Епитимья

Очередной не по-осеннему жаркий день в маленьком провинциальном городке штата Мичиган медленно догорал, бросая последние косые солнечные лучи, как искры костра, вдоль улиц, в окна домов и на уставшие, но счастливые лица людей. Отчего-то солнце именно на закате казалось особенно настырным: как утопающий цеплялся за спасательный круг, так и оно, утягиваемое за горизонт, упорно цеплялось даже за самые дальние уголки города. Убранство небольшой церквушки, ничем не отличающейся от сотен и сотен таких же по всей стране от Мэна до Калифорнии, выглядело особенно торжественно в двух случаях: поздним вечером при свечах и сейчас — в лучах заходящего солнца. В проникающем сквозь небольшие оконца оранжевом свете размеренно, никуда не торопясь, кружились частички пыли. Отец Гэвин Рид, полчаса назад отслуживший вечернюю мессу, уже собирался покинуть дом божий. Разумеется, ему полагалось находиться тут дольше, а вдруг какой-нибудь особенно раскаивающийся прихожанин захочет исповедаться в своих грехах, а его, единственного священнослужителя на весь город, не будет на месте? Вот, блять, трагедия. Но Гэвина, в отличие, возможно, от других служителей церкви, дома ждали дела поважнее Господа Бога и чужих грехов вроде лжи, измен и кражи жвачки из круглосуточного магазина на заправке. Такие мысли, несомненно, были чистым богохульством, но отец Рид, будучи священником вообще достаточно своеобразным, считал, что любые грешные мысли можно искупить благими делами. А если и нельзя — то очередная такая мыслишка прибавит разве что пару месяцев к сроку его варки в одном из котлов преисподней. А пара месяцев, прибавленных к вечности, — это вообще ни о чем. Поэтому, проходя вдоль скамеек церкви и привычным взглядом окидывая их на предмет забытых вещей или мусора, — грёбаные дети никак не запомнят, что в церкви есть можно лишь тело Христово, но уж никак не «Сникерс» — он в своих размышлениях был уже дома, потягивал холодное пиво, дожидаясь, пока его новоиспеченный любовник — любовник! слово-то какое претенциозное — готовит им ужин. Его взгляд медленно скользил от скамеек и проходов между ними до пары не самых новых статуй — однажды у него обязательно дойдут руки закрепить Деву Марию на её постаменте, а то ещё упадёт на кого, не дай Бог, конечно, — давно не крашеных стен, закрытых дверей конфессионала, редких светильников и… Подождите. Святой отец остановился и сделал пару шагов назад. Что-то привлекло его внимание, но понять, что же именно, он пока не мог. Так бывает, когда привычный к одному положению вещей взгляд вдруг неосознанно цепляется за какие-то изменения, а мозг не может ещё этих изменений уловить. Но тут все было ясно. Гэвин никогда не закрывал двери конфессионала после последнего исповедовавшегося. Ну, привычка такая была у него, если угодно. А тут… Святой отец быстрым шагом обогнул ряды скамеек и, подойдя к исповедальне, резко дернул одну из дверей. — Ну, и какого хуя? — И вам добрый вечер, падре. С наглой полуулыбкой на губах, с библией в одной руке и чётками — в другой, на него из темноты конфессионала смотрел никто иной, как его… как он там сказал? Ах, да, точно! …любовник. Светлые глаза, вопреки обыкновенному, почти смеялись. — Я повторю вопрос. Какого, блять, хуя ты тут забыл, а? — Вас жду, — спокойно ответил Ричард. — Ага, а ужин кто готовить будет? — недовольно фыркнул Рид, доставая из кармана пачку сигарет. — Я тебе говорил, что больше я с тобой в конфессионале трахаться не собираюсь, я не настолько отбитый, чтоб ты знал. — Я и не за этим пришёл, — таинственно мурлыкнул Ричард, и взгляд его из весёлого стал многообещающим, однако, Гэвин это, кажется, полностью игнорировал. — Если хочешь исповедаться, то хуй с тобой, но проваливай в другую часть исповедальни, это — моё место, усёк? — зажигалка чиркнула пару раз, и в воздухе начал медленно растворяться густой сигаретный дым. — Нет, падре, — улыбка на губах стала шире, тонкие пальцы медленно, будто гипнотизируя, перебирали чёрные, как смоль, чётки. — Сегодня я буду вас исповедовать. Отец Рид сдерживался недолго. Он вообще был довольно несдержанным, но в этой ситуации превзошёл сам себя, всего лишь через пару секунд разразившись громким издевательским смехом. — Смешно, Ричи, очень смешно. А теперь проваливай отсюда, и пошли домой, я есть хочу. — Я не шучу, Гэвин, — весёлый до того момента взгляд вдруг блеснул холодным серебром. Рид выжидательно вскинул бровь. — Сегодня я тебя исповедую. Ведь ты такой же грешник, как и все остальные. Ты даже можешь ничего не говорить, я всё сделаю за тебя. Ричард легко поднялся со скамьи и выступил из темноты конфессионала, оказываясь почти вплотную к Риду. — Простите меня, святой отец, ибо я грешен, — прошептал он, и его дыхание коснулось чужой кожи. Гэвин заинтригованно ухмыльнулся. — Я сквернословил, был горделив и груб. Без меры увлекался вином и мужчинами… — Но-но! — возразил Рид. — Только одним конкретным мужчиной, не перевирай! — Хорошо, убедил, — Ричард прокашлялся и продолжил, — я оскорблял братьев своих, не любил их так, как ты завещал мне, под алкогольным дурманом, я затевал ссоры и драки, был не сдержан, и… — Так, а ну хорош, — Рид шутливо толкнул любовника в плечо, заставляя отступить обратно. — Ты мне тут все грехи Содома не приписывай, не надо. — Тем не менее… я искренне раскаиваюсь в своих грехах перед Господом Богом, и прошу его дать мне возможность искупить свои грехи и простить меня. Сложив руки на груди, падре прислонился к спинке одной из скамей, внимательно глядя на Ричарда. — И? Каков будет вердикт, «святой отец»? — последние слова Гэвин произнёс с особой издевкой. — Епитимья, — с ухмылкой заметил Ричард и протянул Риду словно из ниоткуда взявшийся плотный бумажный пакет. — Для смирения плоти и низменных желаний. Удивлению Гэвина не было предела уже в тот момент, когда он увидел сам пакет, но когда заглянул внутрь, то просто обомлел… — Ты… ты больной, что ли? Свихнулся нахуй? — с трудом произнёс падре, приправив собственные слова нервным смешком. — Ты ведь не хочешь, чтобы я… не, ты точно охуел, Ричи. Больной ты ублюдок. Ричард, однако, спокойно стоял, заложив руки за спину и наблюдая за ошарашенным и возмущённым Гэвином. — Ты думаешь, я это сделаю? Ты ебнулся, да? Головой где-то ударился? Это… это ж пиздец, Ричи. Хули ты мне тут лыбишься, а? Ричард, однако, продолжал сохранять молчание. — Дай угадаю, ты ещё, собака некрещёная, сто пудов на это посмотреть рассчитываешь? Блядский извращенец! Я о тебе лучшего мнения был, между прочим! Какого хрена ты молчишь и лыбишься?! На последних словах Гэвин взорвался, а в ответ услышал тихий, довольный смех. Ричард вновь приблизился к святому отцу и, смотря на его разгневанное лицо сверху вниз, наклонился и шепнул на ухо: — Но ты так и не сказал «нет». Рид, вероятно, охренел знатно и тут же отстранился бы, но уже упирался бёдрами в крепко стоящую скамью. Ему оставалось лишь сдавленно рыкнуть и опять оттолкнуть от себя любовника. — Ты просто больной уебок, Ричи. Пошёл вон из церкви. И чтобы когда я пришёл — ужин был горячим, иначе вот эту хрень, — он тряхнул пакет, — я на тебе использую, понял меня? — Разумеется, — сладко проговорил Ричард и неспешно удалился из дома божьего, на прощание сжигаемый горящим и смущенным взглядом святого отца. Да, предлагать подобное Гэвину было чересчур рискованно, а издалека вообще на самоубийство смахивало, но, благодаря, вероятно, тем же воспоминаниям Коннора, Ричард знал об отце Риде значительно больше, чем предполагал священник. И это играло ему на руку. *** Тишину небольшого старого пастырского дома не нарушал ни один звук. Во всех комнатах царила темнота, и лишь в одной, в спальне, спокойно и тепло светила настольная лампа, бросая свои нежно-оранжевые отсветы на смуглую обнаженную кожу, что обтягивала крепкие мышцы спины. Свечи сделали бы всю картину ещё более атмосферной, но и без них она была чертовски эстетична. По крайней мере, по мнению Ричарда. Он стоял, неслышно облокотившись на косяк, укрытый тенью, ещё более густой на контрасте с тёплым светом лампы. Отвести взгляд было невозможно. Даже если бы ему сейчас грозила смерть, предотвратить которую можно было лишь оторвавшись от созерцания, он, вероятно, погиб бы. Безвозвратно. Сияющий серебром, его взгляд в эти мгновения был прикован к медленно перекатывающимся под кожей мышцам, к мелким белесым полоскам шрамов: около шеи, под лопаткой, у самого правого бока. У пастора было немало шрамов. Больше, чем должно быть у священнослужителя. Сдавленный шёпот не прорезал тишину, наоборот: словно влился в неё, утонул в ней и растворился. Ричард слов не знал, но встроенный переводчик помогал ему понять молитву на латыни. Красивый язык, будто созданный для такой атмосферы, он превращал свет настольной лампы в свет подтаявших свечей, а в воздухе начинал чувствоваться едва ощутимый запах ладана. Легкий, ненавязчивый. Шорох привлёк внимание Ричарда: падре крутил в руках некий предмет, совсем не напоминающий чётки. Это было нечто другое, намного более интересное. Ричард не видел, но слышал, как лоскуты тонкой кожи с тихим шорохом наматывались на пальцы и сползали с них, снова и снова. Кажется, святой отец всё никак не мог решиться. Стоило Ричарду подумать об этом, как воздух буквально рассек тихий свист, и на смуглую кожу спины резко опустились тонкие «хвосты» кожаной плети. Затрещала сжимаемая в пальцах священника простынь, а сам он, кажется, до скрипа сжал зубы, не давая ни звуку слететь с губ. От медленно скатившихся с плеча кожаных полосок остались едва заметные красные следы, когда плеть вновь коснулась кожи, но уже с другой стороны. Ричард, вероятно, вздрогнул бы, если бы мог, от электрического импульса, вдруг пробежавшегося по всем проводам и биокомпонентам. Следующий раз звук ложащихся на кожу кожаных ремней сопровождался тихим шипением, которое падре так и не смог сдержать. Он сквозь зубы продолжал шептать молитву на латыни, изредка прерываясь на болезненный рык после нового удара. Кожа на спине краснела вслед за кожаными полосами, что так нещадно опускались на неё снова и снова, снова и снова. Ричард весь подался вперёд, самую малость выступая из тени, заворожённый, загипнотизированный происходящим, он следил за каждым новым ударом и с трудом справлялся с желанием коснуться подушечками пальцев алых отметин. Гэвин с непривычки уже упирался свободной рукой о кровать, пытаясь удержать равновесие, но неизменно продолжал шептать молитву и, как говорилось в писании, истязать собственную грешную плоть. Когда с его губ все же сорвался сдавленный, болезненный стон, Ричард был уверен, что не сдержится. Но все же устоял на месте, наблюдая за тем, как изгибаясь, свистит в воздухе чёрная кожа, перед тем как краснеющим следом опустится на выгибающуюся спину. Удар. Ещё один. И ещё. Плеть чуть подрагивала в крепко сжатых пальцах, и на новом замахе остановились, намотавшись внезапно на чужую ладонь. Гэвин, задохнувшись новым стоном, вздрогнул и замер, когда из его руки вырвали кожаную рукоять. Плетка полетела в угол комнаты, и следом раздался облегчённый вздох пастыря, когда одной из алеющих, пульсирующих болью полос осторожно коснулись слегка прохладные губы. — Я тебе это припомню, — сдавленно прорычал Рид, перед тем, как отдаться новым касаниям, приносящим одновременно и боль, и блаженную прохладу. — Конечно, Гэвин. После этого Ричард был согласен на всё, хоть целый мир положить к ногам пастыря — пусть только попросит. Он, заводясь с каждой секундой всё сильнее, без устали покрывал поцелуями красные болезненные следы, вырывая новые тихие стоны, в которых наслаждение так сумасшедше мешалось с болью. Осторожно касаясь напряженных плеч, Ричард спускался губами к пояснице, где отметины заканчивались ровно над ремнём чёрных брюк. Он целовал изгиб спины, каждую проступающую под кожей мышцу, вслушиваясь в рык, шипение и, наконец, снова в стоны, думая, что никогда ещё не слышал ничего приятнее. Его рука аккуратно легла на слегка выпирающую ширинку, и Рид подался навстречу, разрываясь между удовольствием от поцелуев и наслаждением, что обещала лежащая на его пахе ладонь. — Ты ж больной извращенец, — ухмыльнулся Рид, когда тонкие пальцы Ричарда быстро расправились с ремнём, ширинкой, и уже проникли под ткань нижнего белья. — Разве? — шёпот раздался у самого уха и обжег мягким дыханием. Ричард вдруг прижался грудью к воспалённой спине, заставив Рида почти вскрикнуть и выгнуться сильнее, немного приподнимаясь на коленях. — Судя по всему, тебе и самому понравилось. Ты так возбуждён… — Заткнись и не смей останавливаться, — прорычал Гэвин, вдруг вцепляясь своей рукой поверх белья в ладонь Ричарда и заставляя его крепче обхватить возбужденный член. — Как пожелаете, падре, — мурлыкнул Ричард в ответ и, точно следуя пожеланиям Гэвина, начал с нарастающей скоростью ласкать податливую плоть. Рид, возможно, хотел бы отстраниться, упасть на кровать, позволив легкому воздуху касаться болезненных отметин, вот только Ричард не позволял. Он прижимался к священнику всё сильнее, и словно специально ерзал, двигался, так, чтобы тканью рубашки вновь и вновь задевать горящие следы. Уже давно стало не разобрать, от боли или наслаждения стонал Рид, но вместе пылающие отметины на спине и ласкающая его рука превращали обычный секс в нечто непередаваемое. Развернувшись совсем немного, Гэвин схватил любовника за волосы и, притянув к себе, впился в него жадным, требовательным поцелуем. Он прерывал его лишь за тем, чтобы как можно сильнее укусить чужую губу, оттянуть, почти прогрызть и вновь обвести языком, возбуждая. Словно он и без того не чувствовал, как крепко к его ягодицам, все ещё обтянутым тканью брюк прижимает сквозь чужие джинсы стояк. Вот только терпение у Ричарда бесконечным не было. Он вырвался из крепкой хватки и легким движением, четко коснувшись горящих отметин, толкнул Гэвина на кровать. Новый стон потонул в мягкой подушке. Ричард лишь на мгновение заметил, как видимо от нетерпения подрагивают кончики пальцев. Нужно будет проверить калибровку, но потом. Сейчас он поглощён иным. Светлая даже в оранжевом цвете кожа на ягодицах так маняще контрастировала с красной кожей спины, что удержаться было невозможно. Ричард, не помня себя, под громкий смущенный мат пастыря, впился зубами в мягкие ткани. Не сильно, но чтобы остался след. — Я убью тебя, я точно тебя убью, и Господь меня простит, — шептал Гэвин в подушку, уткнувшись в неё уже алеющим лицом. — Тебе придётся долго замаливать этот грех, — довольно прошептал Ричард, обводя языком укус. — Я как-нибудь справлюсь, — уверил его пастырь, сильнее вжавшись в подушку, когда влажные и холодные от смазки пальцы скользнули внутрь него. Рид изгибался, то и дело подаваясь навстречу пальцам, он хрипло, еле слышно постанывал, отрывая раскрасневшееся лицо от подушки только для того, чтобы сделать новый вдох. Крепко вцепившись в многострадальную простынь, направляемый чужой рукой, Гэвин с трудом, но развёл ноги шире, насколько позволяли спущенные лишь до колен брюки. — Ты даже представить не можешь, насколько прекрасен, — на выдохе произнёс Ричард, входя медленно и осторожно, давая привыкнуть к себе. — Потом… — прохрипел Гэвин, давясь новым вздохом, — Потом будешь комплименты отвешивать. Усмехнувшись довольно, Ричард внезапно крепко ухватил Рида и притянул его к себе, заставляя сесть на колени и призывно приподнять бёдра. С глухим стоном, Гэвин хоть и подчинился, но грудь отрывать от кровати отказался, цепляясь напряжённой вытянутой рукой за самый край простыни. Сдерживаться было безумно сложно, но Ричард двигался неспешно, растягивая каждое движение, словно издеваясь над Ридом, безмолвно просящем о большем. Он наклонялся, вновь и вновь покрывая поцелуями отметки от плети на коже, чувствуя, как от каждого прикосновения губ Гэвин вздрагивает и выгибается сильнее. Одной рукой Ричард упёрся о кровать рядом с Ридом, а второй, вместо того, чтобы крепко сжать бедро, обхватил исходящий смазкой член, возвращая прерванные ласки. Он водил ладонью в такт новым толчкам, всё быстрее и быстрее сменяющим друг друга. Многострадальная подушка, казалось, уже пропиталась стонами и глухим рычанием, на ней уже влажными отпечатками остались капельки слюны. Гэвин подавался навстречу все яростнее, накрыв чужую ладонь на члене своей и задавая нужный ему темп. Возражать Ричард не смел и лишь в один, особенно чувственный момент с сильным, резким движением бёдер, прижался грудью к исполосованной, исходящей жаром спине. Болезненно прошипев, Гэвин прижался в ответ, насколько это было возможно, чувствуя, как на сжимающие простыню пальцы, словно успокаивая, ложится прохладная рука. Кажется, где-то на этом моменте терпение пастыря кончилось. Хватило всего нескольких движений — руками и бёдрами — чтобы с громким судорожным выдохом, смешавшимся с глухим стоном, Рид несколько раз дернулся, вязкой белесой спермой пачкая под собой простынь. Почувствовав горячее семя на своих пальцах, Ричард для видимости, сделал ещё несколько толчков, перед тем, как замереть внутри Рида, почти сразу прижимаясь к нему вновь, чтобы покрыть поцелуями взмокшую шею. С трудом переводя дыхание, Гэвин сжимал чужие длинные пальцы, в момент оргазма переплетенные с его. Почему-то именно этот жест казался более интимным, чем все произошедшее. — И какого хрена это было…? — через пару минут, окончательно приведя в порядок дыхание, но ещё не набравшись сил, чтобы вылезти из-под любовника, сипло прошептал Гэвин. — Епитимья, — спокойно ответил Ричард, поглаживая большим пальцем кожу чужой ладони. — Раскаяние и награда за него. — Мне в этом потом снова исповедоваться придётся, да? — со смешком фыркнул Рид, все же заставляя Ричарда слезть с него и повалиться на кровать рядом. — Разумеется, — улыбнулся Ричард, чуть прохладными пальцами поглаживая ещё горящие следы на спине пастыря. — Обещаю, я придумаю новую епитимью, чтобы ты не заскучал. — Не думай, что так легко отделаешься, — угрожающе промычал Гэвин, устало прикрывая глаза. — Я тебе это все припомню. Ричард хмыкнул, приближаясь и почти касаясь губами уха пастыря. — Тогда, боюсь, тебе придётся каяться в два раза усиленнее. — Да иди ты нахер! — рыкнул Рид, отталкивая от себя любовника и устраивая голову на его груди. Тихо посмеиваясь, Ричард обнял святого отца за плечи и легко прижал к себе. До начала нового не по-осеннему жаркого дня в провинциальном городке штата Мичиган оставалось несколько часов. И немного больше оставалось до начала торжественной мессы в честь дня Михаила Архангела.