***
Ben Howard - Promise
-Давай устроим театр теней? Джисон, если честно, уже привык к такому. Самые бредовые идеи, самый поздний час, звонок в дверь. Все как по кругу. Каждый день он открывает день и слышит что-то новое: построить домик на дереве во дворе (и неважно, что у Джисона во дворе растет только вишня), научиться играть на гитаре, покрасить волосы друг другу в синий и рыжий, связать свитера и купить билет до Италии в один конец. От каждой идеи у Джисона ступор, а потом легкая улыбка на лице, а на лбу будто написано «Ну что за дитя…». У Джисона беспорядок везде: на кухне и в гостиной, в шкафу и на столе, в голове и в сердце. Он смотрит на зажженную свечу из ИКЕИ (такие у него по всем дому) и про себя надеется, чтобы ничего не сгорело, как в прошлый раз. -Ну хватит уже дуться. Я же извинился и перед твоими родителями, и перед тобой. Хан уже, конечно, давным-давно простил, но для приличия все еще создает видимость небольшой обиды. Не давать же этому злыдню полную свободу, а то совсем обнаглеет. -Да знаю-знаю, хен… Ему тяжело. Каждый раз он смотрит завороженно, с легкой надеждой, которую старший разбивает об скалы своей натуральности. Джисон не ожидает чего-то другого, ведь синяя эмо-челка и огромная черная худи – это не атрибуты какой-нибудь Саны из Twice или кого-то, кто нравится большей половине мужского населения. Хану устал. Он уже сам разбивается о скалы, возведенные в собственном разуме, сам обнимает до боли в легких мягкую игрушку – акулу, которую ему подарил хен. Однажды, он написал письмо. Исписал 20 страниц, положил в конверт и разорвал его в клочья, которые после сжег в пепельнице старшего. Докуривая, он надеялся на давно забытую свободу, на спокойную жизнь, вечера без истерик и ночи без кошмаров. Запускает длинные пальцы в волосы и снова плачет: задыхается от слез, легкие горят, колени дрожат, а изо рта вырывается всхлип. В пепельнице догорают клочки бумаги, на каждом из которых корявым почерком выведено джисоново «Люблю». Хен рассказывает Хану о самых красивых городах мира. Младший почти его не слушает: смотрит в глаза и ищет ответы на свои вопросы. -Я слышал, что в Италии очень красиво. Как-то ночью я даже хотел купить билеты на самолет, но решил, что одному будет скучно, поэтому отложил эту идею в долгий ящик. Джисон слабо улыбается. Хен уже рассказывал об Италии, глупенький. Хан точно уверен, ведь в прошлый раз он исписал несколько страниц своими фантазиями о заснеженных горах, маленьком номере в отеле в стиле лофт, старых заправках и ночных поцелуях. Но реальность дает Джисону смачную пощечину и возвращает все в свое русло простым «Хан-и, ты вообще меня слушаешь?». -Да, конечно, хен, я всегда тебя слушаю. Младший правда слушает, ловит каждое слово. Иначе он не может. Старший включает какой-то грустный плейлист, который по его же словам собирал «ну месяцев 5 может быть», показывает кота и белку с помощью собственных рук и громко так, заливисто смеется. -Это мы с тобой. Джисон лишь усмехается. Улыбка хена всегда удивляла младшего. Казалось, что этой улыбкой можно излечить любую болезнь, будь это простуда или депрессия. Вот только Джисона уже не вылечить. Он смертельно болен. С каждым днем новые и новые бутоны расцветают у него в легких, он задыхается от них, жадно ловит ртом воздух каждый раз, когда старший проходит мимо него. «Лучше выстрел в голову», - думает Хан – «чем любовь к тебе». Внутри что-то ломается и в уголках глаз собираются капельки слез. С хеном легко иногда. Вот, сейчас, например. У Джисона глаза на мокром месте, а старший протягивает ему салфетку без лишних вопросов. -Наверное это из-за свечки. И улыбается своей обворожительной улыбкой. А Джисону только хуже от этого. Хочется отвернуться, уйти или просто уже сдохнуть от всех этих эмоций. Давит, давит, давит. Прочь, прочь, прочь. - Я отойду ненадолго - говорит младший и уходит в ванную. Дверь захлопывается. Оглушительная тишина. Хан обнимает себя за плечи и съезжает по двери на пол. Почему-то сегодня в квартире очень холодно. Босые ноги подрагивают от холодного кафеля, слезы ледяными дорожками предательски скатываются по щекам и дальше вниз по шее, заставляя лишний раз вздрогнуть. Джисон медленно отползает в самый дальний угол, лишь бы подальше от хена, подальше от мыслей о нем, подальше от самого себя. Младший прячет лицо в ладонях, все еще тихо всхлипывает, когда ощущает в волосах пальцы старшего (он узнает их из тысячи). Хан застывает, не решаясь лишний раз пошевельнуться. Теплая ладонь спускается на шею, заставляя содрогнуться всем телом от неожиданного прилива тепла. Хен молчит, Джисон тоже. -Посмотри на меня. Старший шепчет почти беззвучно, будто боится, что его голос разобьет Хана. Немного иронично, потому что последний уже разбит. Он медленно поднимает затуманенный взгляд на старшего. Джисон все еще плохо видит, перед глазами все плывет, слезы продолжают литься из глаз. Старший ничего не говорит. Просто притягивает младшего к себе, одной рукой обнимая за спину, а другой поглаживая волосы Хана. Он запускает пальцы в спутанные синие пряди, прижимает Джисона к себе и утыкается носом куда-то чуть выше уха. Младший не смеет пошевелиться. Боится, что все это иллюзия, и весь его мир развалится, если старший отпустит его. Хан дышит тяжело, через раз, уткнувшись в шею все еще мокрыми глазами. На хене свободная серая футболка, которую он когда-то отжал у Джисона, и вот, теперь она пахнет старшим. Запах одеколона попадает в легкие, цветы перекрывают дыхательный канал, а Джисон задыхается то ли от хена, то ли от собственных эмоций. Холодная капля приземляется ему на кончик уха, и Джисон теряет себя. Хен плачет. Старший, вопреки ожиданиям Джсиона, отодвигается на пару сантиметров от младшего, чтобы заглянуть тому в глаза. Они встречаются взглядами. Сейчас все по-другому. Они дышат почти одновременно, будто боятся вдохнуть лишний раз, будто кислорода катастрофически мало. В голове мелькают все бессонные ночи, все долгие вечера за просмотром «Черного зеркала» с хеном, все пачки рамена, много раз использованные пакетики зеленого чая, тихое «Не уходи» в 2.34 ночи и такое же тихое «Куда же я без тебя?» в 2.35. Старший чуть подается вперед, будто спрашивая разрешения, а младший немного испуганно сжимает руку хена. Губы предательски дрожат, на полу все еще ужасно холодно, но Хан подается вперед, и все окружающее перестает иметь для него смысл. Хану рассказывали, что, когда целуешь любимого человека, перед глазами должны взрываться фейерверки. Джисон не видит никаких ярких огней, никаких вспышек, не слышит звуки салюта, но чувствует это. У хена губы теплые, чересчур мягкие для тонких и сухих джисоновских. Поцелуй получается почти невесомым, полным нежности, таким, каким Хан представлял в своих лучших мечтаниях. Старший ведет пальцами по щеке, стирает оставшуюся влагу, спускается на шею, ведет большим пальцем по артерии и притягивает младшего чуть ближе к себе. Хан в ответ может лишь сжимать в руке край широкой серой футболки. Пальцы свободных рук переплетаются сами по себе, будто так должно было быть всегда. На часах 2.39, в квартире горят только 4 свечки. Тихое «Я тебя люблю, Джисон» и такое же тихое «Я тебя тоже люблю, Минхо».