Перо серого беркута

— Лери, поторопись! — раздраженно рявкнул Михаэль. Однако Лери и не подумала торопиться, чуть вздрогнув от рыка мужа, она только крепче прижала к груди ребёнка. — Лери, ты… — скрипнула дверь, и в комнату просунулась встрёпанная голова. Оглядевшись в поисках жены и увидев, чем она занимается, Михаэль замер. Жена кормила их четырёхмесячного сына. Зрелище всегда завораживающее и упоительное, моментально забыв, что они куда-то опаздывают, он скользнул в спальню. Подойдя к кровати, осторожно опустился рядом, затаил дыхание и через плечо жены стал смотреть, как сосет и причмокивает кроха. В груди растеклось тепло, горло сдавил спазм, а губы растянулись в широкой умиленной улыбке — Северус, желанный, выстраданный… После Люпина у Лери было два выкидыша, и она долго потом не решалась забеременеть. Но теперь всё хорошо, кошмарный февраль позади, близнецы реабилитированы и сданы отцу, теперь тот сам их кормит из бутылочки. Михаэль невольно передернулся, вспоминая тот случай, когда вторая бригада спасателей доставила в больницу роженицу, пострадавшую в автокатастрофе… Дурдом, водила-таксист отделался сломанной рукой и парой ушибов, а у беременной женщины начались преждевременные роды. Во время их Мелисса Энн Франкель и скончалась. Но её дети, близнецы, крошечные недоношенные мальчики, выжили. Но над ними всё равно висел Рок, во всем Зальцбурге не было ни одной кормилицы, на смесях же младенцы долго не протянут. Казалось бы, малыши обречены, но тут на свет заторопился Северус, его собственной жене пришло время рожать. А там и молоко появилось, для всех троих, для Северуса, Дэвида и Калеба. Сынок сладко засопел носиком, Лери подняла голову, глянула на мужа и шепнула: — Спит, можем ехать… Осторожно отнеся ребёнка в кроватку, она неслышно собралась и, кивнув мужу, направилась к двери, Михаэль нехотя поднялся следом. Пора было ехать в Инсбрук за документами. Федеральная земля Зальцбург была оплотом благочестия и целомудрия, и все дела, которые начинал окружной суд, проводились с дьявольской дотошностью, чуть ли не с рождения прадеда любого преступника. Судебный процесс, который затеял против Валерии Гренкович один неуравновешенный ученик, тянулся вот уже полтора года, он подал на неё иск после того, как она отхлестала его кнутом. Между прочим, за дело! Но ущемленная гордость побитого ученика требовала расплаты — крови и компенсации за моральное нанесение ущерба. Потому что актеров бить нельзя! Да, к сожалению, Лери подняла руку на заслуженного артиста, телезвезду австрийского телевидения. Но Лери, со своей стороны, тоже была права, её ученик нарушил правило её Школы — ударил лошадь. И почти год кропотливой работы в одну секунду улетел впустую, коту под хвост. Стукнутая лошадь снова перестала доверять человеку, а именно этого почти год добивалась Лери, активистка и подвижница нового метода воспитания лошадей — она практиковала и продвигала в массы свободную езду в стиле «либерти», то есть езда без уздечки. И вот подошло время получить окончательный вердикт решения суда, и для этого им предстояло съездить в Инсбрук. После недолгих сборов они наконец-то собрались, вышли во двор, Мэри Энн вышла проводить, дом оставался на неё и Дога, конюха-гувернера-дворецкого. Австрийские Альпы обычно не дают большого простора для разгона самолетов, поэтому больших аэропортов здесь нет, один-единственный крупный региональный аэропорт имени Моцарта располагался в четырех километрах от Зальцбурга и всего в двух — от границы Германии. Но супруги Гренкович не планировали дальние поездки, до Инсбрука, можно сказать, рукой подать… потому и решили воспользоваться услугами частника, перевозящего малые грузы и пассажиров на небольшие расстояния. Пилота звали Штефан Вайнер, и он нежно любил свою «Птичку», как называл свой вертолет. Вертолет был хорош, темно-синий, почти черный корпус украшали изображения молний, узко-обтекаемый и стройный, ладная и надежная машина. Лопасти несущего винта медленно вращались, со свистом рассекая весенний воздух, молодая трава пригнулась и заплясала в порывах винтового ветра, ожил и коротко застрекотал второй, рулевой винт. Лери и Михаэль неспешно двинулись к вертолету, который, разогреваясь, ждал их на просторе луга пустой левады. Погрузились, пристроили сумки, пристегнулись и нацепили на головы радиошлемы. Пилот, дождавшись знака от Михаэля, кивнул, проверил связь и начал взлет. Лери вздохнула, глядя, как уплывает вниз земля и дом №4 по Блицгертнергассе, как до самого горизонта раскинулись обширные левады и озерная гладь, и словно увеличился мир, как это всегда бывает с высоты птичьего полета. Михаэль, полжизни пролетавший на этих вертолетах, а точнее, лет двадцать, решил соснуть, ибо не выспался сегодня, все равно лететь им предстоит два часа. По прошествии часа, когда они пролетали над горой Гросглокнер, вертолет угодил в воздушную яму и машину ощутимо тряхнуло. Михаэль выдрался из объятий Морфея и сонно предупредил пилота, прижав ладонью передатчик: — Бортовой ветер. Осторожно! В наушниках сквозь помехи послышался ответ Штефана: — Придется подняться повыше, нужно облететь гору с севера. И, потянув ручку циклического шага, застопорил руль подъема… Никто не понял, как и что случилось, тем более пилот, он умер мгновенно. Переднюю часть фюзеляжа буквально разнесло вдребезги, в салон ворвались бешеный ветер, осколки стекла и почему-то перья. Машину сильно затрясло, бешеный ветер яростно ревел, высекая слёзы из глаз. Михаэль и Лери крепко вцепились в поручни и сиденья и с ужасом ждали, когда машина, наконец, упадет или врежется в скалы. Но застопоренный несущий ротор продолжал поднимать вертолет всё выше и выше. И вперед, прямо на гору. Очевидно, вертолет развернуло в небе, потому что первый удар пришелся на хвостовую балку. Удар, встряска, визг металла. Лери не выдержала и теперь громко, монотонно кричала. Мимо за дверцей просвистел сорванный винт, в следующий миг вертолет шмякнулся бортом о шероховатую стену, от нового толчка у пассажиров клацнули зубы и остро щелкнуло в шеях. С жутким скрежетом винтокрылая машина заскользила вниз, грохоча лопастями по скале. Михаэль на уровне инстинкта отстегнул ремни, рванул дверь и, схватив Лери, вывалился вместе с ней за борт. Падение было недолгим и мягким, они тяжело рухнули на снег, который смягчил их приземление. Тяжкая туша вертолета, силой инерции прочертив глубокую борозду, на короткий прощальный миг замерла на краю, а потом… исчезла. Совершенно беззвучно ухнула в ущелье, именно его и заметил Михаэль за те краткие секунды свободного падения и, поняв, куда падает машина, постарался спасти их. Лучше расшибиться, упав с высоты, чем разбиться насмерть вместе с кучей металлолома. Далекий гул оповестил людей, что вертолет достиг дна ущелья, над краем плато взметнулся столб взвихренного снега. Лери завороженно смотрела на снежную пыль и ощущала ни с чем не сравнимое счастье, в голове истерично колотилась одна-единственная на данный момент мысль — они живы, Боже правый, они живы! В правой руке она почувствовала полоску чего-то, с трудом повернув голову, с недоумением уставилась на ремень сумки. Поняв, что именно она держит, Лери нахмурилась, пытаясь вспомнить, когда она сумку-то взяла? Но не вспоминалось, на этом месте был полный и глухой провал, она абсолютно не помнила, когда и как успела схватить сумку. Зажмурилась, потрясла головой — так, хватит о сумке! Есть проблемы поважнее, например — Михаэль. С тем же трудом повернув голову (едва двигая одеревеневшей шеей), Лери увидела его. Михаэль лежал на спине, раскинув руки, и смотрел на неё, молча и серьезно. Приподнявшись и прислушавшись к себе, Лери, поняв, что цела, перекатилась-подползла к мужу, встревоженно заглянула в глаза, погладила грудь и тихо выдохнула: — Ты как? — Расшибся… сильно ударился, шевельнуться не могу… — с короткими паузами ответил Михаэль. — Надо отлежаться… и всё пройдет. Лери озабоченно кивнула — конечно, расшибся, Михаэль тяжелый мужчина, широкий в кости и весом в девяносто с лишним килограмм, это она пушинка легонькая, килограммов эдак в сорок-сорок четыре… И сказала: — Только недолго, на снегу нельзя лежать. Михаэль коротко кивнул и покосился в сторону края: — Не повезло Вайнеру… Лери, а что случилось? Я ничего не понял. — Птички столкнулись… — Лери сняла с воротника михаэлевой куртки серое перышко и показала ему: — Беркут влетел в лобовое стекло. — Кто? — Норвежский серый беркут. — Но зачем… он что, ослеп? — Да я не знаю, дорогой, это вообще-то не первый случай, когда птицы сталкиваются с самолетами и вертолетами. — Я знаю, что это не первый случай, и раньше мне это было не интересно. А сейчас, когда это произошло с нами, мне стало очень интересно, с чего это птичка протаранила наш вертолет? — Ладно, я подумаю, — пообещала Лери и спросила: — Встать можешь? Нельзя долго на снегу лежать. Михаэль приподнялся на локтях, потом с явным усилием сел, его широкое лицо покраснело от натуги, а сине-зеленые глаза потемнели от боли, дыхание участилось. Лери, сидя на коленях, напряженно кусала губы, с болью наблюдая за мужем — всё-таки контузило. — Где болит? — тихо спросила. Так же тихо последовал честный ответ: — Спина болит. Весь поясничный отдел. — Понятно. Полежи ещё. Михаэль со стоном улегся обратно, Лери сползала за сумкой — встать на ноги она почему-то не решилась — притянула её к мужу и, устроившись рядом, принялась изучать содержимое сумки, выкладывая предметы на снег. Так, что у них есть? Смена женского нижнего белья, книга, видеокассета, упаковка влажных салфеток, бутылка воды. Пара свитеров, папка с бумагами. Во второй сумке, помнится, были вещи Михаэля и портмоне. Еду они с собой не брали, рассчитывали пообедать в Инсбруке, в ресторане «Золотая крыша». Конечно, кто же знал, что их птичка в лобик поцелует… Выложенные вещи Лери сложила обратно в сумку и проверила карманы, в них нашлись семечки, носовой платок и крошки от печенья. Лери тоскливо посмотрела на некурящего мужа, его, конечно, бесполезно спрашивать — есть ли у него спички-зажигалка-огниво. Но на всякий случай спросила. После ревизии михаэлевых карманов они стали счастливыми обладателями чудесного швейцарского ножа. Кроме него в карманах пиджака и куртки обнаружились: початая плитка шоколада, засохшая мандариновая шкурка, носовой платок и бумажник. Велев мужу никуда не уходить и ждать её, Лери, прихватив ножик, отошла к скалам, посмотрела по сторонам и затосковала — повсюду, куда падал её взгляд, высились горы. Они находились в зоне снегов, ниже по склонам гор тянулись леса и серебристые ленты водопадов. Карие глаза молодой женщины сощурились в попытке рассмотреть нужную ей цель, и вот, наконец, среди молодой весенней зелени берез и темных кедров она увидела то, что искала — темно-зеленую ель, и достаточно близко. Спустившись к ней, Лери выдвинула из ножа лезвие-пилу и, продравшись сквозь переплетение еловых лап, начала пилить толстую нижнюю ветвь у самого ствола. Попилила, устала, отдохнула, снова принялась пилить. Наверное, около часа ушло на то, чтобы справиться с одной веткой, всё-таки силёнок у неё… Но это ей показалось, на самом деле она справилась минут за двадцать. Примерно столько же времени ушло и на вторую ветвь. Вдыхая свежий смолистый запах, Лери приволокла еловые лапы к Михаэлю, разложила их рядом и кивнула на них. Ну, Михаэлю ничего объяснять не пришлось, он молча и послушно перебрался на подстилку и, улегшись, поднял руку в известном приглашении, Лери тут же устроилась у него под боком. На еловой подстилке оказалось лучше и гораздо теплее, чем на холодном и мокром снегу. Пригрелись, рассматривая снежные вершины гор, и разговорились: — Как думаешь, как скоро нас начнут искать? — Не знаю, Лери. Зависит от того, договорился ли Вайнер с диспетчером о времени возврата вертолета на базу. — А в гостинице, в которой мы забронировали номер на один день? — Ну, там у нас родственников нет, так что никто не будет переживать, что мы запаздываем, может быть мы вообще передумали… — Верно. — Но если администраторы гостиницы позвонят к нам домой и спросят — разбронировать ли номер по причине нашего отсутствия… боюсь, вот тогда мама поднимет на уши всю полицию и все спасательные бригады. — Надеюсь на это. — А в чем дело, дорогая, неужели ты думаешь, что мы не проживем одну-две ночи на свежем воздухе? — Это совсем не смешно, Михаэль! Твоя мама очень нервная женщина, да она уже через час изведется вся. А ты говоришь — «одну-две ночи»! — Прости, но я правда переживаю, у нас впереди ночь на самой высокой австрийской вершине. Я контужен и понятия не имею, как мы будем спускаться, вертолет в ущелье и с неба его не видно, спасатели нас просто обыщутся… — Нас не увидят? — Если догадаются подняться выше гор. А с самолета нас не заметят, с него обычно ищут крупные объекты, в нашем случае — вертолет, а его как раз не видно. Они помолчали, глазея на туман-облако, который нежно окутывал вершины гор, потихоньку сползая в низины, надежно пряча своих пленников от посторонних взглядов и тем самым усугубляя работу спасателям. А ведь скоро ещё и стемнеет… Михаэль решил отвлечься от печальных мыслей и тихо спросил, поглаживая плечо жены: — Так что там с беркутом, почему он столкнулся с нашим вертолетом? Лери ласково потерлась щекой о его грудь, печально вздохнула и неторопливо начала: — На самом деле я не знаю. Могу лишь только предположить… но прежде всего хочу спросить тебя, ты не знаешь — испытывают ли животные досаду? — Досаду? — безмерно удивился Михаэль. — Хм, не знаю, не видел… а как они её выражают? — Вот потому-то я и спрашиваю… Испытывают ли зверушки досаду? Я, понимаешь, почему спрашиваю... Потому что видела в одном фильме несколько эпизодов, которые заставили меня задуматься… — Что за эпизоды? — Любопытная лисичка вытянула шею, чтобы рассмотреть, чем занимается рыжий пёсик, но тут застрекотал вертолет, внезапно появившийся над лесом, лисичка суетливо затопталась на откосе, прикидывая и примериваясь, куда бы прыгнуть. Ястреб, кружа над полем, заметил кролика и только-только собрался спикировать на него, как кролик встрепенулся, прянул прочь и юркнул под коряги, услышав далекий стрекот мотора, ястреб как будто споткнулся в воздухе и громко, обиженно засвистел. Черный волк пригнулся для прыжка со скалы, чтобы наконец поймать рыжую собачонку, но его охоте снова помешал вертолет, выросший прямо над ним… волк на полусогнутых лапах, трусливо поджав хвост, тут же забыл о собаке, кинулся бежать, спасая свою плешивую шкурку. И весь фильм от собаки из-за того же вертолета убегала пума, которую пёс тщился догнать, чтобы передать ей под опеку осиротевших котят другой, убитой пумы… Мне его жалко было, только-только догнал, вот-вот котяток ей передаст, а тут с неба «тр-тр-тр-тр» раздается в самое неподходящее время и напуганная дикая кошка убегает. — Надо же… А что это за фильм, Лери? — «Погоня за Бенджи» или «Бенджи-охотник», его по-разному переводят. — И как, он передал котят? — Передал, конечно… — Лери улыбнулась. — После долгих невероятных приключений, погонь, всевозможных хитростей и потерь упорный пёс в конце концов добился своего. — Рад за него, — кивнул Михаэль. — Но как это связано с нашим положением? — Да просто мне в голову пришла абсурдная мысль — а что если беркут наш вертолет с досады протаранил? — Действительно абсурдная мысль. Лери, с чего ты так решила? — Ну представь, что он голодный, несколько дней не может никого поймать, вся дичь разбегается-разлетается от постоянного рокота вертолетов, снующих туда-сюда. Представь, как он примеривается для того, чтоб кролика сцапать, а кролик поднимает башку, носиком водит, ушки ставит торчком, слыша далекий стрекот, и шмыгает в норку, а несчастный, заклеванный свирепой супругой беркут спотыкается в воздухе, как тот ястреб из фильма, кричит-ругается с досады и… обращает взгляд своих злобных, немигающих глаз на странную громкую «стрекозу», которая своим стрекотанием мешает ему охотиться. И идет на таран, решив, что его смерть даст свободу и жизнь детям… И самка беркута не ждет супруга с охоты, она знает, что он не вернется, ведь красная стрекоза перестала шуметь. — Лери, я тебе говорил, что у тебя слишком богатая фантазия? — Говорил. И не раз… — вздохнула Лери. Михаэль тоже вздохнул, прижал её к себе и поцеловал в висок. Другого объяснения всё равно нет, так почему бы не придумать вот это? Лери шевельнулась, заглянула в глаза: — Слушай, а давай огонь попробуем развести? — Как? — Есть два-три способа, у нас два возможных — стеклом от часов и трением. Михаэль посмотрел на часы и отстегнул их. Лери протянула ножик, липкий от смолы, Михаэль взял, выдвинул лезвие и подковырнул, аккуратно отделяя стеклышко от корпуса. Лери вытащила из сумки книгу и безжалостно вырвала несколько листов для растопки и разжигания огня, сходила в лесную зону за хворостом, а Михаэль тем временем попрактиковался в ловле солнечного лучика стеклышком на бумажку, удивляясь тому, что сам не додумался. Вернулась Лери и свалила рядом здоровенную охапку веток, усохший стволик маленькой елочки и бересту. По её просьбе Михаэль поломал елочку на куски, и они вместе сложили пирамидку, потом начали попытки родить огонь. Догадались раздуть затлевщую бумагу, подставили кусочек бересты и после нескольких неудачных попыток всё-таки добились своего. Возле них запылал-затрещал костерок, вдумчиво вгрызаясь в сыроватые ветви. Успокоенные огнем, они ненадолго расслабились, потом Лери спросила: — Встать ты сможешь? — А ты куда-то торопишься? — Да, Михаэль, тороплюсь, домой. Домой хочу, понимаешь? — Понимаю. Попробую. С величайшим трудом, еле сдерживая стоны, Михаэль сделал попытки встать на ноги, но бока словно задеревенели, и у него появились подозрения — что, возможно, сломаны ребра или что-то отбито внутри. Поняв, что двигаться нельзя, он осторожно опустился обратно на подстилку, удрученно глянул на жену и покачал головой. Лери окинула взглядом еловые лапы и спросила: — Можешь ошкурить концы, чтобы было как ручки? — Могу, — кротко ответил Михаэль, решив не спрашивать зачем. Лери кивнула и потянулась за сумкой: — Но сначала кассету развинти. А вот зачем это, Михаэль тем более решил не спрашивать, а молча занялся делом. Фантазия у женушки была более чем богатая, она была неистощимой и бескрайно-безграничной, логика была такой же, труднообъяснимой. В ножичке, слава богу, нашлась и отверточка, простенькая, крестовидная, с её помощью Михаэль и развинтил кассету, попутно прочитав на торце название фильма: «Слоны мои друзья». Надпись была сделана от руки синими чернилами на полоске наклейки, запись с телевизора, что ли? За Лери велась такая привычка, записывать интересные фильмы и пересматривать их по многу раз. Развинтил кассету, отдал ей и, получив новое задание, принялся шкурить концы еловых лап. Лери же занялась кассетой, разобрала корпус, вынула бобины с пленкой и, отложив в сторону, стала ждать, когда Михаэль закончит с рукоятками. Дождалась, дала понять, что ей нужны обе ветви, Михаэль послушно и без протестов пересел на снег и молча наблюдал за тем, как жена переплетает между собой боковые тонкие веточки широких еловых лап, скрепляя их прочной кассетной лентой. В результате после двух часов работы у Лери получилось что-то вроде санок-волокуш с древесными рукоятками, к ним Лери накрутила и пристегнула длинный ремень сумки, благо, что концы её крепились к кольцам на сумке карабинами. К тому времени прогорел и погас чахлый костерок, но его кончина их не расстроила, главное он уже доказал. А именно — что они могут разжечь ещё один такой же… Лери собрала все их нехитрые вещи и обратилась к мужу: — Всё, готово, можем спуститься до лесной зоны. Здесь, в облаках и в темноте, нас всё равно не найдут, да и холодно всё-таки, а там, внизу, весна и зелень. С этими доводами Михаэль вынужденно согласился. По указке жены улегся так, как она попросила, сама Лери впряглась в «оглобли» и потянула волокушу к краю, с подозрительной легкостью таща девяностокилограммового мужчину своим птичьим весом. Но вскоре Михаэль догадался, что еловые иглы всё-таки растут вниз и сейчас обращены назад, потому «сани» так легко и скользят по снегу… Так оно и оказалось, в нескольких местах вниз по склону Лери шагала рядом с санями, которые скользили-катились сами, влекомые всемирно известным земным тяготением — гравитацией. Долго ли, коротко ли, но добрались, наконец, до зоны лесов. Здесь пока что тоже был снег, и Лери продолжала спуск, выбирая наиболее ровные участки их странного «санного» пути, старательно избегая голых скал-проплешин. В одном месте зачем-то подобрала здоровенный булыжник грязно-серого цвета, весом и размером с приличный кирпич, передала Михаэлю и попросила прибрать его в сумку. Что тот и сделал, подспудно гадая — зачем ей камень? — но так и не догадался. Далее пришлось остановиться — закончился снег, под ногами у них теперь был голый камень, а ниже была и вовсе почва, поросшая альпийской камнеломкой. А ещё ниже высились деревья — кедры и сосны вкупе с каменной березой, елями и лиственницей. Примерно здесь же Лери нашла и временное укрытие от ветра, дождя и прочих природных неожиданностей — невысокую скалу-полугрот, которая наклонно торчала над землей и своим навесом вполне служила крышей. Пристроив мужа под этим навесом, Лери отправилась за новой растопкой, Михаэль приготовил книгу и бересту, привезенную сюда с первого места. Вернувшись, женушка сгрузила рядом приличную охапку сушняка и принялась опустошать карманы куртки… к слову об этой куртке. Эта яркая желтая куртка из дешевого псевдо-шелка с оранжевыми вставками была знаменита на весь Зальцбург. По ней Лери узнавали за километр по прямой, и не было ни одного ребёнка, который бы не знал, что у куртки волшебные карманы, в которых запросто помещалась толстая книга стандартного размера и куча разной мелочи. Кроме того, куртка была очень старой, Лери лично на памяти Михаэля носила её уже очень много лет, восемь из них — точно. Его маме куртка не нравилась, и частенько потрепанная вещь служила поводом для придирок и ссор, мол, чего мужа своим видом позоришь, в старье да рванине ходишь?! Лери привычно отмахивалась и отвечала, что это её любимая куртка — она вообще была верна своим привычкам, а Михаэлю было просто всё равно, в чем ходит его жена. Вот и теперь Михаэль убедился в бездонности карманов лериной куртки, когда она выгребла из них аж килограмм травяного сбора — головки клевера, красного и белого, молодые побеги елей и лиственниц, ромашка, тоже головки, без стеблей. Михаэль скептически оглядел всё это луговое богатство и ядовито произнёс: — Ну, если ты и котелок найдешь в ближайшей лавке гномов… то согласен, травяной чай будет очень вкусным. Лери озадаченно глянула на мужа, сунула в рот головку красного клевера и, спокойно жуя, принялась выстраивать пирамидку из веток для будущего нового костра. Михаэль невольно заткнулся, растерянно глядя на цветки — это, что же, можно есть? Оказалось, можно. Красный клевер оказался очень сладким, белый — кашка, был несладким, но тоже очень вкусным, ромашка по вкусу оказалась похожей на укроп, а побеги ели и лиственницы — кисленькими и смолистыми. Жуя то, что в обычной ситуации никто бы не подумал есть, супруги Гренкович терпеливо и со многими новыми ошибками долго разводили огонёк. Но в конце концов они добились своего — весело и обнадеживающе запылал костер, и вовремя, начало темнеть. Вокруг них постепенно сгустились синие сумерки, потемнели небо и деревья, и чем темнее становилось, тем ярче казался костер и острее взлетающие в темное небо золотые искры. Воду из единственной бутылки они давно выпили — против жажды не поспоришь, а экономить пол-литра жидкости как-то глупо. Они сидели привалившись спинами к шероховатой бархатно-серой стене, тесно обнявшись и бездумно, слепо глядя на пляшущее пламя, оба знали, что раньше утра их не станут искать и надо как-то пережить эту ночь. Уставшая Лери задремала, положив каштановую голову на крепкое и надежное плечо мужа. Михаэль же решил не спать, бережно прижимая к себе спящую супругу, он задумчиво смотрел на огонь и вслушивался в звуки ночного леса — треск горящих сучьев, шипение огня, когда ему на огненный клык попадали капельки смолы… противный, какой-то занудный комариный звон, шорох листвы и тихий скрип древесных стволов, когда на них в темноте натыкался ветер. Дыхание Лери стало глубже, она крепко заснула и во сне съехала с плеча на грудь, сонно заерзала, устраиваясь поудобнее, снова замерла, Михаэль понадеялся, что надолго. Пусть поспит, пусть… ей сегодня много пришлось поработать, не считая того, что они чуть не погибли. Он грустно посмотрел в черное небо, усеянное звездами — надо же, он и не заметил, что они загорелись — серый беркут, что же ты наделал? Мало того, что сам погиб, так ещё и пилота угробил… а два человека сидят теперь у черта на рогах и понятия не имеют, как спуститься с горы без альпинистских снаряжений, без пищи и воды. Заметив, что костер слабеет, Михаэль подбросил новых веток, которые с благодарностью подхватил огонь и смачно принялся их грызть. Убийственно медленно ползло время, сопровождаемое тиканьем часов, это тиканье звучало фоном и навевало дремоту, и настал миг, когда Михаэль, измученный болью и температурой, провалился в тяжелый, обрывистый сон, полный невнятного бреда. Что ему снилось, Михаэль не запомнил, когда внезапно проснулся от глухого стона Лери. Костер погас, но при свете месяца и звезд мужчина всё-таки рассмотрел искаженное болью лицо жены, встревоженно потряс за плечи, вырывая из капкана беспамятства. Позвал: — Валерия? Лери, проснись, тебе плохо… С глухим, сдавленным воплем Лери проснулась, села, рывком расстегнула куртку. Содрав её с себя, тут же лихорадочно стянула через голову водолазку, следом в траву полетела майка, а когда её руки ухватились за лифчик, Михаэль гулко кашлянул, прерывая неожиданный стриптиз: — Лери, что случилось, неужели тебя муравьи покусали? — Заткнись, умный доктор! — раздраженно рявкнула Лери. — Молоко лезет, я ребёнка только сегодня утром покормила. Ужина у него не было, если ты не заметил… — О, прости! — растерялся муж. — Ты его куда-то сцеживала? — Да, с помощью молокоотсоса, он дома остался, мы же с тобой рассчитывали вернуться домой ещё до ужина. — Руками можешь? — Могу… но мне прикоснуться больно, так распирает… Она всё-таки сняла защитный бюстгальтер, и Михаэль увидел полную грудь с болезненно распухшими сосками. Даже на вид она была горячей, в чем он убедился, едва прикоснувшись к ней пальцами. Лери со свистом втянула воздух, сильно вздрагивая от боли. Поддавшись какой-то спонтанной, нежданной мысли-интуиции, Михаэль склонился к жене и, бережно обхватив снизу большой ладонью тяжелую грудь, припал к ней ртом и обхватил губами сосок. Всосал горячую, горьковато-соленую влагу, задержал во рту и, отвернув лицо, сплюнул, припал снова, собрался было повторить, но… Лери облегченно вздохнула, запустила пальцы в его волосы и слегка прижала голову, и Михаэль передумал, проглотил и принялся спокойно сосать грудное молоко. Облегчая тем самым нечаянные страдания Лери. После нескольких первых глотков сменился его вкус, молоко стало сладковатым, так что из второй груди Михаэль осознанно выплюнул две-три порции, а остальное дососал, невольно ощущая себя телёнком… Потом он помог жене одеться и, натянув на нее куртку, снова пристроил у себя на груди, нежно обнимая. Лери слабо и благодарно вздохнула и, прижавшись к нему, сразу заснула, не обращая внимания на ночную прохладу. Незаметно для себя Михаэль заснул только под утро и крепко проспал аж до девяти часов, тем самым хорошенько выспавшись, а когда он проснулся, вокруг разгоралось солнечное и очень теплое утро. Кроме того, пробудилась и его природа, настойчиво требуя облегчить мочевой пузырь. Кое-как разогнув одеревеневшее тело, Михаэль встал и прошел за скалу по зову той самой природы. Вернувшись на место, он задумался — а где жена? Почему он проснулся один? Впрочем, сидеть в одиночестве долго ему не пришлось, Лери вскоре вернулась и протянула ему бутылочку. Вода? — Лери, ты что, водопад поблизости нашла? — Нет. Это березовый сок, за час как раз пол-литра-литр набирается. Пей, экологически чистый продукт. После чего осторожно достала из кармана восемь некрупных яичек, чуть побольше перепелиных, и горсточку орехов. Михаэль округлил глаза и вопросительно уставился на Лери, та вздохнула: — Яйца я нашла в птичьем гнезде, вроде каменная куропатка, орехи позаимствовала из прошлогодних беличьих запасов. Видимо, белке они не пригодились ввиду мягкой зимы или она просто забыла, где её заначка, такое тоже случается. — А-а-а… а я-то подумал, что ты нашла маленький лесной магазинчик! — весело пошутил Михаэль. Он хотел поделиться, но Лери отказалась, сказала, что перекусила на месте, а то, что осталось, она принесла ему. На всякий случай Михаэль решил поверить. После скудного, но невозможного в этом месте завтрака муж обрадовал жену тем, что он способен передвигаться, видимо отлежался за ночь и теперь ему не так больно ходить. Что они и сделали — потихонечку отправились вниз по склону, в надежде как-то спуститься или выйти на открытое место, с которого их могут увидеть спасатели. Спуститься не получилось, после нескольких часов скитаний по лесистым скалам они вышли на край плато, которое утесом обрывалось вниз отвесной стеной. Зато здесь был такой открытый простор на все три стороны света, что супруги решили здесь и остаться, дождаться помощи. Нашли местечко поудобнее, устроились и снова разговорились, а что ещё делать-то… — Михаэль, подари мне ножик, я его МакГайвером назову… — Бери, конечно, считай, что он уже твой. — Хорошо… — удовлетворенный вздох и после небольшой паузы: — Михаэль, расскажи о Лили. — С чего ты вдруг заинтересовалась моей бывшей? — Ну… просто так. Какая она была? — Подлая она была. Никогда не прощу ей за то, что сбежала от меня с ребёнком. — Ты её ненавидишь? — Нет… — Михаэль вздохнул. — Не знаю. Мне просто больно от того, что где-то у меня сын-первенец растет… Я хотел его забрать, но его родственники даже не дали с ним увидеться. Пригрозили полицией, а я молодой, сам ещё мальчишка, только-только из армии вернулся, дедушку только что похоронили, мама дом продала. Мы с ней вместе в двухкомнатной квартире ютились, а тут ещё и я женился, привел молодую жену… Они друг друга поедом ели, каждый день скандалы на пустом месте устраивали. Мне кажется, именно из-за этого Лили и сбежала, когда поняла, что беременна и появится маленький ребёнок, которого просто негде устроить. Дура. Ну что ей стоило подождать до родов, я же работал, копил деньги на адвокатов, чтобы отсудить у матери долю с проданного дома, а потом выкупить его. Спокойно бы въехали. Так нет же, поторопилась. И письмо дурацкое прислала с фотографией моего сына, мол, не ищи меня, уехала далеко, другой папа поверил, что мальчик его, недоношенный, но рожденный в срок… Тьфу, слов нет! — Фотография? Ты сказал… есть фотография?! — Ну, есть, а что? — Так с её помощью можно найти твоего сына! Сколько хоть ему лет? — Э-э-э… четырнадцать должно быть. — Да нет, на фотографии. — А! На ней ему годик. — Нормально, можно состарить фотку. Фоторобот составим, в газетку разместим, и вперед. — Правда? Интересно, а Северуса можно так найти? — Какого Северуса, Михаэль, ты о чем? Северус дома… — Ой, прости! Я имею в виду моего младшего брата, которого забрали какие-то подозрительные типы, когда ему было три года. — Я думала, мы сына в честь дедушки назвали, а у тебя, оказывается, был брат с таким именем… А принца Датского у тебя в родственниках нет? Не отвечай, это был риторический вопрос. Михаэль вздохнул и упрямо вздернул подбородок, покрытый суточной щетиной: — Фотографии Северуса и отца у меня есть. Мой брат на папу похож. — Ну хорошо-хорошо, — сдалась Лери. — Поищем твоего брата. А его точно надо искать? Что если он сам не хочет… — Лери, ему было три года, он был совсем крохой и его насильно унесли из дома, я это точно помню, мне было восемь лет. Снова помолчали, потом Михаэль нерешительно спросил: — Лери, ты прости мне моё любопытство… но зачем тебе камень? — Какой камень? — не врубилась Лери. Михаэль полез в сумку и достал вышеупомянутый булыжник. Лери фыркнула и воздела глаза к небу: — А-а-а… Совсем про него забыла. Ну никак не избавлюсь от этой дурацкой привычки — собирать интересные окаменелости. Это не просто камень, это аммонит, присмотрись. Михаэль озадаченно всмотрелся в каменюку и увидел на нем какие-то разводы, складывающиеся в очень знакомый узор, и понял, что держит в руках ископаемую древнюю морскую улитку. Огромную окаменелость, возраст которой исчисляется миллионами и даже миллиардами лет. Хм, морское ископаемое, найденное на горе… — Здесь что, когда-то было море? — Да, Михаэль, здесь было море, давно-давно… Как ты думаешь, если её покрыть лаком и положить на полку, она будет напоминать нам о наших приключениях? Михаэль не успел ответить — вдали раздался долгожданный и такой желанный рокот вертолетного мотора…

Конец