Поздно

      На протяжении долгого времени Салли не мог понять, в какой именно момент его жизнь пошла по пизде: когда по его лицу словно бульдозер проехался или когда он понял, что у него не будет соулмейта. Ибо, давайте говорить откровенно, кто в здравом уме сможет полюбить такое уебище? Даже будь ты хоть трижды самым добрым парнем на деревне и своим в доску с любым человеком, люди, как правило, во главу угла все равно ставят внешность, а не богатый внутренний мир, даже если в нем целая Вселенная.       Но, как бы там ни было, с протезом пришлось мириться, равно как и с тем, что мир в глазах навсегда останется черно-белым. Отец говорил, что цветная картинка почти так же прекрасна, как наличие второй половины, хотя последнее, конечно, куда важнее. Но мама умерла, и раскрашенный мир для Генри вновь померк, став безжизненно серым, каждый раз напоминая этим, что женщины, предназначенной ему судьбой, в этом мире больше нет.       Когда Сал переехал с отцом из Нью-Джерси в Нокфелл и познакомился с ребятами, то вдруг осознал, что, в принципе, все не так уж и плохо, если не брать в расчет маленький укол обиды на то, что он никогда не увидит цвет волос Эш и оттенок глаз Ларри. Но за свою непродолжительную жизнь Фишер научился довольствоваться малым, так что чувствовал себя вполне счастливым просто потому, что у него впервые появились настоящие друзья. А черно-белый мир он как-нибудь переживет, учитывая, что другого у него не было, в отличие от отца. К тому же, совсем не обязательно различать цвета, чтобы видеть искренность и проявления истинной дружбы в поступках ребят по отношению к нему.       Салли, вообще-то, верил в справедливость мира. По крайней мере, ему так хотелось. Но потом события его жизни вполне определенно и целенаправленно покатились даже не по наклонной, а по отвесной. В настолько далекие и глубокие ебеня, что не пожелаешь даже злейшему врагу. Особенно этого сделать не мог оставшийся таким же добродушным Фишер.       А потом в его жизни появился Ларри. И Тодд. И Эш. Мир по-прежнему оставался черно-белым, лицо — изуродованным, протез прирос к жизни, а кошмары стали чаще и реалистичнее. Но если во Вселенной был такой баланс, если такова была справедливая цена за людей, которые окружили Сала, то он готов был заплатить ее сколько угодно раз.       В том, что Джонсон стал его второй семьей, Салли видел полную расплату мироздания за все предшествующие косяки. Ларри воплощал в себе все, что хотел видеть в лучшем друге Фишер. И даже больше. Видимо, Генри с сыном были похожи сильнее очевидного, потому что, в конце концов, несмотря на по-прежнему серую картинку, Лиза стала частью их семьи тоже. А ее сын уже давно был.       Но то, что Сал считал балансом, пребывая в уверенности, что с Вселенной они квиты, вовсе таковым не являлось, а очень даже наоборот. Мирозданию вдруг подумалось, что на долю Фишера выпало слишком мало дерьма — до ушей же не достает.       Поэтому Салли, несчастный Салли, не заслуживший этого Салли, совершенно точно знал, в какой именно момент Джонсона не стало.       В тот самый миг, когда Фишер понял, что с его другом происходит что-то необратимое и ужасное, чего он не может допустить, весь мир вдруг взорвался красками, на секунду практически ослепив Сала, из-за чего тот чуть не скатился с лестницы, по которой бежал, кубарем. Улица, на которую он буквально вывалился, вдруг окрасилась сочным зеленым цветом, даже несмотря на дождь. То, что цвет травы и листвы именно зеленый, Салли знал только со слов «видящих» людей да из книжек. И теперь он сам видел его. Небо вдруг обрело объем и даже его серость стала теперь другой. Живой. Настоящей.       Но вся эта палитра цветов была размытым пятном, почти даже не отложившимся в памяти. Фишер бежал так быстро, в таком ужасе и панике, что отметил изменение окружающей обстановки машинально и лишь самым краешком сознания.       Возле кладбища Сал запутался в своих негнущихся ногах и рухнул на землю. Он с силой зажмурился, собираясь с силами, встал и открыл глаза.       Мир вокруг снова был черно-белым. Осознание перемены, понимание, что произошло, заставило его несколько лишних секунд постоять на месте, словно статуе. Небо вновь стало плоским, а картинка потеряла насыщенность и четкие очертания. Его больше нет.       Салли рефлекторно схватился за грудь, желая вырвать то, что приносило такую боль. Он больше не хотел чувствовать. Он больше не хотел с этим жить. Он больше не хотел видеть этот мир, цветной или серый.       Он хотел протез вместо сердца. — Мудак, — с чувством выругался Фишер, смотря в темные глаза, оттенок которых так и остался загадкой. — Чувак, мне пришлось откинуться, чтобы выяснить, что мы соулмейты, — парировал Ларри, мол, кто здесь еще из нас двоих мудак. — Суицидник сутулый, — продолжил сыпать оскорблениями Салли, словно не слыша. — Выпилился он, блять. И опять все без меня. — Ладно, чел, у нас, на самом деле, очень мало времени.       На крыше было мокро, холодно и серо, но Фишер не хотел уходить. Ему нужно было остаться здесь, с Джонсоном. Его место было рядом с ним. С самого начала. Как же они так дико проебались? — Эй, Сал, — призрачный силуэт Ларри начал меркнуть и исчезать. — Цветной мир прекрасен. Спасибо. Я рад, что это ты. — Пошел ты, — выдохнул Фишер в пустоту, где секунду назад стоял его умерший соулмейт.