук улыбается и сжимает его ладонь. — Спасибо, детка. Желудок Чимина трепещет — будь проклята тысяча бабочек.***
Постепенно все становится обыденностью: они едут, меняясь каждые несколько часов, совершают набеги на магазины и дома, если те встречаются по пути, заправляют пикап бензином, спят в кузове или пустых гостиницах, продолжают ехать. Они едут на восток, чтобы увидеть пустыню, а затем проводят две недели в заливе, останавливаясь в безвкусном мотеле с розовыми стенами и пляжными покрывалами. Чонгук красит волосы в вишнево-розовый цвет, и Чимин изумленно смотрит на него, протягивая руку, чтобы коснуться пастельных прядей, когда тот возвращается. — У тебя что, кризис среднего возраста? — Нет, у меня черт-возьми-я-пережил-апокалипсис. Ну, звучит справедливо. — Тебе идет, — улыбается Чимин. — Спасибо, — отвечает Чонгук. Он морщит нос, и как же Чимину хочется поцеловать его. — Покрасим мои тоже? — вместо этого говорит он. — Какой хочешь цвет? — спрашивает Чонгук, не предпринимая отговорить его. — Синий, — задумывается Чимин. — Давай покрасим их в синий. Чонгук возвращается в магазин за краской, а Чимин проводит больше времени, чем ему хотелось бы, склонившись над раковиной и неловко засунув голову под кран, из которого льется холодная вода. Но он признает, что конечный результат ему нравится. Чонгук выбрал темный оттенок, напоминающий небо, исчезающее в ночи, и он гордо сияет, пока Чимин рассматривает себя в зеркале. — Тебе нравится? — Ага, — говорит Чимин, смахивая челку со лба. Нужно подравнять ее. — Мне действительно нравится. Спасибо, Чонгук-а. — В любое время, хен, — мягко отвечает Чонгук. — Ого, так теперь я хен? — выгибает бровь Чимин, продолжая смотреть в зеркало. — Всегда, детка, — ехидно улыбается Чонгук. И Чимину приходится опустить взгляд вниз, чтобы не видеть румянец, быстро расцветший на его лице. Он сжимает пальцами края керамической раковины, чтобы не обернуться и не поцеловать Чонгука, как ему давно хочется.***
На окраине Феникса их пытаются ограбить. Первой появляется баррикада, тянущаяся по шоссе, ведущего в город, и Чимин вынужден затормозить. — Мне это не нравится, — бормочет Чонгук, глядя в окно. Чимину тоже. Что-то определенно не так. Словно как в «Ходячих мертвецах» — ловушка. И действительно, через несколько мгновений к пикапу приближаются двое мужчин — высокие, крепкие, со зловещего вида ножами в руках. Чимин не успевает закрыть окно, как один из них опирается на него одной рукой, а другой приставляет к его щеке нож. — Отдавайте машину, — требует один из них по-английски. Другой говорит что-то, что Чимин не до конца понимает. Предположительно, он говорит, что их отпустят, если они подчинятся. Сидящий на пассажирском сидении Чонгук молниеносно реагирует, и даже Чимин не успевает сообразить, что он делает. Только что он спокойно сидел, а в следующую секунду уже целится прямо в голову первому мужчине. — Нет, — говорит он ровным голосом. — Оставьте нас. Мужчина усмехается, очевидно, сомневаясь, что Чонгук действительно собирается что-то предпринять в этой ситуации. Розовые волосы, вероятно, никак ему не помогут. — Давай, малыш, опусти п- Чонгук стреляет. Чимин кричит, когда пуля проносится мимо, и снова кричит, когда кровь брызжет ему в лицо. Мужчина воет и отшатывается назад, хватаясь за раненую щеку. Все больше и больше крови проступает между его растопыренными пальцами. — Едем, — командует Чонгук, все еще держа пистолет наготове. — Сейчас. Дрожа, Чимин переключает передачу и давит ногой на газ. Они прорываются через баррикаду, а мужчины кричат, но броситься в погоню не пытаются. Сжимая руль трясущимися пальцами, Чимин несется по шоссе. Он продолжает ехать, пока баррикада не исчезает позади них, пока они полностью не минуют город и не остаются одни посреди пустыни. Наконец он останавливается, и Чонгук тут же распахивает пассажирскую дверь, потому что в следующее мгновение его рвет на землю. — Ты выстрелил в него, — все еще в шоке шепчет Чимин. — В лицо. Снова рвет. — Ты спас мне жизнь. Гук, — он тянется, чтобы схватить Чонгука за рукав, наблюдая за тем, как вздымаются его плечи. — Хей, детка, все в порядке. Чонгук выпрямляется, неловко вытирая рукой рот. Он выглядит так, будто хочет расплакаться, и Чимин гладит его по затылку, пытаясь успокоить. — Ты спас мою жизнь, — повторяет он. — Наши жизни. Спасибо. — Я выстрелил в человека, — бормочет Чонгука, — Чимин-а, я- — Все в порядке, — говорит Чимин, наклоняясь вперед и прижимаясь лбом к голове Чонгука. — Ты сделал все правильно. Эти люди забрали бы все их припасы и единственный способ передвижения и оставили бы их в почти пустом городе. Или просто застрелили бы их и оставили мертвыми валяться на обочине дороги — еще два трупа, на которые никто и внимания не обратит. — Ты сделал все правильно. Чонгук икает, все еще выглядя неважно, и кивает. Чимин заводит пикап и выезжает с обочины. — Я найду, где нам переночевать. Чонгук снова кивает и отворачивается, глядя на бесконечную пустыню за окнами.***
Они проводят в дороге еще час, прежде чем Чимин находит придорожный мотель, который выглядит пустым и по большей части нетронутым. Он открывает дверь на одном из верхних этажей и проверяет свет. Ничего. Он не удивлен. Так случается все чаще и чаще за пределами крупных городов, где люди все еще пытаются поддерживать электросеть в рабочем состоянии. Чимин спускается вниз и роется в кладовке, пока не находит несколько свечей и коробок спичек. К тому времени, как он заканчивает расставлять их по комнате и открывает окна, чтобы затхлость выветрилась, Чонгук выбирается из машины. Он все еще выглядит бледным, но уже не таким неуравновешенным, как раньше. Чимин открывает бутылку с водой, которую он достал из багажника, и предлагает ему почистить зубы, а затем помогает ему снять с плеч куртку. — Мы в порядке, — успокаивает он, проводя пальцами по волосам Чонгука. — Мы в порядке, детка. — Ты продолжаешь называть меня так, — бормочет Чонгук, медленно моргая. А что Чимин… Сердце в его груди превратилось в желеобразное нечто; остались только он и этот парень, которого он любит даже после конца света, и они чуть не умерли сегодня. Вероятно, они должны были умереть два месяца назад, но вот они здесь, в номере мотеля в Аризоне… Чимин больше не может сдерживаться. Он наклоняется вперед и целует Чонгука с каждой частичкой сдерживаемого, отчаянного желания, бушующего внутри него. Чонгук удивленно ахает, но не отстраняется. Даже отвечает на поцелуй раз, два. Достаточно долго, чтобы на смену отчаяния пришла надежда. Но потом… потом Чонгук отстраняется, вырываясь из рук и упираясь ногами в рваный ковер мотеля. — Не надо, — говорит он разбитым голосом, обхватывая себя руками. — Не делай этого, потому что тебе меня жаль. Или потому, что остался только я. Я не хочу… я не могу делать это, если это твоя причина. — Чонгук, — еле слышно бормочет Чимин, все внутри него сжимается. — Это не так. Я… я люблю тебя. Я любил тебя до начала всего этого. Я просто… я не знал, как сказать тебе. — Ты был влюблен в меня раньше? — Чонгук звучит очень оживленно, широко раскрыв глаза на своем красивом лице. — Да, — кивает Чимин, сжимая в пальцах грубое одеяло. — Думаю, я люблю тебя уже несколько лет. — О, — шепчет Чонгук. — О, я… я тоже. Я тоже люблю тебя. И любил. Я просто не думал, что ты когда-нибудь почувствуешь то же самое. — Сюрприз? — слабо говорит Чимин, и Чонгук смеется, взволнованный и задыхающийся. — Можно я поцелую тебя еще раз? — Да, — хрипит Чонгук, спотыкаясь и забираясь на кровать. Коленями он упирается по обе стороны от бедер Чимина, таким образом садясь на него сверху. — Да, пожалуйста.***
Он не так нежен, их первый раз. Чимин оставляет отметины на груди, животе и бедрах Чонгука, и шипит, когда Чонгук царапает ногтями его спину и бока. Когда рука Чонгука хватает его за волосы и тянет назад. Впрочем, все в порядке, думает Чимин, когда в отместку толкает Чонгука на спину и раздвигая его ноги, крепко сжимая бедра. Когда Чонгук стонет, сдавленно выдыхает «да, да, да» и прогибается в спине навстречу Чимину. Когда Чимин целует его и касается паха, чувствуя, как чужие хныканья и стоны теряются в его рту. Им обоим нужно это. Нужно почувствовать себя живыми. Потом они лежат, растянувшись на простынях, мокрые от пота и тяжело дышащие жарким воздухом позднего лета. Завтра у Чимина будет все болеть, и он этому радуется. — Итак, — говорит Чонгук в тишине. — Что нам это дает? — Мы можем быть такими, какими хотим, — решает Чимин, закрывая глаза. В конце концов, все пропало. Они никогда не окончат университет, у них никогда не будет карьеры, они никогда не вернутся домой. Есть только они, пикап, который Чонгук прозвал Троем в честь Троя Сивана, и пустая страна вокруг них. Впервые в жизни Чимин свободен от любых ожиданий, и это одновременно пугает и воодушевляет. — Хорошо, — говорит Чонгук и наклоняется, чтобы снова поцеловать его. — Мы можем быть такими, какими хотим быть.***
Шесть месяцев спустя, когда Чимин выходит из отеля, на улице холодно, а в воздухе все еще висит легкий туман. Они остались в западной части Соединенных Штатов, и ни один из них не хочет возвращаться в Лос-Анджелес. Трой держится хорошо, но бензин становится находить все труднее и труднее. Скоро им придется где-то обустроиться. Прекратить их бесцельные блуждания. Они оба боятся полностью принять их новую реальность. Они продолжают надеяться на новости по радио, услышать, что кризис закончился, что все не так плохо, как люди боялись, что скоро все смогут вернуться домой. Но новости никогда не появляются. Их не будет. Большая часть населения исчезла, и они никогда не смогут вернуться к той жизни, которую пришлось оставить восемь месяцев назад. Раздается хлопок двери, и Чонгук подходит к Чимину, застегивая молнию на куртке, которую он украл из магазина два месяца назад. Хотя, можно ли теперь это назвать воровством? Он обнимает Чимина за талию и кладет подбородок ему на плечо. — О чем думаешь? — Где нам остановиться, — отвечает Чимин. — Может, нам удастся найти дом где-нибудь на побережье. В Калифорнии, там не так много дождей. Придумаем, как выращивать нашу собственную еду. Рыбу. Может быть, даже найдем цыплят. Уверен, где-то еще есть цыплята. — Сейчас цыплят больше, чем когда-либо, — соглашается Чонгук с тихим смехом. — Мы не сможем вечно заправлять бак Троя, — замечает Чимин. — И магазины, в конце концов, полностью опустеют. Пора серьезно задуматься о будущем, детка. — Нет, ты прав, — говорит Чонгук и целует Чимина в шею. — Думаю, нам пора перестать убегать, — он делает паузу, а затем тихо вздыхает. — Но я… я хочу устроить похороны сначала. — Да, — сглатывает образовавшийся в горле ком Чимин. — Думаю, для этого тоже пришло время. Им негде купить цветы, поэтому они вырезают имена на одном из деревьев у берега. Их родители. Их братья и сестры. Хосок. Намджун. Сокджин. Юнги. Тэхен. Чимин добавляет несколько друзей детства, а Чонгук называет имена двоюродных братьев, с которыми у него были самые близкие отношения. Они оба плачут, крепко сжав руки. — Может быть, они живы, — на одном срывающемся выдохе говорит Чонгук. — И когда-нибудь они посмеются над этим вместе с нами. Они оба знают, что этого не произойдет, но Чимин тоже позволяет себе отступить в фантазию. — Ага, — хмыкает он. — И мы забудем это, как страшный сон. Чонгук целует тыльную сторону его ладони. Костяшки его пальцев в ранах после вчерашней попытки сдвинуть с дороги ветку дерева. У Чонгука на ладони такие же. Они как разбитые осколки, склеенные вместе. Так думает Чимин. Хватит драматизировать. Он почти слышит, как Тэхен говорит это. Ласково и раздраженно в равной мере. И продолжай эту чертову жизнь. Продолжай жизнь. Он полагает, что они могут это сделать. Звезды умирают миллионы лет, а люди всего за несколько минут. Но, может быть, стоит сказать о выносливости, о способности продолжать цепляться за самую крошечную искорку надежды. Ему интересно, что бы подумал об этом Намджун. Интересно, нашел бы Намджун это таким же красивым, как нашел он сам.***
Они находят дом в Северной Калифорнии с видом на океан. На фасаде висит грязная табличка «Продается», а сам дом выглядит давно заброшенным, а значит, им не придется снимать со стен семейные фотографии и гадать о судьбе предыдущих жильцов. Что-то требует ремонта, поэтому Чонгук проводит разведку в маленьком, почти заброшенном городке и находит хозяйственный магазин. Он все еще управляется пожилым мужчиной, который соглашается обменять еду на доски, инструменты и другие необходимые вещи. Они остаются без завтрака на несколько недель. Вместе латают крышу и заделывают дыры в стенах. Чимин красит стены комнат в желтый и успокаивающий синий цвет. Мебель старая, но в хорошем состоянии. Электричества нет и, возможно, никогда не будет, если только они не найдут генератор. Но в углу гостиной есть дровяная печь, над которой Чимин, возможно, плачет. Его руки теперь в мозолях и огрубевшие после тяжелой работы, и мышцы, которые он начал терять во время путешествия, возвращаются, когда он проводит свои дни, перетаскивая вещи туда и обратно, или когда по очереди с Чонгуком рубит дрова, чтобы разжечь печь. Кроме того, в городе есть библиотека, и Чимин берет там десяток книг по сельскому хозяйству, жалея, что рядом нет Тэхена, который мог бы дать совет, когда они с Чонгуком начнут выращивать еду в сколоченных ящиках. Помидоры, перец, горох, зелень и тыква. Еще они думают насчет картошки и, возможно, кукурузы. И цыплята. Чимин не может забыть про цыплят. Возле дома растет плющ, расползаясь вверх по вагонке. По ночам, лежа в постели и обнимая Чонгука, Чимин слышит, как разбивается о берег океан. Они научились кипятить воду в ведрах, чтобы принять душ, а Чонгук теперь умеет делать мыло. Он сказал, что в городе есть женщина, торгующая щелочью. Чимин теперь умеет готовить множество блюд на огне, и они, на самом деле, не так ужасны на вкус. Их простыни всегда выглядят как призраки, трепещущиеся на прибрежном ветру. Когда идет дождь, призраки залетают вовнутрь и выстраиваются в ряд в гостиной, чтобы остаться сухими. Иногда кажется, что они в реальной версии западного фильма — как те, что он иногда смотрел со своим отцом, — только у них получается сводить концы с концами, у него и Чонгука. «Посмотри на меня сейчас, мама», — думает он и не знает, плакать ему или смеяться. По ночам они сидят на крыльце и смотрят на звезды и далекое море — серебряную полоску на горизонте. На деревья, обступившие их дом, и на слабое мерцание светлячков в листве. — Здесь так спокойно, — говорит Чонгук, запрокидывая голову. В низу его шеи виднеется отметина, которую Чимин оставил там этим утром, когда Чонгук не вышел из него до того, как кончить, громко и совершенно идеально вздыхая в тишине их спальни. — Я и не знал, что на Земле может быть так тихо. — Определенно точно отличается от Сеула, — кивает Чимин. — Ты счастлив, Чимин-щи? — поворачивается Чонгук, чтобы посмотреть на него. Этот вопрос кажется странным. Как может кто-то из них быть по-настоящему счастливым, окруженный столькими потерями и смертями? Но, возможно, счастье это то, что ты выбираешь. И иногда тебе приходится выковыривать его из земли окровавленными руками и втирать между ребрами, пока не почувствуешь. — Думаю, что однажды, — говорит он, улыбаясь Чонгуку. — Когда-нибудь я им стану. А ты счастлив? — В некоторой степени, — отвечает Чонгук, протягивая руку, чтобы положить ее поверх руки Чимина. — Ты, звезды, небольшой сад. Я веду список. Стараюсь добавлять по одной вещи каждый день. Просто мелочи. Маленькие радости. — Что ты добавил сегодня? — с интересом ласково спрашивает Чимин. — Как свет отражается в океане по вечерам, когда садится солнце. Все выглядит таким золотым. Это делает меня счастливым, — он толкает Чимина локтем. — Твоя очередь. — Ты, — легко отвечает Чимин, понимая, что это глупо звучит, но ему все равно. — Только я? — мило морщит нос Чонгук. — Я — весь твой список? — По большей части. Сегодня это так, — он протягивает руку и касается все еще сморщенного носа Чонгука. — Это делает тебя похожим на кролика. Мне так нравится. Чонгук фыркает, но не высказывается против сравнения его с кроликом. Его глаза полны любви. — Я знаю, что, возможно, это эгоистично, но я рад, что ты здесь, — проводит большим пальцем по его щеке Чимин. — Я тоже рад, что ты здесь, — кивает Чонгук и наклоняет голову, чтобы оставить поцелуй на ладони Чимина. — И я думаю, что у нас все будет хорошо, Чимин-щи. — Да, — бормочет Чимин, оглядываясь на светлячков и тихий вечер. — Я тоже так думаю, детка.